На головах они носили шапочки или шарфы, к которым, для прикрытия нижней части лица, прикреплялись съемные куски ткани. Когда они снимали эти куски ткани, чтобы поговорить друг с другом, Эпона заметила, что у многих из них почерневшие, поломанные зубы с зияющими в них просветами.
Она почувствовала презрение к этим никчемным женщинам в расшитых бисером сапогах, женщинам, которые буквально изнывали от безделья.
«Но чем займусь я сама? – подумала она. – Какое место займу в этом племени?»
Мужчины поднялись еще с первыми проблесками света на востоке; почти все они отправились по делам; одни пасти стада лошадей, другие – охотиться. Покинутым ими кочевьем, с их безмолвного согласия, завладели женщины; их власть длилась до возвращения истинных владельцев.
Через отверстия в больших шатрах поднимались струи дыма, в одном из таких шатров вместе со своими соплеменниками, вероятно с Колексесом, находится Кажак, подумала Эпона. Она увидела стреноженного серого коня, а рядом с ним и своего рыжего, подошла к ним, развязала путы и стала следить за ними обоими, чтобы они не смешались с чьим-либо стадом. Серый вынюхивал какую-нибудь кобылу в течке, хотя ни одна кобыла не подпустила бы его к себе зимой.
Кто-то вышел из большого шатра и направился к Эпоне, но это был не Кажак. К ней приблизился Дасадас, глядя куда-то поверх ее головы, с легчайшей улыбкой на лице, свидетельствовавшей, что он хочет быть ей приятной.
– Эпона поела? – спросил он.
– Тебя послал Кажак?
Он заколебался.
– Нет, Кажак занят, но Дасадас достаточно свободен, чтобы подумать об Эпоне. Ты голодна?
Эпона ответила ему на его родном языке, как она разговаривала с Ро-Ан:
– Эпона голодна. Никто не предложил ей еды.
– Они не знают, что о тебе думать, – объяснил Дасадас. – Ты непохожа на других пленных женщин; я уже слышал, что шаманы хотят, чтобы никто не обращал на тебя никакого внимания. Но пошли, Дасадас накормит тебя.
Он ласково положил ладонь на ее руку, чтобы показать ей, куда идти; в этом жесте ничто не напоминало о том нападении, которое он совершил на нее несколько дней назад. Он явно старался ей угодить, истинный друг среди незнакомого окружения, и его предложение сильно разожгло и без того разыгравшийся аппетит Эпоны. Она охотно пошла следом за ним к одному из окруженных женщинами очагов, когда их вдруг остановил гневный голос Кажака, который звенящими отголосками разнесся по всему кочевью.
– Дасадас смеет притрагиваться к руке жены Кажака, – прокричал скиф. – Если Кажак отрубит ему руку, никто не возразит против этого.
Дасадас отдернул свою ладонь с такой поспешностью, будто обжегся.
– Она была голодна, – попытался он объяснить, но Кажак подбежал к ним с таким свирепым выражением лица, что он тут же замолк и, потупив глаза, попятился назад.
Эпона была рассержена. Если Кажак не позаботился о том, чтобы ее накормили, что плохого в том, что заботу о ней решил проявить Дасадас. Это она и хотела сказать Кажаку, но тот даже не стал ее слушать.
– Теперь, когда ты живешь в шатре Кажака, ни один человек не смеет притрагиваться к тебе, – предупредил он ее. – Тебе надо было закричать.
– Глупости. Он не делал мне ничего плохого, только хотел накормить. Я была очень голодна.
– Проголодалась ли ты, умираешь от голода, не имеет значения. Ни один человек не должен притрагиваться к тебе. Таково слово Колексеса.
– Несправедливо наказывать Дасадаса за то, что он хотел сделать доброе дело, только потому, что таково слово какого-то больного старика. Колексес не должен устанавливать такие правила. Ты же знаешь, я была в его шатре. Если там и чувствуется чья-либо сила, то не его, а шаманов.
Кажак печально склонил голову.
