Я отдал ей партитуру, которую только что распечатал.

Она говорит — Спасибо. Сиди и не двигайся, я сейчас.

Она переключила рычаг на парковку и выскочила наружу. Задняя дверь, открывающаяся вверх, скрипнула. Я оглянулся. Санди оперировала портативным факсом и тихо ругалась последними словами.

Я говорю — Куда ты это посылаешь?

Она говорит — Не бойся, не украдут.

Я хотел бы знать.

Скоро узнаешь. Заткнись и дай мне тут закончить.

Некоторое время она возилась со страницами и кнопками. Удовлетворенная, она позволила машинке работать без ее помощи, захлопнула дверь, и снова материализовалась на водительском сидении — солнечная, счастливая, ослепительная, сердитая, и смешливая.

Она говорит — Пристегнись и ничего не бойся.

Следующие несколько кварталов факс позади нас мычал и урчал. Затем он дважды бибикнул и выключился. Санди кивнула и подняла к небу большой палец. Я взял ее за запястье и захватил палец губами.

Она говорит — Не смей.

Засмеялась.

Она говорит — Не сейчас.

Глаза у нее сверкали.

Она была страстным, импульсивным водителем. Ее Эксплорер — если вы видите голубокровного, который едет в чем-то помимо Ройса, так это они думают, что ведут себя незаметно — устремлялся вперед как ракета каждый раз, когда светофор — не обязательно тот, который был перед нами — переключался. На зеленый свет ему тоже не обязательно было переключаться. Красный устраивал Санди в той же степени, что и зеленый, а желтый ее возбуждал неимоверно. Она меняла полосы под неестественным углом. Она подрезала грузовики, автобусы и желтые такси по желанию. На экспресс-шоссе естественная скорость Санди была — девяносто миль в час. Каждый раз, когда ее нога в белом сникере вжимала акселератор в пол, победная улыбка появлялась на ее губах. На ней были синие джинсы, белая футболка, и кожаная куртка возрастом не менее десяти лет. Ее вьющиеся пепельно-блондинистые волосы завязаны были в озорной хвост. Ей нравилось водить, она говорила, что слишком редко водит, с энтузиазмом выкрикивала страшные ругательства, когда та или иная машина нарушала ее план на ближайшие полторы секунды. В такой манере мы переехали Мост Трайборо, проскочили Аэропорт ЛаГвардиа, посмотрели, как плывет мимо Шей Стейдием, влетели на Лонг Айленд Экспрессуэй, и вскоре приблизились к региону, известному в просторечии как Золотой Берег. Места эти были мне памятны.

Когда посещаешь место, которое видел ребенком, все кажется меньше и роднее. Асимметричные контуры особняка Уолшей поразили меня, хотя у меня было раньше предчувствие, что именно здесь мы сегодня и окажемся. Знакомая башня, стойла, большое поле, мой любимый дуб у огромных окон столовой. У меня перехватило дыхание, голова поплыла. Батюшки — почти дом родной.

Она быстро провела меня внутрь. Она обменялась приветствиями с дворецким. Добрый старый Эммерих не узнал меня. Мы прошли в закуток перед библиотекой, откуда почему-то убраны были все стулья. Я рассчитывал на рандеву со старым роялем, с которого началась моя карьера. Вместо этого мы остановились в библиотеке.

В помещении было полно народу в таксидо и вечерних платьях. Их беспокойство говорило о том, что они здесь по делу. Везде стояли пюпитры. Музыкальные инструменты у восточной стены. Временный подиум напротив окна.

Санди сказала — Дамы и господа! Это — Юджин Вилье, автор Симфонии Вилье Номер Один, с который вы должны быть знакомы — у вас было время. Те из вас, кто даже не заглянул в партитуру, может идти домой прямо сейчас. Через несколько минут вы начнете репетировать. Благодарю за понимание.

Не думаю, что моя глупая ухмылка произвела на кого-то благоприятное впечатление. Речь Санди испугала их всех. Они разглядывали меня недовольно и недоверчиво.

Санди сказала — Извините нас, мы сейчас вернемся.

Она вытащила меня из библиотеки. Она захлопнула дверь и бросилась мне на шею.

Она прошептала мне в ухо — С днем рождения, Джин.

Я растерялся. Стою и двинуться не могу.

