КИНГ. А сам Вагнер не говорил ли, какой длины, по времени, должна быть эта увертюра?

МАЙЕР. О! Знаете, забавно, что вы спросили. Только давеча я читал последнее издание писем Вагнера. Захватывающее чтение, особенно та часть, где про фон Бюлова, который продвигал вагнеровские опусы в Мюнхене…

КИНГ. Так стало быть, мистер Майер?…

МАЙЕР. Забавно, но если верить самому Вагнеру, то вся увертюра к «Тангейзеру» по времени ближе к тому, что сыграл наш молодой человек, чем… Да. Забавно, а? Но кто ж в наше время серьезно относится к инструкциям Вагнера?

КИНГ. Вы имеете в виду, мистер Майер, что сегодня мы знаем о музыке Вагнера больше, чем знал он сам?

МАЙЕР. Нет, конечно. Я просто говорю, что наше восприятие поменялось со времен Вагнера. Мы все делаем по-другому. Сегодня следует показывать скрытые красоты партитуры, позволять им светиться, нельзя просто пробегать через пьесу — и все. Следует надстраивать музыкальную структуру, как мастерский художник надстраивает холст, слой за слоем. Совершеннейшая правда, например, то, что написал Эрнст Ньюман в «Жизни Рихарда Вагнера» — прекрасная книга, кстати говоря, Инспектор — что темпы композитора гибкие, их можно менять, но они всегда верны мелодической линии. Так, как исполнил увертюру молодой человек на лужайке — там не было ни психологических, ни эмоциональных подтекстов. То же самое относится к его «Орфею».

КИНГ. Оффенбаха?

МАЙЕР. Да. Парень не дает музыке подышать. Его фразирование… и я не хочу быть резким… фразирование у него идиосинкразическое, говорящее о… полном незнакомстве с основным музыкальным синтаксисом. Перефразируя, скажу — он не видит тонального цвета. К сожалению, этому не научишь, Инспектор. Ах, да, и еще одно. Вся его программа… Я помню, хозяйка дома сказала мне, что дирижер сам составлял программу?

КИНГ. Да, я тоже об этом слышал, мистер Майер.

МАЙЕР. Вот, в общем, и главное. Как составлена программа — просто дурной вкус. Слишком много внимания уделено мелодии. Это — романтический подход, и он давно устарел. Недавно закончившие консерваторию знают, что мелодия — это еще не все, далеко не все. Более того, во многих случаях она лишняя. Слишком много мелодий — отвлекают, из-за них невозможно получить впечатление от того, другого, не похожего ни на что, мира, который создает для слушателя музыка. Тональная красота, Инспектор. В наши дни композиторы с хорошей репутацией даже не пытаются строить мелодии. Большинство мелодий именно построены, в конце концов. Ну, конечно, несколько мелодических вещей, которые знает толпа, надо сыграть. Но нельзя из таких вещей составлять целую программу, это немыслимо, Инспектор.

КИНГ. Была там еще пьеса, сразу после «Орфея»…

МАЙЕР. Я только что о ней подумал. Помню ее смутно… Кто композитор, не знаете ли, Инспектор?

КИНГ. По-моему, Юджин Вилье. Какой-то, насколько я помню, молодой талант. Но не уверен.

МАЙЕР. Нет, похоже вы правы. Да, помню — Вилье. Я не могу сказать, что знаком со многими его вещами, но эту вроде бы слышал раньше. Что ж. Если уж отбираешь современную вещь — это похвально, кстати говоря — но нельзя в очередной раз работать на толпу. Этот опус Вилье, как и остальные в программе — построен целиком на мелодиях. Я уже сказал, что я не большой поклонник музыки Вилье, особенно когда он потакает вкусам толпы, но… Да, это был тот опус, что оканчивается виолончельным соло, и оно, это соло вдруг просто останавливается в середине каденции?

КИНГ. Именно.

МАЙЕР. Интересно. Это единственный интересный аспект во всем опусе. Остальное банально.

КИНГ. Благодарю вас, мистер Майер. Теперь же, если я вам не очень наскучил, перейдем к обсуждению некоторых гостей…

Эммерих сам подал Санди завтрак. Помимо них никого в особняке не было. День был солнечный.

Она плохо спала предыдущей ночью, и скучала по Юджину. С другой стороны, жизнь ее последнее время была таким роллер-коустером, с такими дикими перепадами эмоций, что она решила взять себе выходной.

