«Как мало нас осталось, — подумал Макинтайр. — И стоит ли это всей беготни и секретности?»

Это была очень странная группа, эти жалкие остатки партии Лоялистов. Норман Мэйнард, прапраправнук человека, открывшего эту планету. Похожий на крысу человечек с язвой, Вителло, прежде был драматургом, а теперь напоминал каменотеса. Кристи, некогда профессор земной истории в Мэйнардском университете, влюбленный в свои собственные учебники и неспособный отречься от родной планеты. Брайсон. Халлерт. Беглецы.

— Ну? — спросил Мэйнард. — Так что же вы обнаружили? Это правда?

Макинтайр кивнул:

— Я видел листовку. Она расклеена на столбах в дюжине мест в центре города. Все, о чем в ней говорится, правда.

Он пересек комнату и сел на старый поломанный диван.

— Там было написано, что каждый гражданин свободной планеты Мэйнард должен постоянно носить при себе удостоверение о том, что он присягнул на верность Республике. Тот, кто не присягнул, лишается гражданства. А в самом низу приписано, что на время чрезвычайного положения суд присяжных отменяется и всем, кто не имеет гражданства, автоматически выносится смертный приговор. — Макинтайр закатил глаза. — Вот и все. Либо доставайте удостоверения, либо готовьтесь к бегству, и побыстрее.

В комнате наступила тишина. Наконец Вителло сказал:

— Что же нам делать?

— А что, по вашему мнению, нужно делать? — спросил Халлерт, худощавый человек с водянистыми глазами. Когда-то он был министром внешних сношений с другими мирами в последнем правительстве Лоялистов. — Либо мы идем в участок и присягаем на верность, либо остаемся здесь и ждем, пока нас не накроют. Долго ждать не придется. В любом случае все предельно просто.

— Мы могли бы позвонить Риттерхейму и принять его предложение, — заявил Кристи.

Девять пар глаз устремились на бывшего профессора земной истории. Макинтайр почувствовал, как задергалась его щека. Он давно уже сам подумывал об этом, с тех самых пор, как увидел листовки, расклеенные на площади Правительства. Риттерхейм был их единственной надеждой, единственной возможностью. Но если бы они приняли предложение Риттерхейма, им пришлось бы столкнуться лицом к лицу с целым рядом горьких истин, и смотреть правде в лицо было бы нелегко.

Макинтайр вспомнил (неужели прошло всего три дня?), как радиопередатчик, стоящий в углу их убежища, ожил, приняв сигнал из космоса. Брайсон, техник-электронщик, сконструировавший передатчик еще тогда, когда только шли разговоры о переводе Лоялистов и, следовательно, нужна была связь с разрозненными группами беженцев, бросился к нему.

Сигнал пришел по подпространству с планеты Хэксли, верной Лоялистам, которая наотрез отказалась участвовать в восстании. Их вызывал Чарльз Риттерхейм, министр иностранных дел Хэксли. Ему стало известно, что правительство сепаратистов на Мэйнарде собиралось опубликовать декларацию о смертной казни для лиц, не принявших гражданства. Он спрашивал, не желают ли оставшиеся спастись бегством на Хэксли и просить там убежища?

— А как мы туда доберемся? — спросил Брайсон.

— Наш звездолет готов сейчас же отправиться к Мэйнарду, — сказал Риттерхейм. — Торговый корабль. Мы сядем в космопорту Дилларда девятнадцатого числа этого месяца. Если в этом районе окажется примерно дюжина Лоялистов, мы будем ждать.

— Но до Дилларда три тысячи миль. Не могли бы вы совершить посадку поближе? Опасности перехода через континент…

— Прошу прощения, но корабль зарегистрирован в Дилларде. Поэтому посадка в любом другом месте будет рассматриваться правительством Мэйнарда как начало агрессии со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так что же, будет ваша группа в Дилларде девятнадцатого?

— Не знаю… Есть так много серьезных обстоятельств…

— Очень хорошо, — произнес уже несколько холоднее Риттерхейм. — Подумайте. Мы сделали вам предложение, и оно рационально. Если оно вас заинтересует, свяжитесь со мной через неделю, или забудьте об этом.

