А потом, когда стали прыгать парни, хор девушек заводил им тот же припев, изменяя только вместо «дзевок» – «кидау хлопцёу праз баркан».

Тут же, рядом с кострищем, стояла кукля, то есть чучело, смастеренное из разного тряпья и ветоши, из рогож, соломы, ветвей и конопляных волокон. Эта кукля, изображающая собою Купалу, будет под утро обожжена на костре и потом потоплена в озере.

Купальская ночь, по местным преданиям, есть ночь чародейская: река и вода в течении ее светятся особенным светом; деревья, и особенно старые дубы, таинственно ходят по лесу и разговаривают между собою; ведут свои разговоры также и звери, и вообще все животные, – и если кому удастся подслушать их говор, тот считается «вяликим ведунцем на свеце».

Колдуньи и ведьмы тоже обнаруживают свою деятельность: они отнимают молоко у коров, собирая тайком росу на огородах у своих соседей, с которыми они в ссоре, и давая эту росу своим собственным коровам, после чего соседская корова должна уже меньше давать молока. В эту ночь расцветает папоротник, а бабы вообще собирают в лесах и лугах разные травы и зелья: руту, василь, дзяголь, богатки, папорац, иван-да-марью, перелеть, курослеп и лопань с ластовнем. Наутро они не.сут с собою эти травы в церковь, и там священник окропляет их святою водою, после чего зелья эти, получая название свянто-янских, хранятся в течение целого года, до следующего Купалы, и служат целебным средством в некоторых болезнях, или талисманом против колдовства, или же, наконец, приметами будущего благополучия. Так называемая "купальня*, или «купальщица» (Ranunculus acris), и «свянто-янская трава» (Hypericum perforatum) почитаются могущественным, неотразимым средством для возбуждения чувств любви и нежной преданности – да и вообще вся Купальская ночь, в силу древних преданий, есть ночь невозбранной, беззаветной любви и страсти для всей молодежи, которая вообще, во все остальное время года, отличается более целомудрием, чем распущенностью своих нравов. На рассвете Иванова дня даже и солнце показывает чудеса необычайные. По местным поверьям, оно, всходя на горизонт, «зайчиками играет по небу», разделяется на несколько малых солнц, которые сверкающими колесами кружатся и вертятся одно вокруг другого, разбегаются в стороны и опять соединяются в одно обыкновенное солнце. Но ранее этого явления вся молодежь должна непременно выкупаться в озере, после чего Купальская ночь со всеми ее волхвованиями, чарами и вакханалиями считается уже законченною, – и люди, как бы омыв, очистив себя от всей бесовщины и греха, спешат домой, чтобы нарядиться в чистые сорочки, в цветные уборы и идти в церковь с пучками цветов и разного зелья.

Вдоволь налюбовавшись чудною картиной, которая оживленно развертывалась предо мною по ту сторону озера, вся озаренная светом громадного костра, я направился вдоль берега с намерением дойти до рыбачьей становки, чтобы переплыть в челне на ту сторону, где предполагал встретиться с моим сожителем Апроней и вместе с ним вернуться домой в его тележке.

Темная, звездная ночь охватила глубокое небо и посредством своего тусклого света превращала в странные, фантастические очертания каждый встречный пень, каждый куст и громадные, вывороченные наружу, как бы лапчатые, корни деревьев, поваленных некогда бурею. Я шел в потемках, часто спотыкаясь о валежник и путаясь в кустах широкого папоротника, но мало-помалу глаз свыкся с темнотою: в нем изгладилось давешнее впечатление огненной яркости костра, раздражавшее сетчатую оболочку, и окружающие предметы стали приобретать для меня более определенные очертания.

Вдруг мне послышался шорох чьих-то шагов – и какая-то фигура быстро пошла мне навстречу. Я успел только заметить, что это было что-то белое, и остановился, поддавшись странному, но вполне невольному чувству какой-то жуткости, охватившему на мгновение мое сердце.

Белое подошло совсем близко ко мне, словно бы я был для него знакомым и ожидаемым существом. Но вдруг, вглядевшись в меня и как бы сознавая свою ошибку, оно быстро метнулось от меня и побежало в сторону.

Но я узнал его.

– Велля! – закричал я, направляясь вслед за белою тенью. – Велля! Остановись! Не пугайся!.. Это я!.. Или не узнала?

