И это упущение чрезвычайно не нравилось Сэйки, главному управляющему княжеского двора, которого Гэндзи унаследовал от деда вместе с одеянием.

– Господин, вас что-то заставляет выезжать инкогнито?

– Инкогнито? – Это предположение позабавило Гэндзи. – Меня сопровождает целый отряд самураев, и у каждого на одежде герб с воробьем и стрелами. Ты действительно думаешь, что при таких условиях кто-то меня не узнает?

– Господин, вы даете вашим врагам возможность сделать вид, будто они вас не узнали, оскорбить и тем самым вызвать кризис.

– Я откажусь оскорбляться, – ответил Гэндзи, – а ты предотвратишь любую неожиданность.

– Может случиться так, что вам не позволят отказаться, – стоял на своем Сэйки, – а я не сумею предотвратить неожиданность.

Гэндзи улыбнулся.

– Ну что ж, я уверен, что в этом случае ты просто перебьешь всех врагов.

Тут в комнату с поклоном вошел Кудо, глава безопасности клана.

– Господин, ваша гостья собирается после вашего отбытия покинуть дворец. Не следует ли отправить за ней сопровождение?

– Зачем? – удивился Гэндзи. – Мы знаем, где она живет.

– Просто ради предосторожности, – пояснил Кудо. – Возможно, в ваше отсутствие она меньше станет следить за собой. Мы можем выведать что-нибудь ценное.

Гэндзи улыбнулся. Он знал Хэйко меньше месяца, но уже успел понять, что эта женщина никогда не позволяет себе расслабиться.

– Нам следует поступить, как предлагает Кудо, – поддержал Сэйки. – Мы до сих пор еще не изучили ее прошлое с должной тщательностью. – Он имел в виду, хоть и не сказал об этом вслух, что Гэндзи запретил подобное изучение. – Легкий надзор был бы вполне уместен.

– Не беспокойтесь, – отозвался Гэндзи. – Я лично исследовал Хэйко, самым основательным образом, и не обнаружил ничего подозрительного.

– Это не тот род исследования, который нам требуется, – хмуро отозвался Сэйки.

Подобные игривые замечания внушали ему глубокое отвращение. За двести пятьдесят лет мира многие утратили бдительность, и немало кланов оказались сокрушены в прах лишь потому, что их главы поддавались похоти.

– Мы толком ничего о ней не знаем. Это неблагоразумно.

– Мы знаем, что она – лучшая гейша во всем Эдо, – заявил Гэндзи. – Что еще нам нужно знать?

Он вскинул руку, предупреждая уже готовый сорваться с губ Сэйки ответ.

– Я физически изучил ее с четырех сторон времени и пространства. И могу заверить, что она вне всяких подозрений.

– Господин! – с упреком произнес Сэйки. – Не надо так шутить! Вам может грозить смертельная опасность!

– С чего ты взял, что я шучу? До тебя ведь доходили слухи о том, что мне достаточно прикоснуться к человеку, чтобы узнать его судьбу.

По тому, как Кудо и Сэйки переглянулись, Гэндзи понял, что такие слухи и вправду касались их ушей. Князь последний раз недовольно взглянул в зеркало, развернулся и вышел из комнаты.

Советники двинулись следом за Гэндзи, по коридору и во двор. Там молодого князя уже ожидали две дюжины самураев, паланкин и четверо носильщиков. Домочадцы и прислуга выстроились у ворот, чтобы поклониться князю, когда он будет отъезжать. И точно так же они будут встречать его при возвращении. Чудовищная и напрасная трата человеческой энергии. Место, куда желал попасть Гэндзи, находилось всего лишь в нескольких сотнях ярдов от дворца. Он вернется через считанные минуты. Однако же закостеневший древний этикет требовал, чтобы отъезд и приезд князя всегда сопровождался подобными ритуалами.

Князь повернулся к Сэйки.

– Неудивительно, что Япония настолько отстала от чужеземцев. У них наука и промышленность. Они производят пушки, пароходы и железные дороги. У нас же – лишь изобилие бессмысленных церемоний. Мы производим одни лишь поклоны – поясные, земные и множество иных.

Сэйки в замешательстве уставился на своего князя.

– Господин?

– Я мог бы оседлать коня, съездить куда нужно и вернуться обратно – и успел бы обернуться быстрее, чем соберется эта бестолковая толпа.

