– Но я любила сестер, и они любили меня. Там, в аббатстве, мне ничто не грозило.

Лунный свет упал на его лицо, и Кэтлин с удивлением заметила, что губы Нилла раздвинулись в слабой улыбке.

– Ты говоришь о судьбе, – сказал он. – Но если бы монашество было твоим уделом, то природа не наделила бы тебя вот этим, – пальцы его осторожно скользнули по ее щеке, – лицом, прекраснее, чем та лилия, которую ты искала в день, когда мы впервые встретились. Да, – голос его вдруг стал низким и чуть хрипловатым, – ты прекрасна, прекрасна, как цветок. Любой мужчина, которому посчастливилось увидеть тебя, отдал бы все на свете, лишь бы ты осталась с ним.

Странно было слышать эти слова от сурового воина. Кэтлин едва осмеливалась верить собственным ушам – меньше всего на свете она ожидала чего-либо подобного.

Кэтлин осмелилась украдкой бросить на него взгляд, голова ее шла кругом. Она сама не понимала, что с ней творится.

– Так, значит, тебе не все равно, Нилл? – прошептала она. – Я хочу сказать – если бы я вернулась в аббатство?

На мгновение наступила тишина, и Кэтлин услышала, как он втянул в себя воздух.

– Кэтлин, ты не должна так думать обо мне… словно я похож на всех остальных мужчин. Словно я могу… – Он осекся. Даже в слабом свете луны Кэтлин заметила, как окаменело его лицо. – Много лет назад я поклялся собственной кровью, что никогда не свяжу свою судьбу с женщиной.

– Наверное, одна из них разбила твое сердце?

Почему при одной этой мысли ей вдруг стало так больно?

– Нет, но страсть к женщине когда-то разбила жизнь моему отцу.

Кэтлин вдруг подумала, что все будущее Нилла омрачено смертью отца. Неужели на самом деле он потерял еще больше – не только мать и сестру, замок, который считал родным домом и который так сильно любил, а еще и надежду на счастье, на любовь?

– Может быть, тебе было бы лучше избавиться от меня? – проговорила Кэтлин, чувствуя, как слезы обжигают ей щеки. – Из-за меня тебе не удалось совершить свой последний подвиг. Ты потерял доверие тана. За кого же ты станешь сражаться теперь, Нилл?

– За тебя, Кэтлин-Лилия. За дочь слепого Финтана. Я буду сражаться за тебя, пока ты не будешь в безопасности, и за это я клянусь пролить свою кровь до последней капли.

Господи, сколько людей на свете готовы уничтожить ее, и, зная это, Нилл говорит, что собственной грудью заслонит ее от их мечей! Казалось бы, его клятва должна была успокоить Кэтлин, но вместо этого в груди ее вдруг поднялся гнев.

– Да, ты готов умереть за меня, но вот довериться мне ты не готов. Ты считаешь, что обязан выполнить свой долг перед сестрой и матерью, но ты не любишь их! Твой дом – поле битвы, где смерть – это слава и бессмертие! А как же насчет жизни, а, Нилл?

Она заметила, как лицо его потемнело от ярости и недоумения. Интересно, а чего он ожидал: благодарности?!

– Ты говоришь загадками! – угрожающе прорычал он.

– Вовсе нет. Это же очень просто. Я вижу, какой ты мужественный, красивый и сильный, и не могу понять, почему ты выбрал для себя этот путь! Объясни мне, Нилл! Что доставляет тебе радость? Что может заставить тебя рассмеяться?

– Я не нуждаюсь в этом! – рявкнул он свирепо.

– Твое сердце еще бьется, Нилл, и все же ты наполовину мертв.

Хриплое проклятие сорвалось с его губ, и, схватив Кэтлин за плечи своими сильными руками, он встряхнул ее:

– Хотел бы я, чтобы это было так, черт возьми! Тогда бы я не мучился, как сейчас!

– Неужели? Разве Нилл Семь Измен способен чувствовать что-то еще, кроме горечи и чувства вины?

– Это все ты! Каждый раз, стоит мне только посмотреть на тебя, как я хочу…

Кровь бросилась Кэтлин в голову.

– Хочешь? Чего же ты хочешь, Нилл? Ты стоишь тут, полный презрения ко мне, как в тот день, когда привез меня к морю. Ты ведь тогда не осмелился спуститься вниз вместе со мной, не решился даже кончиком пальца дотронуться до воды, почувствовать эту красоту вокруг тебя. Почему? Только потому, что когда-то твердо решил избавиться от всего, ради чего стоит жить?