Но белая тень продолжала бежать, не обращая внимания на мой голос. «Зачем ей быть в лесу в эту пору и что она может здесь делать?» – мелькнуло у меня в голове. И я пустился вслед за нею, совсем не думая о том, что мое присутствие, быть может, вовсе ей нежелательно. Вдруг она запнулась о какой-то корень и упала. В эту самую минуту я успел подбежать к ней и помог встать на ноги.

– Велля, успокойся, это я... Чего ты побежала от меня? Чего испугалась? – ласковым голосом говорил я, удерживая ее руки.

– Я ошиблась... извините... я не узнала, – смущенно пролепетала она своим гортанным еврейским голосом, стараясь пересилить испуг и волнение. – Я думала, это он.

И Велля недоговорила. Произнеся это слово «он», девушка как бы спохватилась и замолкла.

– Кто «он»?.. О ком говоришь ты? – спросил я.

– А разве ж я сказала «он»?.. Нет, нет, господин поручик, вы ошиблись, я не говорила этого... Может, вам так послышалось, а я не говорила! – торопливо принялась она уверять меня.

– Ну, Госдодь с тобою! Я не расспрашиваю...

– Нет, нет!.. – напирала она на слово, стараясь придать ему силу убеждения. – Но, когда ж я клянусь вам в самом деле, я не говорила этого...

– Ну да, милая Велля, это все мне только так послышалось, я ошибся, я верю тебе; но скажи, Бога ради, что ты здесь делаешь одна-одинешенька в этакую пору? Как тебя занесло сюда?

– Я гуляла... Нет! – перебила она вдруг самую себя, порывисто схватив меня за руки. – Я вам признаюсь... Вы добрый, вы не захочете для меня злого... вы не будете насмехаться надо мною... я вам признаюсь... я нарочно ушла из дому... я убежала...

– Ты?! Убежала?! – невольно изумился я. – Зачем?.. Ведь отец у тебя добрый, он любит, он не обижает тебя, зачем ты убежала?

– Ах, я не знаю сама, что со мною! – в мучительной тоске :шлепетала Велля, схватясь рукою за голову. – Да, он добрый и он не обижает меня, но он меня замуж выдает!.. Понаехали сваты из Камионки – реб Мордух Пиковер и Шлема Зильбер – и теперь сидят и пьют с татуле и пропивают меня за Орел Бублика, а я не хочу идти замуж!.. Не хочу и не хочу я!

– Да отчего? Разве Орел Бублик дурной человек такой?

– Нет, он не дурной, но я...

И Велля замолкла, опять не договаривая и словно осекшись на недосказанной мысли.

– Да что же ты... любишь кого другого, что ли?

– Ах, не спрашивайте меня!.. Несчастная я – и пропащая моя голова!.. Когда б вы знали только!.. Они все думают, что я набожная еврейская девушка... О, кабы они знали!.. Они проклянут, они херим на меня наложат!.. Они ни за что не простят меня!..

– Велля, нельзя ли нам помочь тебе?.. Мы все сделаем, что только возможно, мы приложим все старания...

– Оставьте!.. Никто мне в этом не поможет!

И присев на поваленное дерево, девушка закрыла лицо руками и зарыдала.

– Ну, что вы хотите от меня?! – вдруг поднявшись и снова схватив меня за руку, заговорила она в какой-то ожесточенной экзальтации. – Ну, да! Я люблю!.. Да люблю-то я, на мое горе, христианина!.. Они не простят мне этого!..

– В таком случае разорви с ними, принимай сама христианство и выходи за него замуж.

В ответ на это девушка засмеялась горьким и – как показалось мне – несколько истерическим смехом.

– Да он-то когда ж настолько любит меня?.. На что я ему?..

Вот, я одна, я жду его и мучаюсь, а он и не думает! Ему и дела нет!..

И она снова зарыдала, отвернувшись от меня и прислонясь головой к стволу старой ели.

Бедная Велля!

Я видел всю глубину ее горя; мне так хотелось бы утешить ее, хоть чем-нибудь помочь ей; хоть на сколько-нибудь облегчить ее кручину; но что я мог сделать для нее в данную минуту!.. Чувство понятной деликатности не позволило мне спросить об имени любимого ею человека, а сама она не называла его.