– Дом надо чтить, а не давать ему стать развалинами, – говорил Тьор. – Тогда дом будет тебя защищать. Камень будет защищать, если сам будет в порядке. Стьямма живут в ладу с камнем.

– Стьямма – это кто? – внимательно посмотрел на великана Геда.

– Я, мои братья и сестры, моя мать и бабка, наше племя.

Геда потряс головой – он ничего не понял.

– Ты не из Бисмасатры?

– Скьодафьолле, – твердо ответил Тьор.

Геда решил, что выяснит о стьямма больше, когда лучше будет знать этот язык.

На днях Дварна Твердый открыто высказался на площади против Дайка.

Адатта стоял рядом с Дварной с очень бледным лицом, потому что внутри терзался сомнением. Он слушал Дварну и не был уверен, что все именно так и есть, как говорит тирес. Дварна объявил, что Адатта унижен Сияющим и пришел к своему вождю с просьбой помочь ему смыть позор.

Адатта не чувствовал себя униженным и не хотел мстить. Но юноша сам не знал, насколько теперь существенны его чувства. Существенно ли, что он не ощущает никакой обиды на тиреса Дэву? Имеет ли значение, что он, Адатта, вовсе не приходил просить Дварну помочь рассчитаться с Сияющим? В конце концов, Твердый не раз говорил: важен лишь высший долг, остальное подчинено ему и несущественно…

Скорее всего Дварна прав, а ошибочно именно все то, что испытывает сейчас Адатта.

Дварна произнес:

– Тебе придется идти до конца. Сияющий не признает твоего права отдать жизнь во имя чести и твоего тиреса. Заставь его держать за это ответ. Если хочешь, я могу посоветовать, что тебе делать.

– Хочу, тирес, – помертвевшими губами ответил Адатта.

– Ты должен снова вызвать Сияющего на бой. А откажется – оскорби его при всех так, чтобы он стал посмешищем для Сатры. Если Сияющий настолько забыл о чести, что проглотит и это, он больше не достоин, чтобы о нем думать. Примет вызов – требуй боя насмерть: только так ты докажешь, что не нуждался в пощаде. Слушайся веления своего сердца, Адатта. Лучше честная смерть, чем позор.

– Да, тирес… – Юноша кивнул головой: он решился.

Вечером Адатта зашел повидать Геду и собрался остаться у него ночевать. Геда теперь бывал дома только по вечерам: днем он помогал Тьору.

Он удрученно выслушал новости, которые принес Адатта.

– И что ты теперь будешь делать?

– Брошу Сияющему в лицо пригоршню грязи. – Адатта опустил голову. – Вообще-то я не хочу… Не потому что его боюсь… конечно, боюсь, но это другое дело, – честно добавил он. – Просто мне не за что бросать грязью в Сияющего. Мне не хочется, чтобы он плохо думал обо мне, – почти шепотом закончил Адатта.

– Ты что, спятил? – Геда потряс его за плечи. – Тирес Дэва тебя в два счета убьет!

– Я знаю, – уронил небожитель, не сопротивляясь. – Да оставь ты меня. Что ты меня тормошишь, как пьяного? В конце концов… это на самом деле честь Дварнасатры. Не моя собственная. У меня один выбор: или поддержать ее, или уронить – и дальше жить с этим.

Геда закусил губу и невнятно спросил:

– Ладно… и когда ты?..

– Послезавтра, – ответил Адатта. – Завтра еще… просто так еще поживу.

Геда ничего не ответил. У него лихорадочно стучало в висках: может, бежать к Итваре? Уговорить его сказать речь против Дварны, чтобы Дварну все осудили и он бы побоялся требовать поединка?.. Сатвама-то точно осудит, он всегда против Твердого. «Только Итвара, наверное, не посмеет, – с горечью мелькнуло у Геды. – А если мне самому сказать речь?..» Он пока еще не знал, что сделает. Адатта перебил его мысли:

– Прикажи, чтобы подали вина, Геда. А завтра не буду пить, а то скажут, что я от страха нализался.

Дайк собирался идти к Итваре: в доме Учтивого он начал изучать Свод и Приложения. Итвара предоставил ему все свои книги и списки и сам охотно толковал непонятные места.

Дайк быстро шагал пустынной заснеженной улицей. Началась легкая оттепель, Дайк вышел из дому с непокрытой головой. Внезапно налетевшая редкая морось застревала в его густых волосах.

Неожиданно навстречу Дайку кинулся молодой небожитель.