– Да, это так, – приглушенным голосом подтвердил он. – Когда Кажак был еще совсем молод, Колексес был очень сильным, могущественным князем; в то время он и ввел много хороших правил на благо нашего племени. Одно из этих правил запрещает мужчине прикасаться к живущей в чужом шатре женщине. Но теперь Колексес болен и немощен; правила, которые он устанавливает, придумывают шаманы. В Море Травы есть такая поговорка: «Если лошади болеют, жиреют собаки. Если болеет человек, жиреют шаманы». Так оно и есть. Шаманы жиреют, а Колексес с каждым днем все слабеет. Наше племя лишается своего сердца. Теперь все правила устанавливают шаманы. А мы не владеем колдовством, чтобы бороться с ними.
– Только поэтому ты и привез меня сюда? – спросила Эпона, в ужасе от скрытого смысла его слов. – Ты полагаешь, что я могу бороться с шаманами?
– Нет, не только поэтому, – искренним тоном ответил Кажак. – Но ты, как и все твое племя, владеешь большой колдовской силой. Кажак это видел.
Итак, жизнь требует, чтобы она вновь проявила свои способности, на этот раз даже не для кельтов, а для этих кочевников, живущих на чужой, продуваемой всеми ветрами равнине. Она бежала из родного селения, потому что не хотела посвятить свою жизнь духам. Справедливо ли, что Кажак просит ее об этом? Если она выполнит его желание, а она вряд ли сможет это сделать, ибо не готова для поединка с шаманами, последуют все новые и новые просьбы. Всю свою оставшуюся жизнь, склонившись над жертвенным огнем, она будет бормотать заклинания, истощая свой дух в служении другим и не имея никакой собственной жизни.
– Ты ошибаешься, Кажак, – сказала она. – Если ты надеешься, что я вступлю в борьбу с шаманами, ты будешь разочарован, ибо я не могу этого сделать.
– Но ты исцелила лошадь. Дасадас говорил верно: если бы не ты, лошадь подохла бы.
– Может быть, но это единственный мой дар, и я даже не знала, что обладаю им, пока дух лошади не воззвал ко мне. Я друидка, но я не прошла нужного обучения. Я не умею…
– Объясни Кажак, что такое друидка? – перебил он.
– Друиды – это люди, занимающиеся магией, как бы ты сказал, колдуны. Сообщаясь с иными мирами, друиды сумели познать, что все в этом мире уравновешенно, они учат нас, как жить в согласии с Матерью-Землей, чтобы мы благоденствовали, а не страдали, обездоленные. Все, что делают друиды, имеет свою определенную цель и вписывается в общий узор, иными словами, обычаи и традиции. – Была некая ирония в том, что Эпона выступала в роли защитницы обычаев и традиций, и говоря все это, она остро ее чувствовала.
– Значит, ты друидка? – настаивал Кажак.
– Видимо, так. Но я оставила Голубые горы, так и не пройдя надлежащего обучения.
– Ты убежала оттуда, – напомнил он, начиная кое-что понимать. – Потому что не хотела проходить обучение.
– Верно, – согласилась она. – У меня нет никакого желания заниматься колдовством.
– Ты готова сражаться, умереть за Кажака, но ты не хочешь заниматься ради него колдовством, – недоуменно произнес он. Каким образом принудить эту женщину действовать в соответствии с блистательным замыслом, который зародился у него в тот день, когда она исцелила фракийскую лошадь? Эпона должна была посрамить своим колдовством шаманов, помраченный рассудок Колексеса прояснится, он поблагодарит своего сына за то, что тот привез с собой эту удивительную колдунью, и снова станет таким же сильным вождем, каким был в расцвете лет.
В один прекрасный день Кажак будет щедро вознагражден за свою преданность. Другие сыновья Колексеса будут скрежетать зубами и рвать на себе волосы, но в свое время кибитки, женщины и лошади великого князя перейдут к его любимому сыну Кажаку, который совершил это путешествие на запад.
Почему Эпона отказывается ему помочь? И как принудить колдунью пустить в ход свою колдовскую силу?
– Шаманы замышляют задавать тебе много вопросов, – сказал он. – Они все время расспрашивают Кажак: что ты умеешь делать, что ты знаешь. Ты должна сделать что-нибудь, чтобы их убедить, что Кажак говорил сущую правду, что ты ценное сокровище. Если ты этого не делаешь, Кажак будет опозорен.
– Но ведь ты привез мечи, – напомнила Эпона.
– Мечи и впрямь замечательные, – согласился он, – но они не могут заменить того, что терял Кажак: людей, братьев. Шаманы могут решить наказать Кажак и уговорят Колексеса издать повеление.
