Я вернулся в каюту и тревожно наклонился над раненым. Короткое дыхание; еле слышный пульс прощупывается лишь как чуть заметное биение; глухие хрипы вылетают из его груди и невидимая армия бесконечно малых врагов шаг за шагом выполняет свою разрушительную работу.
― Гедик!
Он открыл голубые глаза, затянутые туманом, смотрел на меня; голос его был только слабым шепотом. Незаметно вытер я свои глаза и улыбнулся ему.
― Я рад... что вы здесь... дорогой товарищ.
― Тише, капитан! Вы не должны говорить, если хотите выздороветь. Это предписал доктор Кодр.
Бледная недоверчивая улыбка осветила его осунувшееся лицо.
― А!.. Старый Кодр сказал это!
Недоверчивая складка появилась на его губах.
― Мне хочется пить...
Вот она, постоянная просьба всех раненных в живот. Я не слышал ее со времени войны.
― Чего вы хотите выпить, капитан?
Он еще раз улыбнулся, пристально смотря на меня затуманенными лихорадкой глазами:
― Шампанского... Есть оно у нас?
Есть. Кодр прислал для него несколько бутылок из камбуза. Пузатая пробка вырвалась из моих рук, и в этом узком ящике, который скоро станет гробом, раздался нелепый свадебный звук. Корлевен жадно пил искрящуюся влагу. Потом закрыл глаза, чтобы я не мог прочесть в них его мысли, и продолжал более твердым голосом:
― Так, значит, доктор позволил мне пить, да к тому же даже шампанское?
Я понял его мысль и не отвечал ему.
― Славный человек этот доктор. Другие мучили бы меня до конца.
И он снова открыл глаза и взглянул на меня.
― Дело мое кончено, товарищ.
Я стал энергично приводить бесплодные возражения. Да нет же, шампанское позволено для того, чтобы подбодрить его, чтобы усилить реакцию организма, а потому доктор...
― Тсс!.. Зачем, Гедик, вы мне рассказываете сказки? Вы были на войне?.. Я тоже был. С каких же это пор дают пить раненым в живот, если только не в тех случаях, когда больше нет уже никакой надежды?
Я не мог удержать слез, полившихся из моих глаз.
― Я просто хотел узнать. Теперь я знаю. Дайте мне еще шампанского.
― Дайте ему все, чего он ни попросит, ― сказал Кодр.
Я дал ему пить.
Под влиянием шипучего вина глаза его ожили и засветились более сильным блеском.
― Ну, в добрый час: я умру, и знаю про это. Я не боюсь. Я не знаю, что там, по ту сторону жизни, и даже есть ли там что-нибудь, но, во всяком случае, там не может быть устроено хуже, чем здесь. К тому же слово Справедливость должно же где-нибудь иметь своя истоки, и, может быть, оно не означает только ― Наказания. Мне думается, что я доставлю ей, Справедливости, много хлопот, если ей придется возместить все то, в чем она виновна предо мною.
― Капитан, не говорите так много. У вас поднимется лихорадка.
Он саркастически улыбнулся:
― Поднимется?.. Я знаю точку, с которой она скоро спустится, чтобы больше уже никогда не подняться. Насколько я могу судить по цвету, в котором я вижу эту лампу, по шуму в ушах, по теням, проходящим перед моими глазами, то она скоро достигнет этой роковой точки.
Его расширенные глаза глядели в пустоту и видели там что-то, чего я не видел. Лицо его болезненно содрогнулось, и бескровная рука коснулась покрасневшей перевязки.
― Вспрысните морфий, товарищ! Там, внутри ― целый ад!
Капли пота выступали на его лбу, слились и потекли топкими струйками. Через мгновение морфий влил в его жилы временное успокоение.
― Вы останетесь один, бедный мой Веньямин. Что сделаете вы со всем этим золотом, которое достанется на вашу долю?
― Я об этом даже не думал, Корлевен. Я думал только о несчастии с вами, косвенной причиной которого являюсь я.
― Нет никакой причины. Есть только факты, которые должны случиться и которым ничто не может помешать случиться. Час мой пробил, вот и все. Все-таки мне хотелось бы попросить вас об одной вещи.
― Располагайте, капитан, и мною, и всем, чем я владею.
