Таким образом, весь Камчатский полуостров, равно как и американские наши владения, оставались отрезанными от материка, и сообщение с ними иначе не могло быть как морем. Суда для этого строились в Охотске и оттуда отправлялись на Камчатку и в Америку. Охотск поэтому был главным нашим пунктом сообщений, но, как порт, он имел важные неудобства потому, что расположен при устьях мелководных и опасных рек Кунтуя и Охоты. Бар реки Кунтуй в малую воду доходил до 4 футов (1,2 м). Это обстоятельство, а также трудность пути между Якутском и Охотском, несмотря на труды и капиталы, употребленные на устройство сколько-нибудь сносной дороги, возбудили опять всеобщие воспоминания о потере Амура, но при этом тогда же обратили внимание и на то, что его устье было еще совершенно не исследовано и что еще неизвестно, доступно ли оно для мореходных судов. В этих-то видах в 1775 году императрица Екатерина II повелела отправить из Удского острога партию казаков на реку Амгунь, чтобы основать на этой реке поселение сколь возможно ближе к реке Амуру, с тем чтобы из этого пункта производить исследование устья реки и разведать, в какой степени оно доступно для мореходных судов. Вместе с тем императрица повелела, в случае если окажется, что мореходные суда могут входить в реку, занять ее устье. Вследствие этого в 1777 году из Удского острога было отправлено на Амгунь около 30 человек. Маньчжуры, узнав об этом от орочон, обитавших на реке Бурее, донесли в Пекин. Китайское правительство с угрозою объявило, что если русские не оставят своего предприятия в землях еще не разграниченных, то Китай прервет с ними всякие торговые сношения в Кяхте.

В это время мы, во-первых, не только не имели почти никакой военной силы за Байкалом, но даже лишены были возможности отправить ее туда, чтобы поддержать наше предприятие и заставить китайцев продолжать весьма выгодную для нас кяхтинскую торговлю. Во-вторых, правительство наше, имея в виду при более благоприятных обстоятельствах возвратить Приамурский край, несмотря на неоднократные требования китайцев, постоянно уклонялось от разграничения его и теперь оказалось вынужденным отменить свое распоряжение и обратить все внимание на восстановление дружеских отношений с Китаем. Последнего в то время можно было достигнуть только одним путем: надо было снова пожертвовать, до поры до времени, своими видами на Амур.

Вид Амура

Рисунок середины XIX в.

Вскоре после этого являются в Татарский залив французы и англичане. Они приходят туда со скромною целью исследования его берегов и лимана реки Амура, но вместе с тем, в случае благоприятных условий для плавания в этих местах, имеют заднюю мысль водворить там свое владычество. Так, в 1783 году французское правительство послало в Тихий океан, для открытий и описи, ученую экспедицию под начальством знаменитого мореплавателя Лаперуза.[24] Лаперуз, следуя вдоль Татарского берега к северу, в широте 51°29 , открыл на этом берегу удобный для якорной стоянки залив, который в честь бывшего тогда во Франции морским министром де Кастри назвал заливом Де-Кастри. В этом заливе Лаперуз собрал от туземцев сведения о северной части Сахалина и устье реки Амура. Туземцы, при начертании Лаперузом на песке очертаний материкового берега и Сахалина, постоянно проводили между ними черту и этим как бы показывали, что Сахалин соединяется с материком обсыхающею отмелью и что перед устьем реки Амура, впадающей в море против Сахалина, лежат такие же мели.[25] Но, несмотря на эти показания туземцев, Лаперуз пошел из залива Де-Кастри к северу, имея намерение через лиман реки Амура достигнуть Охотского моря. Через 8 миль (14,8 км) глубина с 15 сажен (27,5 м) уменьшилась до 9 (16,5 м), между тем течение от севера замечено не было, почему Лаперуз, предполагая, что путь по этому направлению может привести его к мели, встал на якорь и послал для исследования к северу две шлюпки. Эти шлюпки, придерживаясь сахалинского берега, прошли около 6 миль, до глубины 3 сажен (5,5 м), которая оканчивалась отмелью, шедшей от сахалинского берега. Последний отсюда казался им сливавшимся с противоположным материковым скалистым берегом, и поэтому они возвратились на судно. Это обстоятельство, а равно показания туземцев в заливе Де-Кастри, постепенное уменьшение глубины и отсутствие течения побудили Лаперуза оставить свое намерение и заключить, что Сахалин соединяется с материком отмелью, покрывающейся при приливе водой, что вход в лиман с юга для мореходных судов недоступен и что устье реки заперто мелями.

