— Вы пришли с недоброй целью, — отрезала девица. — Вас не примут. Ни Лариса Матвеевна, ни кто-либо другой.

— Вон!!! — неожиданно заорал сзади карлик, лихим прыжком вскакивая на стойку и вытягивая вперед руку с агрессивно выставленным указательным пальцем и задевая головой свисавшее сверху чучело крокодила с оскаленной пастью.

Прядильная фабрика представляла собой мрачное четырехэтажное здание красного кирпича с зарешеченными окнами, больше напоминающее тюрьму. Здесь существовала такая же многоступенчатая система охраны, что и в «Салоне связей», а кроме того, фабрику окружал высокий глухой забор, поверху которого шла колючая проволока. По периметру шагал вооруженный человек с немецкой овчаркой на поводке. Попытки Павла проникнуть на территорию легальным путем (под видом торгового представителя швейного производства, намеревающегося заключить договор об оптовых поставках) не увенчались успехом. Один раз засветившись перед охраной, он не мог появиться там вновь с другой легендой. Оставалось только ждать, когда на город опустится ночь, чтобы под прикрытием темноты пробраться внутрь, так сказать, в обход официальных каналов, а проще говоря — по трубам и люкам канализации.

Павел выбрал себе в качестве наблюдательного пункта какой-то недостроенный дом по соседству с фабрикой. Катя сопровождала его в этой вылазке. От нее-то он и узнал, что на этой стройке — а возвести предстояло многоквартирный кирпичный жилой дом — вот уже восемь лет беспрестанно меняются подрядчики. Раствор месили то бессловесные таджики, то велеречивые молдаване, а с полгода назад в родную Поднебесную укатила группа китайских строителей, измученных многомесячными задержками зарплаты. Ходили слухи, что шефство над замороженным объектом возьмет на себя оборотистый московский мэр, которому жители Глинска настрочили жалобное письмо со множеством подписей, но пока он сюда как-то не выбрался, а может, не счел перспективным подобное вложение ничтожных, по его меркам, средств.

Фабрика, или «кирьяшка», как ее величали в народе, работала в три смены, и, когда стало смеркаться, Павел увидел из своего укрытия, как к воротам от автобусной остановки унылой вереницей потянулись работницы. «Что-то в их походке не чувствуется воодушевления. Нет радости в предвкушении праздника труда», — отметил Павел. Невеселые лица, сгорбленные спины, тяжелое шарканье обуви по асфальту. Картина начала прошлого века. Убожество. Нищета. Обреченность…

Медленно сдвинув крышку люка, Павел осторожно подтянулся на руках, выглянул наружу и осмотрелся. Уже стемнело, но в свете фонарей ему удалось разглядеть, что находится он во внутреннем дворе, возле самой стены здания прядильной фабрики. Чуть в стороне разгружали фуру молчаливые грузчики, одетые в робы и черные вязаные шапочки, почему-то именуемые в народе «пидорками». Мужики перетаскивали на спинах солидных размеров тюки, крест-накрест перехваченные металлическими полосками. «Хлопок, — догадался Павел. — Прекрасно. Двери распахнуты и только ждут гостей». Он уже совсем было собрался проскочить внутрь под видом грузчика, но вовремя удержался. Из кабины фуры, со стороны пассажира, тяжело отдуваясь, спрыгнул человек, внешностью напоминающий не то таджика, не то узбека. Навстречу ему из ворот цеха неторопливо, вразвалочку вышел маленький кряжистый лысоватый мужичок в сопровождении здоровенного детины, видимо, телохранителя.

— Ас-салам, Экбол! — приветственно раскинув руки, изобразил радость кряжистый.

— Низкий поклон, Аркадий Львович! — отозвался Экбол. Он говорил с сильным среднеазиатским акцентом, но одет был, насколько успел рассмотреть Павел, вполне по-европейски.

— Как дорога, без приключений? — осведомился Аркадий Львович.

— Нормально. На постах — как договаривались, по таксе. Один раз только проблема возникла, на обходной трассе. Какой-то шибко честный патруль попался, пристал как банный лист: «Покажите груз!» Мы уж с Шафкатом и так крутились, и эдак — ни в какую! Ну, сами напросились…

— Ты что хочешь сказать, Экбол? — напрягся кряжистый.

