Игнатьич, ворча что-то под нос, зашаркал галошами впереди меня, шепча, что вот ходют, ходют, а двери не закрывают, и чего ходют, чего людям дома не сидится, и так далее, на что я не очень обращал внимание, спускаясь за ним по ковровой дорожке, не то думая, не то прислушиваясь к уголькам ощущений внутри меня, дымные струйки которых переплетались, создавая неясный многоголосый симфонический хор, многослойностью напоминающий пирожное наполеон. И вышел в широко распахнутую Игнатьичем дверь.

Не глядя по сторонам, топал я по медленно просыхающему тротуару, думая о своей дырявой дурацкой судьбе. Хотя мое сознательное детство прошло в одном южном городке, куда меня перевезли в двухмесячном возрасте, родился я здесь, в бывшем престольном Питере, что сыграло свою роль. Только родившись, я уже вступил в конфликт с окружающим меня миром, так как я этому миру не понравился, да и он, кстати, пришелся мне не очень по душе, что я и не собирался скрывать. Как говорили, я кромсал криком воздух, и его лохмотья, словно пух, выпущенный из подушки, кружились и опускались на пол. Кричал я, не переставая, каким-то особенно визгливым и неприятным голосом, от чего у слушателей через пятнадцать минут начинала болеть голова; через полчаса им казалось, что скоро они сойдут с ума; а еще через час в них вкрадывалось неодолимое желание закрыть передо мной дверь только что открывшейся жизни. Та особа, о которой мне впоследствии сказали, что она - моя мать, утверждала, что с содроганием слышала мой голос через этаж, ибо он напоминал ей пожарную сирену.

Здесь просто напрашивается одна аналогия. Известно, что суть любого поэта проявляется как бы в трех ипостасях: его мировоззрении, голосе и судьбе. К тому моменту, когда будущий поэт осознает себя им, его мировоззрение уже отмечено необщим выражением. Как утверждают, он обладает способностью видеть все не так, как другие, в данной ему жизни. И имея необщий голос, начинает свой опасный монолог. Совершенно естественно, что действительность, для которой в первую очередь необходимо сохранить потенциальную энергию, то есть хранить консервативный покой, недовольно реагирует на мешающие ей звуки (обязательно, иначе движение было бы именно общим, а не направленным против шерсти). Так начинается конфликт. Так зарождается судьба. По мере того, как конфликт расширяется - это можно представить себе как разверзающуюся бездну под ногами - поэту удается еще более углубить свое мировоззрение, вглядываясь в бездну. Ему открываются безумные истины. Голос крепнет. Судьба, как яйцо, начинает давать трещины. Еще. Опять. Истины. Голос. Мировоззрение. Судьба. Опять голос. Еще мировоззрение. И скоро уже конец. Конец судьбы, но не голоса. Для последнего же - чаще всего - новое дыхание.

Наверное, понятно, куда я веду. У меня уже с первых дней обозначился явный протестантский конфликт с окружающей действительностью. О воздействии своего голоса я уже упоминал. Кроме того: все, и в первую голову молодая особа, ставшая матерью, нашли, что я необычайно уродлив. Кирпично-красное сморщенное существо, - влажно-сопливая рожица, скрюченные пальчики, похожие на кошачьи коготки; существо, не признающее никого вокруг. Как оказалось, родившись, словно по строгому хронометражу ровно через известный срок, я появился некстати: у мужа еще неизвестной мне молодой особы назревали определенные трудности со Временем; трудности, которые и заставили его лет так на пять переехать в места не столь отдаленные, в один южный городок, где он когда-то родился. Я даже не подозревал, что тучи над моей головой сгущаются и назревают фурункулы неприятностей. Судьба уже пророчила мне всевозможные испытания, но в самый последний момент, когда гроза, казалось, вотвот разразится (ящеркой-молнией мелькала мысль не брать меня совсем), в мою судьбу вмешалась первая женщина.

Она была дежурным врачом в родильном доме - одинокая, среднеарифметических лет, среднегеометрической судьбы - и пожелала приютить меня под своим синим чулком, простите, своим крылом. Произошла обычная вещь - аберрация. На меня посмотрели под новым ракурсом: я оказался кому-то нужен. Но женщины, сороки-воровки, они подчас прямолинейны как стрела: то, что понравилось одной, тут же приобретает ценность новизны. Моя судьба стала клониться в обратную сторону. Мученическая биография поэта откладывалась на неопределенный срок; я обретал любимых родителей и возможность путешествия, собираясь на пять лет покинуть Питер.

Нельзя сказать, что полоса осложнений для меня и окружающих на этом кончилась: скорее, произошла перестановка сил. Мое окружение, поняв бесполезность борьбы, отступило, выкинуло белый флаг, и вместо колючей щеки неприятия, я ощутил ласковое прикосновение, полное любви и умиления. Умиляло, конечно, все. Мой крик казался теперь достаточно музыкальным: возможно, в будущем я буду оперным певцом или музыкантом. Несмотря на стесненные материальные обстоятельства, уже прикидывалось, какого самого лучшего учителя музыки мне следует нанять. Мое уродство тоже, как ни странно, постепенно стало пропадать: во вчерашнем существе, напоминавшем ободранную кошку или кролика, стали проявляться какие-то знакомые фотографические черты. Иногда я становился похожим на нашего двоюродного дедушку из Киева, который, хотя и не блистал красотой, зато обладал хорошими манерами и занимал прочное общественное положение. Иногда моя мама, превращаясь почти в ясновидящую, пыталась сквозь слезы на глазах рентгеном предчувствий разглядеть на моем морщинистом челе признаки особых мыслей и предназначений. Ее слезы были прозрачны, как неосуществленные мечты и супружеские разочарования. Она мечтала, как возьмет меня под руку и войдет в хрустальный бело-бежевый зал филармонии, бывшее Дворянское собрание. Она торопила время: я был галантен и высок; мама улыбалась, прижимая платок к глазам, и была готова простить мне авансом все, что угодно. Даже тот случай, когда я злорадно испортил одному военному новый замечательно выглаженный мундир, а военный вытащил зачем-то из кармана носовой платок и выглядел при этом глуповато. Военные, как и женщины, очень целомудренно подходят к своему внешнему виду, ибо внешним видом выражают свое отношение к действительности и окружающим. Дело происходило в самолете, летевшем к месту пятилетней ссылки, но внезапно…