Думаю, не без иронии, он предложил выкресту Никулину выступить первым. «Недавно на берегах Невы, – сказал тот, – звучали слова: "Упокой, Господи, душу рабы Твоея Марии", а теперь здесь, вблизи Кремля, мы слышим: "Эйль Муле рахамим" (Творец полон милосердия). Там рыдал напев: "Вечная память", а тут слышится: "Барух даян эмес" (Благословен судья праведный!..); и там, и здесь русский сценический мир оплакивает двух людей – русскую Савину и еврея Шпринца-Шпоню. Гениальную артистку и маленького труженика сцены, но одинаково самоотверженных в своей необъятной и беспредельной любви к человечеству. И я смело говорю у гроба "маленького" Шпони, что в конце концов любовь победит»7. Одним словом, выкресту Никулину было предложено огласить, что Творец полон милосердия.

Что же касается возмездия, то чаще всего оно настигает потомство. Кто не знает притчи, согласно которой, когда писатель Лев Никулин (сын Беньямина Вольфовича Ольковецкого) проходил по коридорам Дома писателей, то часто слышал за спиной голос: "Каин, где Авель? Никулин, где Бабель?" или:

Никулин Лев, стукач-надомник,

Издал недавно свой двухтомник.

Но это другая история. (В воспоминаниях Льва Никулина есть, на мой взгляд, странное "включение", относящееся к 20-м годам. Во время пребывания вместе с писателем Всеволодом Ивановым у Горького на Капри между Никулиным и еще одним "гостем", вероятно чиновником советского аппарата, зашел разговор о предстоящем визите в СССР Эдуардо Эррио. Никулин как бы между прочим заметил, что Эррио – масон. «И вдруг этот руководитель весьма серьезного учреждения бросил: "И вы тоже масон"».

Увидав недоуменный взгляд Никулина, Всеволод тихонько сказал: "А он, если захочет, сделает из вас масона"8.

Далее уместно напомнить о докладной записке, поступившей в 1910 г. на имя черносотенца В.М. Пуришкевича от актера Д. Федорова, которой обращался к нему с просьбой остановить поток евреев, хлынувший на сцену. До 80-х годов XIX в., писал Федоров, на сцене было мало евреев, но затем она стала заполняться этим "презренным племенем". На сегодняшний день в руках евреев находятся театры крупных городов России: в Воронеже – Струйский, в Киеве – Кручинин, в Тамбове – Миролюбов, в Витебске, Житомире и Минске – Беляев, в Елисаветграде и Бердянске – Элькин, в Двинске – Лихтер, в Ставрополе – Судьбин, в Калуге – Никулин и т. д. Федоров сетовал на то, что все фамилии русские, но беда в том, что на сцене приняты псевдонимы9. "Меня, пожалуй, спросят, – продолжал далее автор записки, – ну а право жительства?" Ответ ясен: евреи идут на гражданские преступления, добывая себе тем или иным незаконным путем это право. Чаще всего, понятно, взяткой. Федорова, разумеется, не интересует, почему евреи рискуют свободой ради куска хлеба. Он озабочен тем, что евреи, действуя круговой порукой, не дают православному люду трудиться на подмостках театров. Вот пример: некто Славский, державший "русскую драматическую труппу" в Мелитополе, не принял на работу двух русских актеров, отнюдь не по причине их профессиональной непригодности, он им заявил: "Я принципиально не беру в свою труппу русских, я сам еврей, и у меня служащие евреи". Думаю, что Федоров сгустил краски или, еще хуже, клевещет на "народ, который был рабом в земле Египетской" и находился на положении парии в России; по крайней мере, открыто заявлять о расистских взглядах некто Славский побоялся бы, это было чревато погромом. Федоров добавляет, что обращаться в подобных случаях за помощью в прессу бессмысленно: и там жид. Например, одиозный Кугель в журнале "Театр и искусство".