Кэтлин вдруг вспомнила, каким он впервые предстал перед ней – словно повелитель другого мира. А теперь она убедилась, что все, что было в нем страстного, живого и сильного, сковано стенами, воздвигнутыми его собственной рукой. И Кэтлин внезапно почувствовала желание причинить ему боль и страдание – все, что угодно, лишь бы разрушить этот невидимый барьер, пробудить его от сна, в который он был погружен.

– Похоже, твое имя подходит тебе куда больше, чем я до сих пор думала, – вызывающе бросила она. – Нилл Семь Измен, ты и в самом деле готов предать любой дар, который жизнь предлагает тебе.

Она круто повернулась, чтобы уйти, но на руке ее вдруг словно сомкнулись стальные клещи.

– И что же это за дары, которые предложила мне жизнь? Предательство, ненависть, ложь?

– И еще любовь, и смех, и красота солнца, которое каждое утро поднимается над горизонтом. Всем нам порой доводится совершать ошибки, Нилл, но когда приходит утро, перед каждым из нас вновь встает выбор – лелеять ли свою боль, или же позволить ей уйти навсегда и открыть сердце радости.

– Именно это ты и предлагаешь мне, Кэтлин, сверкая при этом своими небесно-голубыми глазами? Может быть, Конн прав: ты и в самом деле самое страшное, что есть на свете, – колдунья, искусительница, бросающая мне вызов? С первой же минуты, как я тебя увидел, ты пробуждаешь во мне желание столь сильное, что я, ни минуты не задумываясь, нарушил клятву верности, данную своему тану, и бросил тебе под ноги собственную жизнь.

Кэтлин чувствовала, как огонь, сжигающий душу Нилла, передается и ей. Она испугалась вдруг того всепожирающего пламени, которое сама разожгла в этом человеке.

– Да, я хотела бы стать колдуньей! Будь у меня волшебная сила, я заставила бы тебя пробудиться от сна, открыть глаза и увидеть, в кого ты превратился за эти годы! Трус, который боится открыть свое сердце любому чувству, кроме ненависти!

– Ах, значит, ты хотела бы узнать, что я чувствую, женщина? – Губы Нилла изогнула кривая усмешка. – Что ж, проклятие, ты это узнаешь! – С этими словами он притянул ее к себе, и его губы, обжигающие, страстные, дурманящие больше, чем волны, которые когда-то увлекли Кэтлин в пучину, властно накрыли ее рот. Сладкий, жаркий, как расплавленный мед, поцелуй этот вдруг зажег в ней невидимый огонь, воспламенивший каждую клеточку ее тела.

Губы Нилла все сильнее впивались в рот Кэтлин, сводя ее с ума и заставляя забыть обо всем. Она пылала как в огне. Колени ее подгибались, все тело трепетало в его руках. Не осознавая, что делает, Кэтлин вдруг обхватила его руками за пояс, стараясь удержаться на ногах. Грудь ее прижалась к груди Нилла, и она услышала, как бешено колотится его сердце.

Погрузив одну руку в блестящий каскад ее иссиня-черных волос, Нилл запрокинул ей голову, изогнув ее нежную шею. Губы его мягко коснулись щеки и двинулись вниз, упиваясь восхитительно гладкой кожей, белевшей в лунном свете, лаская ее с голодной жадностью. Широкая ладонь спустилась вниз, на грудь.

Нет, промелькнуло в голове Кэтлин, этого не должно случиться. Она не должна позволить… Но увы, она не только позволяла ему ласкать ее, но и наслаждалась этим. Вместо того чтобы сопротивляться, она замерла, сама не понимая, чего ожидает.

Хриплый стон вырвался из груди Нилла, когда его ладони обхватили упругие чаши и загрубевшие в битвах, покрытые шрамами руки вдруг замерли, упиваясь их тяжестью. Наслаждение, настолько острое, что ей казалось, еще немного – и сердце ее разорвется, пронзило Кэтлин. Жесткий кончик пальца с неожиданной нежностью очертил напрягшийся сосок, и она, не в силах больше сдерживаться, слабо застонала.

– Нилл, я никогда и представить себе не могла…

Нилл замер. Ее слова будто развеяли туман, окутавший его мозг, и он очнулся. Схватив Кэтлин за плечи, он с силой оттолкнул ее от себя.

– Нет, Кэтлин! Это невозможно! Я поклялся защищать тебя, а не… – Голос его оборвался. Глаза, в лунном свете казавшиеся почти черными, пылали гневом и отчаянием, желанием и страстью. – Будь ты проклята, женщина! Что ты сделала со мной?!