― Спасибо! Мы с вами, по существу, немного похожа друг на друга; я тоже поступил бы так. Так вот: вы знаете пункт договора, который лишает умершего из нас всяких прав на его долю сокровища. Но я хотел бы сделать завещание, исполнение его будет вам стоить немногого... Хотите ли вы быть исполнителем моего завещания и израсходовать из моей части, которая останется на вашу долю, столько, сколько понадобится для этого выполнения?
― Я прежде всего, прежде всех своих дел, исполню ваши указания, которые вы сделаете мне.
― Спасибо! Благодаря вам смерть моя не будет бесполезной для тех, кого я люблю... ведь, я также любил, Гедик.
― Располагайте же и мною и всем, чем я владею; это вопрос решенный.
― Хорошо... куда положили мой китель?
Я подал его. Он хотел облокотиться, чтобы взять его, но слишком слабая голова снова упала на подушку.
― Дайте мне еще выпить, хорошо?
Когда он выпил и собрался с мыслями, то продолжал:
― У вас есть ножик? Распорите подкладку внизу с левой стороны.
Я повиновался. Потертый кожаный бумажник показался в распоротом углу. Я протянул его Корлевену.
Там были прежде всего две стертые фотографии: молодая и очень красивая женщина с младенцем на коленях; потом уже более взрослый ребенок, похожий на свою мать.
― Я мог бы быть счастлив. Ребенок этот ― мой сын, но жена, которая должна была бы быть моею, принадлежит теперь другому. И мать и сын были живы, когда я покидал Францию. Вы легко найдете их.
Он закрыл глаза от слабости. Я вытер его лихорадочные уста и влажный лоб.
― Слишком долго было бы рассказывать вам, а к тому же я не знаю часа, в который Она придет. Я предвидел уже все это давно. Там, в портфеле, вы найдете все нужное, чтобы быть в курсе дела, я написал это. Что же касается завещания, то оно очень просто, и я знаю, что вы сумеете выполнить его. Оно заключается только в трех словах: сделать их счастливыми. Могу я рассчитывать на вас?
― Клянусь вам, я сделало все то, что сами вы сделали бы.
― Спасибо. Мешать всему этому будет, конечно, один человек... Он богат, могущественен, раз он мог купить мою невесту у ее родителей, раз он мог позднее разорить меня. Чтобы обуздать его, придется, конечно, бороться! Быть может, Флогерг и Гартог помогут вам в этом деле. Всякая жалость к этому человеку представляется мне излишней.
― С их помощью или без нее, капитан, но человек этот будет побежден, и чтобы достигнуть этого, я отдам не только вашу, но и всю свою долю денег.
Спокойная улыбка разлилась по его лицу; прозрачная рука слабо пожала мою руку, и он закрыл глаза:
― Ах!.. Значит я могу умереть без сожаления.
Я дал отдохнуть ему с минуту, он продолжал:
― А вы, славный мой товарищ, что будете делать вы?
Весь хаос моей души вылился в печальные слова:
― Сперва исполню ваши поручения. Потом...
И я докончил фразу жестом.
― Убьете себя, Жан?.. (В первый раз назвал он меня по имени.) Нет. Есть более важные дела. Вот о чем я мечтал, быть может, это понравится вам и придаст новый вкус жизни.
― Я слушаю вас.
Он медленно заговорил:
― С таким богатством, которое будет у вас, мой мальчик, то есть с таким, которое уже не позволяет больше жаждать новых приобретений, люди скоро становятся неврастениками или сходят с ума, если ограничиваются употреблением денег только на удовлетворение собственных желаний. И я подумал вот о чем: надо использовать это сказочное богатство, чтобы обойти с тыла старую ведьму, Судьбу.
В мире, где мы жили, работа людей плохо ладилась. У каждого из нас свой собственный жизненный груз, более или менее тяжелый, но он давит и всех остальных. Мне известно удобное объяснение, которое дают этому священники: каждый из нас и все люди до скончания веков должны искупать грех наших прародителей. Но так как я отказываюсь верить в такую чудовищную несправедливость, то я решил, что вся она построена на гнусном общественном устройстве и что человек обязан своими несчастьями им же составленным законам.