Она походила босиком по саду, покурила, сидя на краю пикантного декоративного бассейна, сконструированного больше столетия назад, ушла обратно в дом, чтобы прихватить бутылку вина и рюмку. Снова выйдя наружу, она увидела машину, припаркованную у самой калитки, внутри. Задняя дверь машины открылась и хорошо сохранившаяся, с врожденным достоинством, элегантно одетая женщина вышла на гравиевую дорожку. Она помахала Санди рукой.

Только не это, подумала Санди.

Женщина изящным шагом двинулась по дорожке к ней. На полпути к крыльцу она раздвинула руки, каждую на полфута в сторону от торса, давая понять, что полностью готова вежливо, в рамках хорошего тона, обнять Санди.

— Здравствуй, дорогая, — сказала она, светски радуясь.

— Здравствуй, мама.

Санди позволила женщине положить ей руки на плечи и запечатлеть светский поцелуй на левой щеке. Затем на правой.

— Вино, — сказала мать. — Как вовремя.

— Заходи, — сказала Санди.

Они зашли в дом. Эммерих, король всех дворецких, материализовался рядом.

— Что ж, привет, Эммерих! — воскликнула мать Санди весело. — Ты только слегка постарел.

— Доброе утро, мадам, — ответил он бесстрастно. — Не нужно ли вам чего?

— Просто проследи, чтобы нам никто не мешал, пока мы говорим, — и мать Санди стрельнула глазами.

— Да, мадам.

В столовой Санди достала второй стакан и налила вина.

— Ну, дай-ка на тебя посмотреть, дорогая моя! — пропела мать радостно. — Ты так же красива, как всегда. Дети здесь?

Санди помедлила, прежде чем сказать:

— Я уверена, что ты выяснила, что их здесь нет, перед тем, как прибыть с визитом, не так ли.

— Ну, не суди меня строго, дорогая моя. Я очень хочу их видеть. Тебе об этом известно.

— Мама! — почти крикнула Санди. — Мы видимся каждые пять лет, и ты всегда говоришь одно и то же! Если бы я кому-нибудь сказала, кто тебя не знает, что ты до сих пор никогда в глаза не видела ни внука, ни внучку, он подумал бы, что всю семью нужно отправить в сумасшедший дом.

— Не стоит быть такой эмоциональной, дорогая моя, — пожурила Хелен. — Ты прекрасно знаешь что ничто в мире не сделало бы меня счастливее, чем возможность обнять их обоих. Просто я очень занята все время, и практически никогда не…

— Ты знаешь, твоей внучке уже двадцать четыре года?

— Ну да? Большая девочка. Очень красивая, если верить тем фотографиям, которые ты мне прислала в прошлом году.

Санди закатила глаза. Безнадежно.

— Ну, не надувай губки, дорогая моя.

— Я не надуваю.

— Может, в этом году я их увижу, — предположила ее мать оптимистически.

— Почему бы тебе не отправить шофера и не поехать со мной? Я сегодня вечером еду в город.

— Не могу, дорогая, — Хелен улыбнулась виновато. — Я опоздаю на самолет. Шофер нанят на весь день. Мне нужно сегодня вечером быть в Сан Франциско.

Из чисто научного любопытства Санди спросила:

— А что такое сегодня вечером происходит во Фриско, что важнее, чем увидеть внуков в первый раз в жизни?

— Ничего особенного, просто концерт, который я должна посетить. Я одна из спонсоров.

— Я думала, что это против правил — вмешиваться в музыкальные дела.

— Конечно. Но это — особый случай.

Некоторое время они молчали. Вино было кисловато. Санди подумала — не открыть ли другую бутылку? — но не стала этого делать.

— Ну а как дела в Швейцарии? — спросила она наконец.

— Лучше не бывает. Слишком много народу, правда, последнее время. Туристы все время бегут посещать этот уродливый отель неподалеку.

— Какой отель?

— О, ты знаешь. Вроде бы в этом отеле жил этот ужасный литератор, с брылами как у бульдога.

— Какой литератор?

— Ты знаешь. Тот, который написал ту ужасную книгу, про человека, похитившего свою приемную дочь и заставившего ее с ним спать. Жуть. Она, кажется, известная, эта книга. Я только название не помню. Такой мусор в то время печатали, ты себе не представляешь!