Полные любви янтарные глаза тут же сказали ей, что Кейн прочел ее мысли. Он взял ее за руку, помог подняться, и они вышли из комнаты. Как только они оказались в холле, подальше от посторонних глаз, она повернулась к нему, уткнулась лицом в его плечо и обняла его.

– Извини, Кейн, я испортила тебе такой замечательный день, да? Но я просто… не могу не думать… не молиться и не надеяться на чудо…

– Не расстраивайся, родная. Ничто не сможет испортить этот день. Мы вместе будем молиться о чуде. Правда, чудеса случаются очень редко.

Неприкрытая боль в его голосе заставила ее поднять глаза. Они замерли.

– Если бы сила моей любви могла помочь тебе, – прошептала Ванесса.

Кейн вздохнул. Его красавица жена, красивее просто не бывает, еле сдерживала рыдания, и губы ее дрожали. Он почувствовал горечь от того, что ничем не может утешить ее, но все же попытался приободрить.

– Зато сегодня мы счастливы, любимая. Мы сумеем в оставшееся нам время так любить друг друга, как иным не довелось и за целую жизнь. – Его голос дрогнул. – Ты подарила мне столько счастья, сколько я и вообразить себе не мог. Ты – звезда на моем небосклоне, и ты осветила всю мою жизнь. Я хотел бы прожить каждый день с тобой так, словно он последний. Иди ко мне, дорогая, и дай осушить твои слезы.

Наступил вечер, детей уложили спать. В доме наконец наступила относительная тишина. Женщины переоделись в свои повседневные платья, чтобы заняться уборкой, а мужчины плотным кольцом окружили яму во дворе, откуда Клей доставал остатки мяса, чтобы раздать гостям. Заодно они обсудили, как поступить, если к ним нагрянут шутники из города, прослышавшие про новобрачных. Здесь любили подшутить над молодоженами. Прошлой ночью Кейн рассказал друзьям про Праймера Тэсса и про его навязчивую идею – прикончить Кейна и захватить Ванессу. И про то, что он сейчас в Джанкшен-Сити.

– У этого парня давно не хватало шариков в голове, но сейчас он вообще свихнулся, – заметил Джеб. – Мы с Клеем сталкивались с ним пару раз. Он совершенно безжалостен, вид крови его не трогает, он стреляет не моргнув глазом. Говорили, что он убьет человека за понюшку табаку, если та ему понадобится.

– Мексиканцы называют таких маньяков «лобо», – сказал Грифф, сидевший на корточках и обстругивавший перочинным ножом ветку. – Самый хладнокровный ублюдок, какого я когда-либо встречал.

Кейн поведал им и о косичке из волос Ванессы. И пока говорил, почувствовал, как его желудок слегка забурлил.

– А я и не знал, что он выстриг ей клок волос, – сказал вдруг Генри.

– Ванесса не хотела понапрасну тревожить тебя и Элли. Логан встал, все остальные последовали его примеру.

– Мы позаботимся о парнях из города, если они приедут пошуметь. Проследим и за тем, чтобы вас не побеспокоил Тэсс. А теперь вспомните, что это ваша первая брачная ночь. Если не хотите, чтобы вас окунули в поилку для скота, то поспешите к своим невестам, они небось заждались.

На лице Кейна снова заиграла улыбка.

– Я вовсе не жажду искупаться, да еще в поилке, а ты, Генри?

– А кому это может прийти в голову нас купать? – недоуменно спросил Генри.

– Здесь, на Западе, такой обычай – остужать разгоряченного жениха в его брачную ночь купанием в поилке.

– Но мне вовсе не жарко. Здесь так холодно, что даже идет пар изо рта…

– Пойдем, Генри. Я знаю парочку леди, которым наше общество будет больше по вкусу, чем этим хулиганам.

– Мэри Бэн? Ты здесь? – Генри напряженно всматривался в темноту спальни, пытаясь уловить движение. – Мэри Бэн?

– Да, я здесь.

– Почему ты не зажгла лампу? Тебе не страшно сидеть в такой тьме?

– Мне… захотелось посидеть в тишине и в темноте.

– Ты заболела или… боишься?

– Нет, глупенький. Я уже в постели и… жду тебя. Генри наткнулся на стул, с грохотом отодвинул его и наконец нашарил рукой спинку железной кровати.

– Хочешь, я зажгу лампу?

– А ты не можешь раздеться в темноте?

– Всю жизнь только этим и занимался.

