1 ИЮНЯ, 1981, НЬЮ-ЙОРК.

Ошо покидал Индию вместе с двадцатью санньясинами.

Говоря до свидания, его санньясины стояли с руками, сложенными в намасте, около его двери и по дороге через ашрам.

Он уезжал в мерседесе с Вивек и доктором Девараджем.

Вивек, хрупкостью подобная ребенку, которая иногда камуфлировала ее силу характера и способность командовать любой ситуацией, и Деварадж - высокий, элегантный, с серебряными волосами составляли интересную пару.

Я уезжала час спустя, и это стало моим первым переживанием чувства, что смерть коммуны совершилась.

В каком-то смысле так и было, потому что она никогда не стала прежней снова.

И как это могло быть?

Коммуна чувствовалась как одна энергия, одно тело; мы вместе участвовали в наших энергетических даршанах и наших медитациях.

То, что мы теперь будем рассеяны по всему свету, печалило меня.

Моей дорогой не были просто блаженные медитации, магически приготовленные; одеяния из длинных развевающих одежд, отсутствие осознания и заботы о том, что происходит во всем остальном мире.

Алмаз моего внутреннего мира проходил огранку и огранка ощущалась как хирургическая операция.

На рейсе Пан Ам Ошо, Деварадж и Вивек с кухаркой и уборщицей Ошо Нирупой, занимали весь верхний этаж, который был салоном первого класса.

Это был первый раз, когда Ошо был вне своих, близких к стерильным, условий жизни в Пуне.

Мы сделали все, что было в наших силах, чтобы убрать салон и покрыли все сидения белым материалом, в попытке уменьшить любой запах духов и сигарет, оставшийся от прежних пассажиров.

Новизна ситуации - сидеть в самолете вместе с Ошо, направляющимся из всех возможных мест в Америку, была волнующа, несмотря на полное слез прощание с Индией и всеми моими друзьями.

Два брата, которые обучали карате в Пуне, оказались фотографами.

Они сообщали нам все сплетни сверху и сновали вверх и вниз, щелкая Ошо, делающего всевозможные невообразимые вещи, как, например, пьющего шампанское.

Ну, по крайней мере, держащего стакан.

Шила была здесь.

Она должна была быть секретарем Ошо во время посещения Америки.

Она оскорбила стюарда, а затем перекинулась на одну из стюардесс и через несколько минут вся команда, обслуживающая второй класс, была нашими врагами.

Она попыталась объяснить, что она не хотела оскорбить стюарда, назвав его еврейским парнем; что она замужем за евреем, она сама... слишком поздно.

Ее грубый язык сделал свое дело.

Для меня это было типично для характера и личности Шилы.

Она была необработанным алмазом.

Мое понимание Ошо и того, как он работает с людьми, состоит в том, что он видит вне пределов личности.

Он видит наш потенциал, нашу буддовость, и он доверяет нашим высшим возможностям.

"Я доверяю моей любви", - я слышала как он говорил, - "я доверяю, что моя любовь трансформирует вас".

В нью-йоркском аэропорту нас встречала Сушила.

И ее личность, и ее физический облик заслужили ей имя матери-земли; она очень прямая и достаточно крепкий орешек. Я встречала ее только в аэропортах.

В этих случаях создается впечатление, что она начальник отдела таможни и багажа.

Все носильщики работают на нее и, когда приходит время заполнять таможенные декларации, она одновременно везде.

Такое беспокойство идти вместе с Ошо через хаос аэропорта и стараться защитить его от запахов, которые могли бы вызвать приступ астмы.

В Пуне я знала, что приступ может быть от малейшего запаха духов, или однажды от запаха материала новых штор.

Он был очень хрупок в теле, особенно сейчас с болью в спине.

Что мы будем делать, если власти остановят его и заставят некоторое время ждать?

Но все это беспокойство никак не отражалось на Ошо.

Он спокойно шел через аэропорт, не смотря ни влево, ни вправо.

Я подумала, что он так удовлетворен и расслаблен в себе самом, что окружение никогда не касается его.

Вышли из аэропорта.

Нью-Йорк! Я не верю!

Путь в Нью-Джерси был достаточным потрясением.

На улицах не было людей, не было даже бродячей собаки, мили и мили домов и машин без признаков жизни.

Небо было спокойным и серым, без облаков, без солнца.

Это было прямой противоположностью Индии, где посредине перенаселенности и нищеты билось сердце полное жизни и цвета.

Я взглянула на заброшенные улицы Нью-Джерси, и на мгновение меня охватила паника, потому что мне вдруг пришло в голову, что был атомный взрыв и все мертвы.

Мы поехали по извилистой дороге вверх по холму, через сосновый лес и прибыли в замок.

По той же извилистой, лесной дороге был путь к монастырю; он был прямо перед воротами замка, и монахи бродили в лесу в своих белых рясах.

Все было прямо из сказки братьев Гримм, посреди пригорода Нью-Джерси.

Усталая и потрясенная, я сидела на лугу вместе с группой в тридцать санньясинов.

Пока мы ждали прибытия Ошо, мы все свалились кучей и уснули.

Потом кто-то закричал, что он едет, и мы подняли наши сонные тела и сложили руки в намасте.

Все было таким новым.

Я с трудом осознавала, что я была вместе с Ошо на самолете; я сидела на лугу и ждала его появления в первый раз.

Много лет в Пуне мы видели Ошо только в одеждах одного стиля - белые и прямые сверху донизу.

Я проводила много часов, отглаживая острые как нож складки на рукавах, так как это была единственная деталь.

Теперь, на нем была длинная вязаная куртка на робе с черно-белой каймой по краю и черная вязаная шляпа.

Он выглядел всегда таким радостным, что может видеть всех; его глаза искрились и он улыбнулся, когда сделал намасте всем нам, и прошел так грациозно к каменным ступенькам ведущим ко входу.

Он посидел несколько минут с нами на лугу с закрытыми глазами...

Это было напоминанием для меня, что в Индии или в Америке, когда мои глаза закрыты, я в том же самом месте.

Я несла тишину моей медитации в ашраме в Индии внутри меня.

Когда мой ум спокоен, нет стран, нет даже мира.

Комната Ошо все еще перестраивалась, и временно он должен был жить в двух маленьких комнатах на самом верху замка, куда он мог подниматься на лифте.