Из экономической истории нам известно, что начиная с 1882 года Франция переживала период затянувшегося спада в экономике, продолжавшегося примерно до 1890 года. Эти крайние даты обозначены соответственно крахом «Генерального союза» и трудностями «Вексельного банка». В этом последнем случае виновными считали евреев и особенно Ротшильдов, так же как, впрочем, и в первом случае. Но банкротство, имевшее исключительный скандальный характер, гораздо сильней запечатлевается в коллективной памяти: это происходит на международном уровне, так что даже в наши дни, в Москве или в Ленинграде, словом «панолш» называют мошенничество особо большого размаха, подобно тому, как это делали во Франции «бель-эпок». В центре скандала находился упрямый старик, страдающий манией величия, «герой Суэца» Фердинан де Лессепс, которому помогал его сын. Затем концентрическими кругами располагались горстка коррупционеров, десятки парламентариев и сотни продажных журналистов, а далее десятки тысяч, если не больше, разорившихся мелких вкладчиков. Главные коррупционеры были евреями – Леви-Кремье, Жак де Рейнак, Корнелиус Герц, Аргон. Есть соблазн утверждать, что впервые антисемитская пропаганда не была бесплатной. Достаточно изучить документы той эпохи, чтобы прийти к выводу, что в любом случае евреи должны были оказаться виноватыми.
В самом деле, еще до того, как имена крупных искусителей Корнелиуса Герца и барона де Рейнака стали упоминаться публично, газета «La Croix», выступившая в защиту Лессепса, выдвигала обвинения против воображаемых евреев: «Панама» должна погибнуть, потому что это общество хотело действовать, не подчиняясь еврейским финансистам». Еще более показательно, что по политическим причинам, хорошо сформулированным Пьером Сорленом, эта газета воздерживалась от критики Герца и Рейнака, даже когда их имена были у всех на устах.
После этого следует ли добавлять, что роль искусителя, столь хорошо вписывающаяся в тысячелетнюю христианскую демонологию, которую играли при Лессепсе еврейские посредники, способствовала расширению масштабов скандала. Возможно, сейчас самый подходящий момент описать в нескольких словах, что в действительности представляли собой евреи во Франции в конце XIX века. Их общая численность не превышала восьмидесяти тысяч, т. е. двух сотых долей процента населения Франции, половина из которых проживала в Париже. Очень редко случалось, может быть, вообще никогда, чтобы столь незначительная часть населения заставляла так много говорить о себе. Возможно, причиной было то, что в соответствии с предсказанием Альфреда де Винъи они «достигли вершин всего в делах, в литературе и особенно в искусствах и музыке…» В этой связи можно отметить, что по общему правилу самых впечатляющих успехов добиваются внуки гетто, аккумулирующие все достижения в «третьем поколении». Так, финансистам можно противопоставить ученых, авантюристам патриотов Франции (причем одно не обязательно исключает другое, как показывает пример Корнелиуса Герца и семьи Рейнак).
С расстояния в сто лет они кажутся нам излишне патетичными, все эти идеологи ассимиляции, эти казенные историки, для которых «эпоха Мессии наступила с Великой французской революцией», эти раввины, которые считали своим долгом восхвалять царя-юдофоба Александра III, наконец, эти ученые, которые, подобно филологу Дармстетеру, надеялись, что столица Франции станет «моральной столицей мира и светочем сердец.,, святым городом». Преобладающей тенденцией безусловно была полная ассимиляция с французами, слияние, казавшееся неизбежным – и желательным как свободным «проеврейским» мыслителям, Золя и Ренану, так и таким деятелям, как Альфред Наке или братья Рейнаки (младший из них – Теодор, автор «Истории израитьтян», полагал, что иудаизм «мог считать свою «миссию» выполненной и умереть без сожалений, погребенный под своим триумфом»).