Брайсон передал им этот разговор. Два дня и две ночи группа размышляла над этим предложением, чисто теоретически, конечно, поскольку еще не было официального сообщения о смертной казни для Лоялистов. Наконец Макинтайр вызвался покинуть убежище и попытаться разведать, как на самом деле обстоит дело.

Оказалось, что смертная казнь уже принята официально.

Число возможных выходов из их положения резко сократилось.

Они могли отбросить остатки лояльности по отношению к Земле, признать, что правительство Ламли является законным, контролирует Мэйнард, и присягнуть ему на верность. Из тридцати миллионов обитателей Мэйнарда так поступили почти все, кроме сотни-другой. Ламли обещал немедленную амнистию всем вероотступникам, как только они присягнут на верность.

Возможна и противоположная позиция, а это значит оставаться в подполье, тайком составлять и распространять листовки, призывать к борьбе и организовывать саботаж, взывать к возвращению в Федерацию Земли. Но это был путь мучеников.

Риттерхейм предложил легкий и одновременно опасный путь. Они могут получить убежище на Хэксли и там дожидаться неизбежного краха правительства Ламли, когда Земля уничтожит его.

Дискуссия продолжалась непрерывно с начала переговоров с Хэксли. Макинтайр молча следил за ней, испытывая любопытное чувство отстранения от самого себя. Он разминал пальцы. Ему очень хотелось изобразить их, группу непокоренных, в скульптуре, их искания и противоречия, чувства страха и замешательства, которые переживали его товарищи. Но прошло более года с тех пор, как он в последний раз лепил. В эту смутную пору поэты, художники, скульпторы были не нужны.

Само собой разумелось, что никто из них не примет веры Ламли. Они были так глубоко вовлечены в движение Сопротивления режиму, что для них уже не было возврата.

Но и принять предложение с Хэксли было тоже непросто. Макинтайр слышал, что один за другим говорили его товарищи: бегство — проявление трусости, наша работа требует того, чтобы мы остались здесь и боролись на месте, этим мы предаем наши идеалы…

В конце концов Макинтайр устал от этого. Стараясь не повышать голос, он впервые за несколько дней заговорил:

— Господа, можно мне сказать?

Все притихли.

— Друзья, мы уже три дня обсуждаем этот вопрос. По крайней мере, вы это делаете, я только слушаю. Но сейчас скажу я. Преобладает, как мне кажется, мнение, что нам следует отвергнуть предложение Риттерхейма, остаться здесь и достойно принять смерть, как только власти обнаружат нас. Вы, Халлерт, и вы, Мэйнард, — вы выступаете за то, чтобы мы стали мучениками, не так ли? Вы полагаете, что это благородно. Не возражаете, если я скажу начистоту, что у вас на самом деле на уме…

— Валяйте, Макинтайр, — грубо прервал его Мэйнард. — Если вы точно знаете…

— Я ничего не знаю. Послушайте. — Макинтайр сжал ладони. — Вы ратуете за путь мучеников потому, что это самый легкий путь и самый простой выход из положения. Мы не можем отступать, мы зашли слишком далеко, чтобы поменять убеждения и принести присягу на верность правительству Ламли. Это звучит парадоксально, но как раз присяга требует настоящей смелости, такой, которой ни у кого из нас нет. Смелости признать, что, возможно, мы все время заблуждались.

— Вы полагаете, Том, что Ламли прав, а мы — нет? — вмешался Кристи.

— Конечно, нет. Я такой же твердый приверженец Земли, как и любой из вас. Я хочу лишь сказать, что никто из нас, и я в том числе, никогда не набрались бы духу признать, что Ламли прав, даже если б начали так думать. Поэтому только один путь считается правильным — остаться в живых и продолжать борьбу. Вы же хотите остаться здесь и со славой великомучеников войти в газовую камеру! Как чертовски смело!

Макинтайр с горечью взглянул на ошеломленные лица и почувствовал, как поток возбуждения захлестывает его. Он никогда прежде не говорил так, никогда не ощущал возбуждения, потребности вскочить на ноги и сказать людям, что скрывается за их внешним обличьем.