– Господин! – Сэйки и Кудо дружно рухнули на колени.

– Умоляю вас, не надо так делать! – воскликнул Сэйки.

– У вас есть враги и среди сторонников сёгуна, и среди его противников, – поддержал его Кудо. – Выезжать без свиты равносильно самоубийству.

Гэндзи жестом велел им встать.

– Я сказал– «мог бы».

Он вздохнул, сошел по ступеням и надел сандалии, заботливо поставленные у лестницы. Пройдя пять шагов, Гэндзи очутился у паланкина (носильщики подняли паланкин на три фута, чтобы князю легче было усесться), извлек из-за пояса мечи, положил их в паланкин, снял сандалии (слуга, ведающий сандалиями, с поклоном подобрал их и уложил в специальный отсек в паланкине) и наконец уселся. Взглянув на Сэйки, Гэндзи поинтересовался:

– Теперь ты понял, что я имел в виду, говоря о бессмысленных церемониях?

Сэйки поклонился.

– Нет, господин, не понял. Моя вина. Я постараюсь понять.

У Гэндзи вырвался раздраженный вздох.

– Отправимся же наконец, пока солнце не село!

– Господин снова изволит шутить, – сказал Сэйки. – Солнце лишь недавно встало.

Он шагнул вперед, поклонился и закрыл дверцу паланкина. Носильщики встали. Процессия двинулась.

Сквозь переднее окошко Гэндзи видны были восемь самураев, идущих в колонну по два. Если бы князь дал себе труд обернуться, то увидел бы еще двенадцать. Двое шли слева от паланкина, и двое, включая самого Сэйки, справа. Двадцать четыре человека – двадцать восемь, если считать носильщиков, – готовы были в любой момент отдать за него жизнь. Всякое действие любого князя, сколь угодно светское и незначительное, всегда сопровождалось подобной самоотверженностью слуг. В этом чересчур много от драмы. Неудивительно, что прошлое Японии столь кроваво, а будущее несет с собой такие опасности.

Но тут Гэндзи заметил среди склоненных голов домочадцев искусную прическу. Те самые волосы, что так недавно украшали его подушку, – блестящие и темные, словно сама ночь, сошедшая на землю. Гэндзи никогда еще не видел на Хэйко этого кимоно. Он знал, что девушка надела его лишь затем, чтобы пожелать ему счастливого пути. Темно-синяя ткань была украшена завитками морской пены, а меж этими завитками были разбросаны розовые розы. На белоснежном нижнем кимоно был выткан точно такой же узор, белым по белому: белые розы среди белой пены белого моря. Это было очаровательно и чрезвычайно опасно, поскольку вызывало целый букет воспоминаний и чувств. Розы Хэйко относились к той разновидности, которую иногда именовали «Американской красавицей». А самые неистовые самураи консервативных кланов (они заносчиво именовали себя «людьми добродетели», как будто никто, кроме них, добродетелью не обладал) воспринимали все исходящее извне как личное оскорбление. И кому-нибудь из них вполне могло бы прийти в голову убить девушку за один лишь этот узор на ее кимоно. Единственной защитой Хэйко были ее мужество, ее слава и ее невероятная красота.

– Стойте, – велел Гэндзи.

– Стой! – тут же выкрикнул Сэйки.

Головная часть отряда уже прошла сквозь ворота и теперь остановилась на улице. Паланкин Гэндзи застрял посреди ворот. Прочие самураи по-прежнему находились позади, во дворе.

Сэйки недовольно нахмурился:

– Господин, подобное положение чрезвычайно опасно в случае засады. Мы лишены сейчас и защиты изнутри, и свободы передвижения наружу.

Гэндзи открыл дверцу паланкина.

– Я совершенно уверен, что ты способен защитить меня в любых обстоятельствах.

Хэйко, подобно всем прочим, продолжала стоять, согнувшись в глубоком поклоне.

– Госпожа Майонака-но Хэйко, – произнес Гэндзи, назвав девушку полным именем гейши: «Полуночный покой».

– Господин Гэндзи, – отозвалась Хэйко, склонившись еще ниже.

Интересно, как она умудряется говорить столь тихо и при этом столь отчетливо? Голос ее казался таким слабым! Однако будь он и вправду настолько слаб, Гэндзи не смог бы расслышать ни единого слова. Эта иллюзия была мучительна. Все, что связано с Хэйко, было мучительным.