Она начала двигаться вместе с ним.

Так вот она какова, любовная игра.

Кажак, привыкший к пассивному соучастию обитательниц Моря Травы, почти перестал двигаться.

– Ты все хорошо? – спросил он, опасаясь, что у нее какой-то приступ.

– Да, – ответила она, теснее прижимаясь к нему. «Не останавливайся, – мысленно взмолилась она. – Только не сейчас!»

Он не останавливался. Оба они все приближались и приближались к…

И вот этот момент наступил. Она почувствовала, как все его тело пронизывают конвульсии, и казалось, испытывала то же самое наслаждение, которое, переливаясь в ее тело, наполняло его сладостным теплом и негой. Ааахх!..

Во второй раз все будет лучше. Так говорили, собравшись вокруг очага, мудрые старые женщины. В первый раз может быть не так хорошо, получается как-то неловко, но во второй раз наверняка будет лучше.

Ригантона права: понять можно только, когда испытаешь сама.

Думая о том, каков он будет, этот второй раз, Эпона мысленно улыбнулась в полутьме.

Ливень прекратился, ветер утих. Поправляя одежды, Кажак выполз из их убежища. Эпона продолжала расслабленно лежать, томимая чувством незавершенности; ее тело жаждало его возвращения, но снаружи послышался его резкий приказ.

– Буря окончилась, едем дальше, – грубо сказал он и начал разбирать шатер. Надо было немедленно возобновить движение, по-прежнему скакать на юг.

Кажак также надеялся, что движение поможет подавить ему беспокойные чувства, которых он прежде никогда не испытывал. Эта кельтская женщина была совершенно непохожа на тех, кого он знал. С самого начала он смутно опасался, что она может причинить ему много беспокойства. Он только намеревался получить короткое наслаждение, пока длилась буря. Но неожиданная, захлестнувшая его нежность отозвалась в нем странным смущением и досадой на самого себя. Подобные чувства ослабляют настоящего мужчину. Вероятно, самое разумное – продать ее какому-нибудь встречному торговцу, который пожелает приобрести такую невольницу. Вечером, когда все уселись вокруг костра, Эпона пой– мала на себе пристальный взгляд Кажака. Он не проронил ни слова и не опустил глаза. В них полыхали отблески огня.

В эту ночь первую стражу нес Аксинья, он ходил вокруг их бивака и каждый раз, когда до него доносилось отдаленное завывание волков, клал руку на меч; Кажак и Эпона лежали рядом, положив головы на шею серого коня.

Они лежали рядом, но на этот раз ничего не произошло. Ей было приятно чувствовать исходившее от него тепло, чувствовать, как ее обвивают его сильные руки, но она мечтала, чтобы он вновь вошел в ее тело, тогда как он, казалось, размышлял о чем-то своем. Разочарованная, она тесно прильнула к нему, и тут он вдруг шепнул ей на ухо:

– Видишь его?

– Кого? – Она оглянулась, но не увидела ничего, кроме большого туловища коня и крохотных багровых глаз умирающего костра, возле которого спали со своими лошадьми Басл и Дасадас.

– Кто-то наблюдает за нами, – приглушенным голосом ответил Кажак.

– Я никого не вижу.

– Кто-то здесь есть. Кажак чувствует. Кожей своей шеи. Прикоснись вот сюда. – Он взял ее руку и положил пальцами на заднюю часть шеи, под волосами. Короткие волоски на шее стояли торчком.

– Кто-то наблюдает, – повторил скиф.

Его тон насторожил Эпону. Вглядываясь в ночную тьму, мимо них ходил Аксинья; Кажак что-то ему сказал и встал. Продолжали караулить они уже вместе, а когда устали, то разбудили Басла и Дасадаса.

Но те никого не увидели и не услышали ничего, кроме дальнего волчьего воя.

Утром они отправились в дальнейший путь по широкой равнине.

Горы остались позади, хотя на вопрос Эпоны Кажак ответил, что им придется пересечь еще одну горную гряду, последнюю, отделяющую их от Моря Травы. Они отвернули в сторону от Дуная, приближаясь к другой реке – Кажак сказал, что она называется Тиса.