Более того, поступки начали все больше соответствовать словам, настолько, что из воспоминаний Андре Моруа, Жозефа Кессе-ля, Эммануэля Берля и многих других мы узнаем, что их родители не сообщали им об их еврейском происхождении, о чем они узнавали лишь в школе при более или менее травмирующих обстоятельствах. Упомянем в этой связи рассуждение Теодора Гершш (1898 год): «Нельзя создать никакой партии из французских евреев. По правде, они более не являются евреями». И этот пророк сионизма добавил: «Конечно, они также не являются и французами». Но все эти мужчины и женщины верили именно в это, и стремились стать ими еще в большей степгни.
Противоречия такого рода чреваты страданиями и конфликтами, которые были замечательно и безупречно точно описаны гением Марселя Пруста – до сих пор не уделялось достаточного внимания тому, что одной из основных тем творчества Пруста было многолетнее шассе-круазе между аристократом Сваном, который, «достигнув возраста пророков», солидаризируется с евреями, и выскочкой Блоком, который стал Жаком дю Розье и отказался от иудаизма. Вот причина, по которой Блок мечтал превратиться в Розье:
«Блок был дурно воспитан, невропат и сноб; родившись в мачоуважае-мой семье, он, как на дне моря, испытывал давление сверху не только со стороны христиан, находившихся на поверхности, но и от размещавшихся над ним еврейских каст, которые занимали более высокое положение, чем его собственная, и каждая из которых давила своим презрением тех, кто стоял на ступеньку ниже. На то, чтобы пробиться к свежему воздуху, поднимаясь от одной еврейской семьи к другой, Блоку потребовалось бы много тысяч лет. Гораздо лучше было бы попытаться пробить себе дорогу с другой стороны».
Блоку удается сделать это двадцать лет спустя, изменив имя и лицо; «Английский шик полностью изменил его внешность, было исправлено все, что поддавалось переделке (…) этот еврейский нос исчез, подобно тому, как кажется почти прямой хорошо одетая горбунья…» Несколько дальше в « Обретенном времени» можно прочитать следующий пассаж: «Блок вошел, подпрыгивая как гиена».
Если Пруст так жестоко обнажил психологию некоторых «израильтян», то Морис Баррес, почти столь же великий художник и первый властитель дум генерала де Голля и многих других знаменитых французов, является лучшим свидетелем антисемитского восприятия евреев в эпоху панамской аферы.
При чтении Барреса обнаруживается двойственность французских антисемитов, у которых за ненавистью совершенно отчетливо видны симпатия и даже восхищение. С 1890 года он задавал себе вопрос об «общих чертах еврейской интеллектуальности»: «Еврей является непревзойденным логиком. Его рассуждения отличаются четкостью и безличностью, подобно банковскому счету (…) Поэтому они не поддаются воздействию большинства причин, вызывающих наши ошибки. Отсюда их замечательное умение организовать свою жизнь…» В том же контексте Баррес не скрывает своего восхищения Дизраэли. Леон Блюм, который был знаком с Барресом в то время, вспоминал в 1935 году «гордую и очаровательную грацию его манер, то естественное благородство, которое позволяло ему общаться на равных с застенчивым новичком, переступившим его порог. Я убежден, что он относился ко мне с истинной дружбой…» Лишь во время дела Дрейфуса Баррес оказался во власти мании антисемитских преследований, которая наложила свой отпечаток на его великий «Роман национальной энергии» (1897-1902): собравшиеся в салоне барона де Рейнака еврейские финансисты «составляют правительство нашей страны, которое наши министры просят тайно и без какой-либо ответственности управлять государственными финансами»; от этого они не перестают быть «немецкими лакеями», но эти лакеи «занимались тем, что торговали самой Францией».
Следует напомнить, что все эти крайности относятся ко времени дела Дрейфуса. Что касается панамского скандала, хотя он и оказался невероятно раздутым, то другие политические сенсации, от покушения Вайана до покушения Казерио, кровавый ужас, который сеяли анархисты, стерли его с первых страниц газет в течение 1893 года. В целом, похоже, что в международном масштабе антисемитизм пошел на спад; что касается Франции, то он начал ослабевать прямо на глазах с осени 1893 года, так что Дрюмон сначала оказался вынужден уменьшить объем «La Libre Parole», а летом 1894 года начал переговоры о ее продаже.