— А что оставалось делать, Аркадий Львович? — развел руками азиат. — Сами знаете, на миллионы груз везем. Зачем рисковать? Как говорится, на все воля Аллаха.

— Ладно, ты мне Аллахом-то зубы не заговаривай. Лучше скажи — чисто сработали? — перевел разговор в деловое русло Аркадий Львович.

— Чисто. Место там безлюдное. И чего эти менты к нам полезли? Не иначе, как говорят у русских, сами под кайфом были.

— Ну, ладно, Экбол, надеюсь на тебя, — похлопал узбека по плечу кряжистый. — Но если что — не обессудь. Сам знаешь, что за проколы у нас полагается. Пошли в кабинет, получишь свои законные.

— И незаконные тоже, Аркадий Львович, — осклабился Экбол и вслед за кряжистым двинулся по направлению к воротам, ведущим к зданию фабрики.

Павел рывком выскочил из люка, пригнувшись, короткими перебежками двинулся за ними. Однако молниеносного броска не получилось. Из ворот навстречу Аркадию Львовичу и Экболу вновь вышла группа смурных грузчиков, они выстроились позади фуры, и какой-то человек (надо полагать, тот самый Шафкат) принялся подавать им из кузова тяжелые тюки.

Павел затаился, вжался в стену, прикидывая расстояние до распахнутых ворот. Улучив момент, когда последний из грузчиков скрылся в дверях цеха, он проскользнул внутрь.

Прямо перед ним простирался огромный зал. Точнее — цех. «Как он там называется? Чесальный, что ли…» — подумал Павел, прячась за каким-то неработающим агрегатом. Ожидать, что Аркадий Львович будет расплачиваться с курьером прямо здесь, не приходилось, поэтому Ткачев повернул направо и по слабо освещенной лестнице двинулся вверх.

Где-то на третьем этаже хлопнула дверь. Взбежав по лестнице, Павел увидел крашенную темно-зеленой краской, местами облупившейся, металлическую дверь с надписью: «Прядильный цех». Вбок отходил узкий коридор, в глубине которого виднелась другая дверь — с табличкой: «Бухгалтерия». По всей вероятности, решил Павел, это и есть обитель Аркадия Львовича.

Он сделал пару шагов по коридору, но тут услышал на лестнице чьи-то голоса. Коридор, который вел в бухгалтерию, отсюда просматривался как на ладони, и Павел, лихорадочно оглядевшись в поисках подходящего убежища, толкнул неприметную дверцу справа. Та подалась, Ткачев скользнул в тесное, душное, темное помещение и рухнул на груду каких-то конусообразных бобин.

Голоса постепенно стали удаляться. Выждав несколько минут, Павел хотел было вернуться в коридор, но в этот момент увидел в противоположной стене кладовки другой выход. Перебравшись через бобины, он осторожно приоткрыл дверь и выглянул в образовавшуюся щель.

Это был огромный цех, в котором ровными рядами стояли грохочущие, лязгающие допотопные станки, между которыми ходили полуголые женщины в коротких черных халатах и с косынками на головах. На каждом станке с бешеной скоростью крутились сотни веретен, наматывавших нить. Цех освещался длинными лампами дневного света, и на стенах, выкрашенных унылой серой краской, плясали диковинные лохматые тени, словно темные сущности, обитатели нездешних миров. Высокие, до потолка, окна были почти доверху заколочены досками, так что дневной свет проникал только в форточки. Жара в помещении стояла ужасающая, несмотря на надсадно гудевшие над головой вентиляторы и странные, похожие на пожарную сигнализацию, установки, которые разбрызгивали по цеху какую-то жидкость. Скользкий цементный пол, весь в темных пятнах и разводах, местами устилали похожие на клочья тополиного пуха белесоватые сгустки пыли. Вообще пыль была везде — она носилась в воздухе, оседала на черных, мокрых от пота халатах женщин, забивалась в ноздри, в волосы, в глаза, проникала в легкие. Шум и грохот стояли такие, что в первый момент Павел едва не оглох.

Работницы, к его удивлению, обходились без респираторов. Они быстро переходили от станка к станку, механическими движениями меняли бобины, связывали порванные нити, молниеносно просовывая пальцы между валиками и веретенами. Казалось, огромные станки распахивают оскаленные пасти, готовясь поглотить тех, кто приближается к ним.