Этот же знаменитый мореплаватель описал западную, южную и юго-восточную часть Сахалина, пролив, отделяющий Сахалин от острова Мацмая, названный его именем, и берега Татарии.[26] На всех упомянутых берегах Лаперуз не только не нашел ни одной гавани, но кроме залива Де-Кастри – ни одного даже места, удобного для якорной стоянки.

Через 10 лет после этого, именно в 1793 году, в Татарский залив пришел английский мореплаватель капитан Браутон. Он пришел туда на бриге, сидевшем в воде всего 10 футов (3 м), и, пользуясь тем, что для брига не требуется значительной глубины, хотел непременно пройти из залива Де-Кастри в реку Амур и Охотское море. Он пошел по пути Лаперуза, поднялся к северу далее этого последнего на 6 миль (11 км) и, встретив там глубину около 2¹/2 сажен (4,5 м), встал на якорь; но, несмотря на такую малую глубину пролива, отделявшего Сахалин от материка, он не видел, и ему казалось, что оба берега сливаются и образуют огромный залив. Канал же, по которому он шел, оканчивался мелью, образующей у сахалинского берега залив около 3 миль ширины. Отсюда Браутон послал на шлюпке помощника своего Чапмана для окончательного исследования видимого им к северу пространства. Чапман, возвратясь на бриг, объяснил, что хотя между мелями он и находил значительные глубины, но эти глубины отрывочные, ибо он, следуя по ним, постоянно упирался в сплошную мель, тянувшуюся от Сахалина к западу и соединявшуюся с материковым берегом. Эти обстоятельства заставили Браутона оставить свое намерение и сделать, как и Лаперуз, то же самое заключение, то есть что Сахалин – полуостров и что вход в реку недоступен для мореходных судов, ибо устье ее заперто мелями.

В 1803 году наше правительство поручило И. Ф. Крузенштерну[27] описать северо-восточную часть Сахалина, юго-западный берег Охотского моря, лиман и устье реки Амура. Крузенштерн в 1805 году, описывая северо-восточный берег Сахалина около параллели 52° северной широты, встретил на пространстве более 10 миль (18,5 км) к северо-востоку от Сахалина признаки бурунов и сулоя.[28] Затем, обогнув северную оконечность Сахалина и следуя отсюда к лиману реки Амура, 13 августа того же года он увидел между Сахалином и материковым берегом пролив около 6 миль ширины; приняв его за канал, идущий из реки Амура, он направился в него. Дойдя до глубины 6 сажен (11 м) и не решаясь на судне продолжать путь далее, Крузенштерн лег в дрейф и для исследования к югу послал на шлюпке лейтенанта Ромберга с приказанием, чтобы он, достигнув видимого мыса на Сахалине, шел от него с промером, поперек канала, к материковому берегу. Ромберг, возвратясь на транспорт, донес Крузенштерну, что по причине сильного течения от юга он не мог подойти к мысу ближе 3 миль, что он нашел там глубину 4 сажени (7,3 м) и что глубина уменьшилась до 3¹/2 сажен (6,5 м), откуда он и возвратился, не достигнув противоположного Сахалину материкового берега. Вода, взятая с этого места Ромбергом, оказалась пресною. Видимый на Сахалине мыс Крузенштерн назвал мысом Головачева, а противоположный ему на материковом берегу – мысом Ромберга. Этим И. Ф. Крузенштерн окончил свои исследования Амурского лимана с севера. «Сильные течения, встреченные мною в этих местах, – говорит Крузенштерн, – опасения, чтобы дальнейшими исследованиями не навлечь подозрение китайского правительства и тем не повредить кяхтинской торговле, и, наконец, опасение, чтобы не столкнуться с китайской силой, наблюдавшей за устьем реки Амура, о чем предупреждали меня на Камчатке,[29] были причиной того, что я не в точности исполнил данные мне инструкции». Оставив дальнейшие исследования лимана, Крузенштерн пошел в Петропавловск и оттуда в Кронштадт.