В общем, я позвонил. Дворецкий, моложавый парень с губами даже тоньше, чем мои, вскинул саркастически брови. Дворецкие нынче не то, что были раньше. Я предпочел бы профессиональную непроницаемость.
Просторный холл был ярко освещен. Я вошел с достоинством, намереваясь достоинство это не уронить ни при каких обстоятельствах. Оказалось, что это труднее, чем я думал. Простота и хороший вкус убранства произвели на меня впечатление.
Ненужно смешливый дворецкий провел меня в нижнего уровня гостиную, где мой благодетель, Джозеф Дубль-Вэ Уайтфилд, поднялся, чтобы меня поприветствовать. Он протянул мне руку добродушно, хоть и слегка снисходительно, и я ее пожал. А что еще я мог сделать? Поцеловать ему руку? Или спрятать руки за спиной? Да ну вас!
Он спросил меня, как я поживаю.
Уверенная светская беседа, с элегантной фразеологией, по моему направлению — погода последнее время была очень хороша. Его дальновидные предки имели связь с черными. (Мои предки тоже несомненно имели с ними связь. Посему у нас было с ним, Уайтфилдом, что-то общее, не так ли). Он очень любит музыку. Где я учился?
Я сказал ему, что бросил институт. Он не слушал. Он предложил мне сигару. Я сказал, что не курю. Сигара, тем не менее, выглядела очень привлекательно, и я сказал это вслух.
Он пообещал, что Санди, то есть, нет, миссис Уолш, скоро спустится. Он предложил мне выпить.
Наконец-то я увидел — концертный Стайнуэй в северо-восточном углу гостиной. Я попросил скотч.
А он ничего парень, неплохой, подумал я, несмотря на связь. Он прошел к портативному бару, вынул бутылку, и щедро налил. Посмотрел на меня лукаво и сообщил, что в молодости сам хотел стать музыкантом. Я спросил, а что же было дальше, и чуть не прибавил — сэр.
Совершенно точно, подумал я, он не так уж плох, просто слегка оторван от жизни. Люди, я желаю, чтобы меня правильно понимали. Большинство уважаемых граждан скажет, — ну, [непеч. ], ты чего, мужик, этот [непеч. ] делает тебе одолжение, приглашает тебя в свой дом, может даже собирается доставать тебе неплохие ангажементы — он ведь тебе ничего не должен, не так ли? Он же просто по доброте душевной с тобой возится. Почему бы тебе, по крайней мере, не почувствовать благодарность, а, мужик?
Идите на [непеч. ], скажу я. Уважаемые граждане могут сколько угодно говорить, что знают дюжины блистательных пианистов, художников, поэтов, писателей, или еще кого-то. А я вот никаких таких блистательных людей не знаю, за исключением себя самого и, может быть, Джульена. В этом нашем городе — толпы богатых шутов, и ни один из них не сумел пока что удовлетворительно мне объяснить, чем он целый день занимается. Не знаю, в чем состоит вклад мистера Уайтфилда в благосостояние общества, но сомневаюсь, что он смог бы найти лучший способ занять свое время, чем предоставление возможности моему искусству достигнуть ушей еще нескольких патриотов, членов этого самого общества. Знали бы мы сегодня имена промоутеров Шопена (беру фамилию наугад), включая посредственную романистку, если бы вместо того, чтобы помогать блистательному поляку, они бы все занялись тем, чем они обычно занимались у себя в Париже? О! Сплю ли я, или же действительно кто-то сказал — «Ты не Шопен!». Ага. А откуда тебе это известно, дружок? А? Ты когда-нибудь слышал, как я играю? А?
Так или иначе, я вел себя, как хороший мальчик — не слишком подобострастно, заметьте, но и не слишком надменно. Мистеру Уайтфилду нравилось слушать мои ответы — да, он начал меня слушать. Это забавно, наверное — выслушивать мнения человека из другого класса. Это освежает, если держать правильную дистанцию.
Затем, без всяких предупреждений, Вдова Уолш вошла в гостиную.
Одета она была в светлое весеннее платье, с декольте чуть ниже, чем принято в среднеклассовом обществе, но недостаточно низким, чтобы походить на трущобные фасоны. На ногах у нее были белые сандалии с высоким каблуком. Педикюр ее был розового цвета, чуть ярче, наверное, чем естественный цвет ее ногтей.