Неутомимый Федоров составил для Пуришкевича проскриптационные списки евреев – членов Русского театрального общества на 1906-1907 гг. Общее число членов тогда достигало четырех тысяч, в 1910 г. – более 20 тысяч. За 40 лет до ждановской кампании Федоров занялся раскрытием псевдонимов. Списков несколько. В одном из них 600 имен. Например: сценический псевдоним актера – Комиссаржевский, настоящая фамилия -Иосиф Абрамович Клястер; Корсакова – она же Рахиль Израилевна Мирович; Ленский – Семен Давидович Штильман; Леонидов – Лев Михайлович Мульман (перешел в православие при поступлении на Императорскую сцену, но после революции 1905 г. вернулся в иудаизм).

В другой статье отчаявшийся черносотенец вопит о том, "как больно русскому сердцу, когда видишь на сцене еврея в такой роли, как царь Феодор Иванович или царь Иоанн Грозный. Больно становится за русскую сцену"10.

Некий Дм. Бодиско спустя почти 20 лет после изгнания в 1891 г. евреев из Москвы великим князем Сергеем Александровичем писал: "В древней русской столице 50% купцов 1-й гильдии составляют евреи, среди докторов их 75%, среди дантистов – 80, среди адвокатов – 60, среди аптекарей – 70 и среди актеров – о ужас – тоже 70%!" Кроме того, "жиды" наполовину заполнили вторую столицу. "Бедная Москва!", – восклицает автор11. Любопытно было бы узнать, откуда появились такие цифры? По официальным данным, даже в феврале 1917 г., когда черта оседлости вследствие войны "рухнула", евреев в Москве проживало 6 тысяч – для миллионного города совсем немного. Бодиско не счел нужным хотя бы несколько слов написать о профессиональных качествах евреев-врачей, дантистов, аптекарей и прочих, т. е. о самом главном.

Пуришкевич баловался стишками, иногда забавными, чаще пошлыми. Даже писал небольшие сатирические поэмы. В духе нелюбимого им, по понятным причинам, Гейне.

Так он пародировал знаменитый "Диспут" Гейне. Поэма называется "Ареопаг", в скобках: "страница жизни Русского университета" – с неизменным рефреном:

Двадцать пять мужей Совета, (Каждый третий – жид крещеный – Гордость университета) И осиливши повестку, Распустил мужей ad Lares Порадевший о науке Ректор – primus inter pares!12 Если знать, что университетское заседание шло под латинским девизом: который Пуришкевич перевел так: "Почему евреям дается в высшей школе мало места, почему прилежная (пытливая) молодежь должна выселяться из отечества и до каких пор Кассо (министр просвещения. – С. Д.) желает упорствовать в своих ошибках (грехах)", то вслед за Пуришкевичем хочется спросить: почему же все-таки евреи оказались не востребованы родиной? Ответа нет…

Вернемся, однако, к актерам-евреям. Их положение даже собратья по цеху, к сожалению, воспринимали недостаточно серьезно. Так, Гиацинтова, рассказывая о судьбе Григория Хмары, оставляет его трагедию под вопросом: "(Григория) Хмару я впервые увидела во время вступительного экзамена – он лежал в коридоре на скамье.

Мне объяснили, что этот смугло-бледный молодой человек три ночи провел на бульваре, потому, что он еврей и не имеет права жить в Москве, ничего не ел и вот потерял сознание.

– Только бы приняли, – виновато улыбнулся он, открыв красивые глаза.

До сих пор не знаю, был ли это точно обморок или первая талантливо сыгранная роль, но вокруг него суетились, приводили в чувство. Потом его приняли, и театр выхлопотал ему вид на жительство"13.

О Леониде Мироновиче Леонидове она пишет с уважением, но отмечает, что у него мало техники, зато много чувства. "Стихийный талант, нечеловеческий, самозабвенный темперамент, без труда разбивавший любое сомнение или предубеждение"14.

В дореволюционной России было несколько евреев-генералов, выкрестов в первом поколении. Я не имею в виду кантонистов, из среды которых вышли и генералы (Гейман, Секеринский). Крещеные в младенчестве, вряд ли они виноваты в том, что не хотели погибнуть под палками "дядек", усердствовавших в обращении "жиденят" в лоно самой человечной религии…