Жалея его в глубине души, я медленно отвернулся, краем глаза успев заметить, как Партай Геноссович, подскочив, опять стал на голову, упираясь затылком в тарелку с фиолетовой каемочкой, а для усиления кровообращения задрыгал толстенькими ножками. Потом, во время продолжавшегося полчаса разговора, он еще несколько раз просил меня отвернуться, вставал на голову, что ему, очевидно, было необходимо для поддержания жизненного тонуса, вращаясь туда-обратно, как Ванька-встанька. Наконец, получив необходимые разъяснения, подписав требуемые бумаги, я собирался было уже распрощаться, как внезапно Партай Геноссович, проникшийся ко мне непонятной симпатией, поманил меня уже с порога, подозвал к столу и, заговорщицки подмигивая, сказал:
- Не хотите взглянуть напоследок? Мне тут принесли. Это, конечно, не входит в мои служебные обязанности, но так и быть.
И порывшись в нижнем ящике своего стола, развернул перед моими глазами веер цветных и черно-белых порнографических карточек. "Как вам вот эта? - шумно и с волнением дыша, поинтересовался он, указывая на бабу в платке с коровьим выменем, снятую с граблями в руках на фоне сенокосилки. - А какая производственница, какая производственница!"
- Ах ты, пузанчик сладострастный, - брезгливо отводя его руку, проговорил я и указательным пальцем ткнул его в пуговицу жилета. Промахнувшийся палец ткнул не в пуговицу, а в надутый живот, и не встретив никакого сопротивления, погряз в пучине официозной плоти. Как же я был удивлен, когда увидел, что сам того не желая, проделал в нем сквозное отверстие, из которого, как и из других швов, по которым внезапно стал разъезжаться стоящий передо мной костюм, полезла густая желто-желейная масса, цветом и запахом напоминая мужскую сперму. Сдуваясь прямо на глазах, как мяч, костюм засвистел проколотой камерой, и густая жидкость потекла быстрее и быстрее: из глазных отверстий, носа, вислоухих ушей и даже рукавов. Видя, что, расползаясь по полу, фигурной формы лужа постепенно подбирается ко мне, боясь наступить в нее и запачкаться, я отступил на шаг назад, открыл дверь и вышел вон…
…Минут через десять придя в себя, я увидел, что бреду по тротуару набережной Фонтанки, двигаясь в сторону Коломны, переставляя ноги с резиновой инерцией, будто кто-то подтягивал меня на невидимом канате. Река, повернутая безразличной серой спиной, шептала что-то, облизывая заросшие тиной гранитные губы. Сырой туман полз мне навстречу, стирая и смещая грани домов, сплющивая крыши, отрезая дымной пеленой перспективу на десять метров впереди, позади и по бокам. Очертания медленно и неохотно проступали, вытесненные из плотной мглы, точно фотография в слабом проявителе. Рентгеновский снимок города смутно маячил, приподнимаясь на цыпочки за пределом зрения… Старика-старьевщика я заметил после того, как пересек мостовую у Египетского моста, он шел мне навстречу, толкая перед собой скелет детской коляски, где под пыльным тряпьем позванивали не менее пыльные бутылки. Видно, узнав меня, старик остановился, переводя дыхание, поджидая, когда я поравняюсь с ним.
- Добрый день, - сказал он, отвечая на мое приветствие. И укоризненно качая лицом со множеством коричневых стариковских пигментных пятен, все в каких-то складочках и отвисших мешочках с синими набухшими прожилками, добавил: - Айяяй, подписали? Все-таки подписали, молодой человек, ай-я-яй!
Я покорно кивнул головой; старьевщик оглянулся по сторонам, перехватывая ручку коляски из левой руки в правую, наклонился ко мне и сказал: "Пойдемте".
…Идти, как оказалось, нам было совсем недалеко; несколько раз я предлагал помочь ему тащить коляску, которую он катил перед собой с явным трудом, но старик категорически отказывался, усмехаясь: "А что я тогда буду делать? У каждого своя ноша". Закатив свою коляску в подворотню какого-то дома, он остановился перед дверью, имеющей совсем нежилой вид; еще раз оглянулся, не заметив ничего подозрительного, открыл замок и пропустил меня вперед. Окутанные кромешной темнотой, стертые до грани осязания ступени вели вниз, потом кончились, ощупывая рукой стену, я пошел по кишке коридора, слыша ржавый скрип коляски сзади себя, пока не остановился перед еще одной дверью; и услышав ворчливый голос старика за спиной: "Открывайте же, открывайте", толкнул ее ладонью. И вошел в обыкновенную книжную лавку букиниста, где все четыре стены снизу доверху, от пола до потолка, были уставлены почерневшими от времени стеллажами, полками, на которых теснились, толпились книжные корешки. Кажется, здесь стояли книги всех времен и народов: старинные, с коричневой потрескавшейся кожей, с золотыми и серебряными позументами, в дешевых коленкоровых мундирах, на которых не виднелось ни единой пылинки; на отдельной полке лежали скрученные в дудочку желтые пергаменты и свитки, перевязанные ленточками; все языки от санскрита до иероглифов древнего Китая, от иудейских закорючек и латыни до виноградных завитков армянского алфавита, одноразовые и многотиражные издания, журналы, переплетенные альманахи и сборники, многотомные словари и справочники, энциклопедии и тома комментариев застыли в безвременной прострации; а на стеллаже напротив окна высились горы аккуратно сложенных рукописей, по той или иной причине не дождавшиеся типографского воплощения.
- Погодите минуточку, - как показалось, не очень довольно проворчал старик за спиной, - сейчас чай разогрею. Можете пока покопаться, - и вышел в соседнюю комнату этого книжного подвального царства.
Взяв с полки первую попавшуюся книгу, пролистнув до середины, я прочел, сразу узнавая текст: "Но я в той точке сделал поворот, где гнет всех грузов отовсюду слился"; закрыл, поставил на место, взял следующую; взгляд сразу нашел нужное место: "Отцы и учители, мыслю: "Что есть ад?" Рассуждаю так: "Страдание о том, что нельзя уже более любить"; опять задвинул кирпичик на пустое место в книжной кладке; потянул следующую, которая распахнулась на странице: "Я советую вам хорошенько запомнить то, что я сейчас скажу, ибо это будет вам весьма полезно и послужит утешением в невзгодах, а именно: гоните от себя всяческую мысль о могущих вас постигнуть несчастьях, ибо худшее из всех несчастий - смерть, а коль смерть на поле брани - славная смерть, значит, для вас наилучшее из всех несчастий - это умереть"… Сколько не искал я потом, листая почти наугад, сколько ни загадывал самое что ни есть замысловатое - все книги, которые некогда я удосужился прочесть или даже просто слыхал об их существовании, оказывались под рукой, сами открывались на нужном месте.