Я сказал — На той стене была картина какого-то мариниста. Как раз над камином.

Она говорит — Что?!

Но в этот момент я лишился дара речи.

Что с тобой? Джин!

Она стала целовать мне лицо.

Джин!

В конце концов она отвела меня в ближайшую ванную, помыла мне лицо холодной водой, поцеловала меня, может, тысячу раз, сделала мне минет, прижалась щекой к моему бедру и застыла в этом положении.

Я сказал, Санди.

Она сказала, Нет, нет. Все нормально. Прости. Я была немного бестактна. Но я в тебя верю.

Неловкий подарок богатой женщины. Совершенно очевидно — искренний. Было больно, но было нужно. Я поднял ее на ноги.

Я сказал, Санди. Сладкая, глупая Санди. Я никогда никого в этой жизни не любил, кроме себя. А теперь есть ты. Я не хочу тебя подвести, и я очень боюсь. Панически. Ты отняла у меня две вещи, которые делали мое существование относительно безопасным — мой цинизм и мою независимость.

Она надула губы. Она спросила, не хочу ли я получить обе эти вещи обратно.

Осознав, что мои слова интерпретировали неправильно, я объяснил ей, что обратно ничего получить нельзя. Я сказал что когда-то я смеялся над людьми, но теперь буду вынужден воспринимать их серьезно. Я сказал, что умел раньше выживать один, без помощи.

Я сказал — А теперь я не могу без тебя жить. Пожалуйста, пойди туда и скажи этим кретинам, чтоб шли домой.

Она перестала дуться, хихикнула и положила голову мне на грудь.

Она сказала нежно — Не будь неблагодарным гадом. Этим людям заплачено. Было бы глупо не использовать возможность.

Я сказал — Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Она сказала — Через две недели здесь будут гости. Твой оркестр будет играть на лужайке. К тому времени должно стать достаточно тепло. После этого мы перенесем все это в студию звукозаписи.

Нужно было отказаться. Не шучу. Но человек слаб. Соблазн был слишком велик и, на первый взгляд, слишком безвреден, чтобы сопротивляться.

Я сказал — Я никогда раньше не дирижировал.

Я уверена, что ты знаешь, как это делается.

Вроде бы.

Все будет в порядке. Я сейчас уеду, мне нужно развеяться. Мне только что привели мою любимую лошадь. А ты иди к ним и репетируй. Хорошо? И не будь с ними слишком добр.

Она поцеловала меня в губы и убежала. Я помылся, выключил свет в ванной, и вышел. Эммерих стоял в комнате, вытирая пыль с каминной полки. Он заметил, что я на него смотрю.

Он говорит бесстрастно — Вам что-нибудь нужно, сэр?

Э… нет. В общем, ничего. А что сталось с картиной?

Он посмотрел на то место, где она висела.

Он говорит — Продали пять лет назад. И еще кое-какие вещи продали.

Рояль?

На месте. Можете пойти и доломать его.

Лицо его оставалось бесстрастным.

Я сказал — Значит, вы меня помните.

Да, сэр.

Оказывается, некоторые дворецкие все еще блюдут честь мундира.

Я сказал — Эммерих…

Сэр?

А она?…

Нет.

А она… вы ей…

Наконец он коротко, натянуто улыбнулся. Он сказал — Это не мое дело. Мне не платят за добровольную выдачу информации… сэр.

Я что-то хотел сказать и остановился. Мне было страшно неудобно. Я, в общем, не был против, если Санди узнает. Может, совсем немного против. Было бы лучше, если бы она не узнала. Но, видите ли, мысль, что старый Эммерих знает мою тайну и имеет таким образом какое-то влияние на нашу связь мне совершенно не нравилась.

В ответ на мои мысли Эммерих сказал — Я обычно держу, то, что знаю, при себе. Черта, присущая дворецким и адвокатам. Наше молчание не нужно покупать. Если, конечно, у вас нет достаточных денег, чтобы его купить. Боюсь, таких денег у вас нет.

Я хихикнул, стесняясь. Я спросил — Это вы делали копии с партитуры?

Да, сэр.

Вы получили ее по факсу, а потом съездили в копировальный центр?

У нас есть ксерокс в подвале, сэр.

Ага, понял.

Я снова хихикнул, стеснительно.

Он говорит — Что-то еще, сэр?