– Что вы там делали у ямы?

– Болтали. Знаешь, что здесь есть обычай охлаждать разгоряченных женихов в конской поилке?

– Кто это сказал?

– Логан.

– Тебе очень нравятся твои новые братья, да?

– Да. Они такие же славные, как Кейн. Не смеются, если я их расспрашиваю о чем-нибудь. – На пол со стуком упал ботинок. – Господи, даже не верится, что наше время наконец пришло. А тебе? Мэри Бэн? – С грохотом упал второй ботинок. – Ты долго уже здесь?..

– Недолго. Твоя ма поцеловала меня и велела ничего не бояться, потому что у тебя и в мыслях нет обидеть меня. А я ей ответила, что всегда это знала.

В спальне наступила тишина.

– Только не засыпай, ладно? – Буме! Что-то с грохотом покатилось по полу и замерло под кроватью. – Тьфу, дьявольщина!

– Что это за грохот? Что там упало, Генри?

– Так… один пустячок из моего кармана. Кое-что, что мне посоветовал взять с собой Кейн.

Слова Генри звучали невнятно; он как раз снимал рубашку через голову.

– И что же это?

– Ну-у, я сказал ему, что боюсь причинить тебе боль. Я-то знаю, каким становлюсь огромным, когда хочу тебя.

– Ну и?

– И спросил его, что в таких случаях делать.

– Ну и за каким дьяволом тебе понадобилось болтать об этом с Кейном?

– Потому что я хотел узнать, как сделать, чтобы тебе не было больно.

– Ты мог бы спросить у меня!

– Но ты тоже никогда в жизни не занималась этим. Откуда же тебе знать?

– Я же велела тебе не волноваться.

– А я все равно волнуюсь. Вот Кейн и посоветовал мне воспользоваться мазью.

– Мазью? Это… не той гадкой темной массой, которую твоя ма намазывала на бинт, чтобы пластырь не прилипал намертво?

– Кейн сказал, что ею можно помазать…

– Слышать больше не желаю, что тебе там посоветовал Кейн! Мы как-нибудь и сами разберемся, что нам делать.

– Но, ласточка моя… – Генри присел на краешек кровати, а затем начал осторожно принимать горизонтальное положение, пока не почувствовал под головой подушку. Он потянулся к Мэри Бэн и наконец прижал ее к себе. Она мгновенно почувствовала, как он волнуется. – Какая ты теплая и мягкая… словно котенок. – Он уткнулся губами в ее волосы. – Что это на тебе надето?

– Ночная рубашка. Мне подарила ее твоя ма. Она… белая. Я взяла и продела в горловину ту розовую ленточку, что ты мне подарил. – Мэри Бэн взяла его руку и поднесла к своей шее. – Вот она, чувствуешь?

– Да. Ты… такая крошечная. И так приятно пахнешь. Ты подушилась туалетной водой, да?

– Угу.

Губы Генри начали медленно покрывать поцелуями ее лицо, пока не добрались до губ. Он задрожал.

– Мне ведь больше не надо сдерживаться, да?

– Только если сам этого захочешь.

– Ни за что!

– Тогда почему ты не разделся совсем?

– Я не знал, можно ли?

– Глупый.

Когда Генри вернулся к ней, она уже успела снять ночную рубашку. Дыхание Генри стало прерывистым, а сердце молотом билось в груди. Желание, завладевшее им, и пугало, и манило. Каждым своим касанием и стуком сердца он словно раскрывал перед ней глубины своей страсти.

– …Моя сладкая, моя чудная девочка… моя и ничья больше…

Его руки жадно прижали ее к себе. Она обняла его за шею, нежно покусывая мочку. Он содрогнулся и невольно потерся о ее мягкий живот. Он застонал от удовольствия, но вскоре ему было уже мало этого, он уже не выдерживал сумасшедшего желания, требовавшего выхода, и в отчаянии он обхватил ее, хрипло вскрикнул и обильным потоком излился на ее живот. Когда Генри отдышался и пришел в себя от сладчайшего и невероятного облегчения, то вдруг понял, что случилось, и застонал от разочарования.

– О милая моя девочка! Боже, что я за нескладеха! Посмотри, что я наделал! Я всю тебя… измазал, а должен был сдерживаться и терпеть, пока и ты не захочешь меня так же! Но я не смог сдержаться…

– Ну и в чем трагедия? Кому не о чем волноваться, так он сам придумает тысячу забот…