Однако в новом их положении заключалось нечто порождающее неловкость и смущение. Пока князь спал, все было нормально. Когда же Гэндзи очнулся, Эмилию охватило смятение. Оно не имело под собой никаких разумных оснований. Ни она сама, ни Гэндзи не делали ничего дурного и не проявляли никаких грешных намерений. И все-таки сам тот факт, что сейчас Гэндзи лежал на ней, очень беспокоил Эмилию. Теперь ситуация приобрела двусмысленность – хотя, конечно, за ними никто не наблюдал, а значит, и не мог сделать ошибочный вывод.

Нет, трогать раненого слишком рискованно. Уж лучше выглядеть дурно, чем дурно поступать. А доводить горячечного больного до того, чтобы он причинил себе вред, – это, несомненно, дурно.

Сквозь снежный покров пробивался рассвет, а Эмилию постепенно охватила дремота. Вскоре девушка тоже уснула.

Снег продолжал идти весь день.

– Еще час – и они бы умерли, – сказал Сигеру. – Она проделала отверстие для воздуха, но его занесло снегом. Они медленно задыхались.

Хидё взглянул в сторону костра, возле которого спали князь Гэндзи и Эмилия. Он уже перевязал князя и накормил их обоих. Они будут жить.

Сигеру показал Хидё маленький револьвер.

– В нем осталось всего две пули. Четыре выпущено. Думаю, она прогнала тех, кто напал на Гэндзи. Кто знает?

Возможно, где-нибудь там валялись трупы, но их занесло снегом.

Сигеру не стал рассказывать, в каком виде нашел их. Гэндзи и эта женщина были почти обнажены. Они лежали, прижимаясь друг к другу и укрываясь одеждой. Сигеру не знал, действительно ли женщина выстрелила в кого-то и тем самым спасла Гэндзи. Но он твердо знал, что она избавила князя от смерти теплом своего тела. С такими ранами, с такой потерей крови Гэндзи просто замерз бы насмерть.

– Господин Сигеру, – сказал Хидё. От удивления глаза его расширились. – Вы понимаете, что произошло?

– Да. Пророчество исполнилось. Чужеземец, встреченный под Новый год, спас князя Гэндзи от смерти.

– Так что неважный из меня самурай, – сказал Гэндзи.

Он лежал в главной княжеской спальне замка «Воробьиная туча». Гэндзи никак не мог привыкнуть, что теперь это его комната. Слишком уж сильно тут ощущалось присутствие его деда.

– Господин, как вы можете так говорить?! – воскликнул Сэйки. – Вы сумели выжить в чрезвычайно опасных обстоятельствах! Именно этого и ожидают от самурая!

Сэйки и Хидё сидели на коленях рядом с постелью князя. Гэндзи лежал на левом боку, а доктор Одзава тем временем обрабатывал его раны.

– Вы переплыли море в бурю, пережили нападение китов и попали в плен к предателям. Вот это я бы действительно назвал опасными обстоятельствами.

Гэндзи вздрогнул, когда врач снял с раны присохшую повязку. Оба самурая резко вдохнули и подались вперед, словно пытаясь чем-то помочь.

– Прошу прощения, господин, – сказал доктор Одзава. – Это все моя неуклюжесть.

Гэндзи отмахнулся от извинений.

– Я позволил банде оборванных дезертиров захватить себя врасплох. Меня защитила Эмилия и спас мой дядя. Вряд ли нам захотелось бы, чтобы эту историю торжественно поведали на очередном празднестве в честь моего дня рождения.

– Вы получили раны, которые просто убили бы более слабого человека, – возразил Сэйки. – Но ваш боевой дух позволил вам выжить. Что для самурая важнее боевого духа?

– Возможно, капля обычной бдительности.

Хидё больше не в силах был сдерживаться. Он прижался лбом к полу и так застыл, считая, что недостоин смотреть на раненого князя. Хидё не позволил себе издать ни звука. Лишь вздрагивающие плечи свидетельствовали о глубине его горя.

– Что такое, Хидё? – удивился Гэндзи. – Сядь, пожалуйста.

– Это я виноват! – всхлипнул Хидё. – Вас едва не убили, и все из-за моей нерадивости!