– Сияющий!

Дайк отступил на шаг, пригляделся – он узнал долговязого Геду, которого часто видел рядом с Тьором возле «каменного круга». От волнения парень едва мог говорить, тонкие губы на его узком лице вздрагивали.

– Геда! Что с тобой? – с изумлением спросил Дайк.

– Это про моего друга Адатту… – с усилием начал тот, как будто выталкивая из себя слова. – Адатта… он… Он завтра вызовет тебя.

Дайк сразу сдвинул брови и вскинул руку:

– Я и завтра не собираюсь с ним драться!

Но Геда упрямо загораживал ему путь:

– Ты не знаешь, Сияющий. Он швырнет тебе в лицо ком грязи и потребует поединка насмерть.

– Знаю, – возразил Дайк. – Дварна говорил это в открытую, на площади – с чего бы мне, по-твоему, не знать? Я не глухой.

Геда застыл, ничего не понимая. «Он точно Дасава Санейяти! Все мерит по другим меркам, чем мы», – мелькнуло у небожителя.

– Ничего не будет твоему другу, – хмуро закончил Дайк. – Тирес Дварна много о себе мнит. Но по его указке я парня не убью: уж лучше стерпеть комок грязи. А теперь пусти: меня ждет тирес Итвара.

Геда послушно посторонился. Пока, быстро шагая, Сияющий не исчез в дымке мелкого дождя, юноша молча смотрел ему вслед.

Когда Геда вернулся домой, Адатта давно проснулся на кровати у очага и бросил взгляд на дощатый настил, накрытый одеялами. Одеяло откинуто, друга нет… Адатта не смутился: он не первый раз проводил ночь в этом доме. Его знала мать Геды, он сам мог отдавать распоряжения рабам. Дотянувшись рукой с кровати, Адатта взял со стола кувшин. Они с Гедой вчера пили не много, кувшин был еще тяжелый. Адатта хотел было потянуться за кубком, но рука замерла… Небожитель поколебался и поставил кувшин на место. Нет, ни сегодня, ни завтра – ни капли вина… Последнее вино в своей жизни он пил вчера, а теперь с удовольствиями покончено.

Адатта крикнул рабу, чтобы принес умыться, и стал одеваться, недоумевая, куда с утра пораньше исчез его друг. Внезапно Геда быстро вошел в покой и остановился посередине. На голове у него поблескивал простой серебряный обруч без каменьев.

– Ну, все! – сердито бросил он прежде, чем Адатта успел что-нибудь спросить. – Все! Можешь идти швырять в тиреса Сияющего грязью. Хоть сейчас. Он сказал, что тебя не тронет. Иди смывай с себя бесчестье!.. За честь Дварнасатры!

Еще накануне состязаний Эйонна нарядила Гвендис, как настоящую утешительницу. Она подарила подруге пару платьев. Склонив голову набок, серьезно и внимательно она рассматривала Гвендис, прикидывая, какой цвет ей больше пойдет. Эйонну развлекало это занятие. Она одела Гвендис в такое же платье, как у нее самой, – открытое, узкое в поясе и широкое снизу, – но только ярко-синее. Эйонна бесшумно хлопнула в ладоши – ей понравилось, как ткань оттеняет глаза Гвендис, и они тоже становятся ярко-синими. Утешительница помахала пальцами у своего лица:

– Распусти волосы!

Светлые волосы Гвендис упали на плечи. Эйонна, поправляя, провела по ним рукой. Волосы девушки были густые и здоровые, но все же не такие блестящие, как у самой Эйонны.

– Я дам тебе травы для полоскания, – обещала та.

Рассыпав на столе множество звенящих золотых и серебряных украшений из ветхого сундучка, Эйонна стала выбирать подходящие. Самой Гвендис понравились серебряные – узкие, легкие, со сложным узором. Но Эйонна покачала головой. Бледная кожа девушки, неяркие краски лица требовали золота.

Она надела на шею подруги ожерелье – цепь, на которой крепились тонкие, узкие полосы, облегая шею, как воротник. На руки Гвендис Эйонна нанизала много браслетов – тонких колец от запястья до локтя. Гвендис повела рукой, браслеты зазвенели. Гвендис засмеялась. Ее талию Эйонна обвила тонкой цепочкой в несколько витков, концы которой свисали в складках широкого подола и тоже должны были звенеть при ходьбе. На волосы подруги Эйонна возложила обруч с некрупными сапфирами – в тон глазам.