Самые совершенные женские пальцы ног, которые я когда-либо видел, проследовали мимо меня в три часа пополудни, в теплый летний день, когда мне было двадцать лет. Событие это имело место в маленьком городке в Лонг Айленде, недалеко от границы Квинза. Я сидел за столиком на тротуаре, принадлежавшем единственному кафе на мили вокруг, на главной магистрали, вдоль которой располагались магазины, бутики, и рестораны с фирменными названиями, выглядящие не менее провинциально, чем выглядели их потертые деревянные предшественники сто лет назад. Улицу использовало местное население — тем же способом, как в Бель Эпокь использовали бульвары — для променада, встреч со знакомыми, общения, и мелочных ссор. Я пил свой кофе с карамелью, и вдруг я ее увидел.
Она была — миниатюрное существо, лет сорока, белая, со светлыми волосами. В лице у нее было мало плоти, и из-за этого у нее было больше морщин, чем она заслуживала. На ней была блузка, белый длинный пиджак, и черные до икр брюки-капри, в обтяжку. Остальная часть ее ног была обнажена. На ногах были открытые белые сандалии. Ее сопровождал бесцветный, более или менее женского пола персонаж, катящий детскую коляску, заряженную сопящим младенцем. Также наличествовала еще одна данность — стареющая кокотка, возможно тетя, в очень вульгарных тряпках. Втроем они остановились у витрины, дабы обсудить что-то интригующее, замеченное ими внутри магазина. Леденящая волна, щедро сдобренная адреналином, прошла по моему телу. Все что я смог сделать — поставить чашку на столик, чтобы задрожавшие вдруг руки ее не выронили или не пролили.
Пальцы ног у нее были… Небесные? Не знаю. Не длинные и не короткие; не тонкие и не мясистые. Контуры гладкие, ногти четко и правильно очерчены. Каждый палец был точно средней длины. В отличие от других женских черт, середина в пальцах на ногах как раз и является совершенством. Помню, мое первый и очень сильный импульс был — встать, подойти, и заговорить. Хмм. Что в таких случаях говорят? О! Я знал, что сказать, поверьте. Очень просто — «У вас пальцы ног — самые совершенные из всех, которые я когда-либо видел». Преимущества такого подхода были бы сомнительны, если бы не моя уверенность в том, что никто никогда ей ничего подобного не говорил. Ни одна зрелая женщина не может устоять против оригинального комплимента. Недостатки ситуации были тяжелые и мрачные. Я был намного моложе ее; она была там не одна; также, мне прекрасно известно, что именно белые жители Длинного Острова думают о наглых черных юношах, пристающих к их скорее всего замужним женщинам. Самое плохое, даже если все остальное прошло бы хорошо в тот день и мы бы условились встретиться позже — что бы я стал с нею делать через месяц или два? Возможности совершенных пальцев ног немалые, но они ограничены, нужны другие виды стимуляции. Во всем остальном, помимо этих пальцев, она казалась, и наверняка была, абсолютно ординарной, обычной, т. е. абсурдно консервативной, ужасающе закомплексованной, беспричинно вспыльчивой, и покорно невежественной женщиной, читающей по воскресеньям статьи о фальшивых, бессмысленно развратных знаменитостях в журналах мод и завидующей им. Переполненный до краев тоской, с невыносимым желанием в чреслах, я полуприкрыл глаза и снова поднял чашку с кофе. Мог бы и заплакать. Она прошла вплотную к моему столику и через несколько мгновений исчезла из моей жизни, оставив после себя страстную, грустную, трепещущую память.
Пальцы ног миссис Уолш находились, по части совершенства, на втором в мире месте.
Вдова Уолш сказала «Добрый вечер» и протянула мне руку. Я не был уверен, что я должен делать — поцеловать руку, пожать ее, или чего. Пожатие показалось самым приемлемым подходом в данной ситуации — хотя я, конечно же, не мог быть в этом уверен, поскольку ничего не знал в то время о привычках и нравах класса, к которому принадлежала хозяйка дома. Пожал. Рука ее оказалась мягкой, сухой, и теплой. Миссис Уолш посмотрела мне в глаза и улыбнулась светски. Я сумел разглядеть лишь малую нервозность. Очарованность ее моей фортепианной доблестью успела, вроде бы, выветриться. В конце концов, последний раз она слышала мою игру больше недели назад, и теперь Ее Аристократическое Величество имело сомнения по поводу правомочности моего присутствия в замке. Что ж, если ее холодность была результатом всего лишь давности впечатления, дело можно исправить очень скоро и очень быстро. Она сказала Уайтфилду, что Мелисса и Алекс скоро спустятся. Уайтфилд кивнул и спросил, не хочет ли она выпить.