– Тебя там не было. Почему же ты винишь себя в нерадивости?

– Потому что я должен был находиться там. Я – ваш главный телохранитель. Я допустил, чтобы вы встретились с опасностью. Это непростительно.

– Ты тогда очень убедительно высказал свою точку зрения, – сказал Гэндзи. – Но я приказал тебе остаться у перекрестка, невзирая на твои возражения и мнение Сигеру. Тебе не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться.

– Я мог последовать за вами втайне.

– Хидё, поднимись и прекрати нести чушь. В случившемся не виноват никто, кроме меня самого. Я слишком привык, что меня постоянно окружают надежные и преданные люди, и разучился защищаться самостоятельно. Если кто и должен сейчас плакать от стыда, так это я, а не ты.

– Я согласен с Хидё, – подал голос Сэйки. – То, что вы были ранены, – это и вправду его упущение. Ему следовало нарушить ваш приказ и втайне продолжать оберегать вас. Конечно, потом ему пришлось бы совершить самоубийство, чтобы искупить подобное неповиновение, но до того он мог бы охранять вас, как требует его долг.

– А если бы Кудо со своими людьми добрался до перекрестка? И там не оказалось бы никого, кто мог бы их остановить?

– Господин Сигеру перебил их всех, – сказал Сэйки. – А значит, Хидё вовсе не требовалось стеречь перекресток.

– Тогда мы этого не знали, – возразил Гэндзи. – Кто может сказать, что случилось бы, если б Хидё поступил так, как говоришь ты? Возможно, это помешало бы исполнению пророчества и сейчас ты смотрел бы на мой труп, а не учил меня мудрости неповиновения.

Хидё поднял голову. Сэйки потерял дар речи.

Гэндзи улыбнулся. Когда прочие средства отказывают, всегда можно воспользоваться даром предвидения. Какая, однако, удобная вещь – пророчество!

– Господин, у вас чистые раны, – сказал доктор Одзава. – Ни малейших признаков воспаления. Кроме того, я, как ни удивительно, не нахожу у вас сколько-нибудь серьезных обморожений. Я теряюсь в догадках. Как такое могло получиться? Господин Сигеру сказал, что нашел вас в сугробе.

– Я был не один, – отозвался Гэндзи. – Моя спутница знала эскимосскую мудрость и сумела хорошо воспользоваться своими знаниями.

– Что такое «эскимос»? – спросил доктор Одзава. – Какая-то часть лекарского искусства чужеземцев?

– Несомненно.

– Я бы хотел, с вашего позволения, побеседовать с ней об этом «эскимосе». Быть может, госпожа Хэйко согласилась бы переводить нашу беседу?

– Я уверен, что вы очень много почерпнете из этой беседы, – сказал Гэндзи.

Жаль, что ему не удастся полюбоваться на это. Презабавная выйдет картина. Эмилия, несомненно, скажет правду. Она всегда говорит правду. Ведь ложь, как она утверждает, – грех против Христа. Как же она будет краснеть и смущаться, стараясь объяснить, что именно она сделала, и при этом не наболтать лишнего! Гэндзи представил себе эту сцену и рассмеялся.

– Господин?

– Я просто радуюсь тому, что мое выздоровление идет так быстро. Спасибо вам за ваши старания, доктор Одзава.

– Только не перенапрягайтесь, пока не поправитесь окончательно, иначе вам может снова стать хуже.

Гэндзи поднялся с постели. Прежде он просто подождал бы, пока слуги оденут его. Теперь же, гневаясь на себя за свою беспомощность, проявленную в глуши, Гэндзи настоял на том, чтобы одеваться самостоятельно.

– Возможно, я не так уж хорошо владею мечом, – сказал Гэндзи, – но зато великолепно управляюсь с поясом.

– Это была ваша первая настоящая схватка, – возразил Сэйки. – В следующий раз ъы справитесь лучше.

– Еще бы! Хуже все равно некуда.

– Вы слишком строги к себе, мой господин, – молвил Сэйки. – Я впервые увидел хлещущую кровь во время бунта в западной части княжества – это было еще до вашего рождения. И как ни печально мне об этом говорить, я все же вынужден признаться, что меня тогда вырвало и я испачкал свою набедренную повязку.