Кругом было множество крестьянских домов, но скифы воздерживались от каких-либо набегов. Некоторые из деревень выглядели так, словно уже много раз подвергались нападениям, другие, процветающие, надежно охранялись хорошо вооруженными воинами; эта добыча была явно не по зубам четырем скифам. Скифы ехали с миролюбивым видом, а местные жители бдительно следили за ними.

Эпона с интересом наблюдала за обитателями здешних мест. По понятию кельтов, они были люди небогатые; одежда из некрашеной шерсти, слишком мало драгоценных украшений.

Заметно было, что здешняя земля, плодородная земля, но местные жители занимались не только земледелием, но и скотоводством. Эпона видела, что они пасли маленьких, короткошерстных овец. Был у них и крупный рогатый скот, более длинноногий, чем волы кельтов, охраняемый косматыми темными собаками, которые с громким вызовом лаяли на проезжающих скифских лошадей. А одна женщина была окружена стаей жирных нелетающих птиц, которые сновали вокруг ее ног, склевывая разбрасываемое ею зерно. «За такими птицами не надо охотиться с копьем, как было бы хорошо завести их в кельтском селении», – подумала Эпона. Несколько раз она замечала огромные, похожие на дома с соломенной крышей, стога и каждый раз задумывалась над тем, сколько корма для скота производит эта земля. Такого количества хватило бы прокормить многих животных, и их можно было держать дома, в этом случае отпала бы всякая надобность в охоте. Кернуннос, вероятно, протестовал бы против подобного нововведения.

«Не вспоминай о Кернунносе», – предостерег ее дух.

Эпона хотела спросить Кажака, к какому народу принадлежат местные жители, но он был не в духе и ничего бы ей не ответил. Его что-то беспокоило.

Кажак начал охотиться еще совсем мальчиком. Он остро чувствовал ту взаимосвязь, что существует между хищником и его добычей; и теперь у него было такое ощущение, будто за ним охотится какое-то хитрое, опасное существо. Не очень приятное ощущение. Он не мог определить, ни что это за существо, ни где оно прячется, только всем своим примитивным инстинктом чувствовал, что его кто-то преследует и что преследователь все ближе и ближе.

Прежде чем это существо, каково бы оно ни было, достигнет его, Кажак надеялся вернуться в свои родные края, в Море Травы.

Его нервное напряжение передалось и всем остальным. Эпона ощущала непонятное беспокойство. Может быть, подумала Эпона, все дело в том, что она так далеко от дома и с каждым шагом коня отдаляется от него все больше и больше. Тогда лучше не терзаться воспоминаниями о счастливой жизни в Голубых горах, о подругах, обо всем, что она знала и любила, но оставила с такой беззаботностью, точно понарошке играла в детскую игру, которую при желании можно переиграть хоть завтра.

Но ту игру, что она затеяла, бежав из родного дома, переиграть завтра нельзя. Завтра она будет в пути вместе со скифами и их лошадьми, не имея никакого понятия о том, что ее ожидает в Море Травы.

В этот вечер небо было ясное, ярко сверкали низко висящие звезды. Скифы ехали вплоть до самой тьмы, затем остановились на ночлег с подветренной стороны холма, увенчанного искривленными от постоянных ветров деревьями.

Никому из них почему-то не спалось. Эпона слышала, как мужчины переговариваются тихими голосами. Ночь постепенно сгущалась, приобретая темно-лиловый оттенок; ее наполнял характерный для этих мест сладостный запах пыли. Эпона всегда думала, что только горы прекрасны, но теперь она стала находить своеобразную красоту и во всхолмленных равнинах. Это новый лик Матери-Земли, который следует любить и почитать, она должна научиться его ценить.

Скифы, однако, не замечали красоты ночи.

– Ты не видел эту тварь, с тех пор как мы остановились? – допытывался Кажак у Дасадаса.

Дасадас кивнул головой в знак отрицания.

– Нет. Но вон за той лощиной слышится приближающийся вой.

– Возьми свой лук, выследи ее и убей, пока она не убила нас, – велел Кажак. – В такую ясную ночь ты можешь видеть далеко, тем более что ты вырос в Море Травы и у тебя должен быть взгляд как у орла. Возьми с собой Басла.