Подозревал ли он?.. Кто знает? Но он колебался следовать за мною. Но самый кровавый из обрезков мяса победил его нерешительность. Он последовал за ним до моей двери.
Тогда, внимательно взглянув на темную и пустынную улицу, я бросил в узкую черную щель, которая служила коридором к моей норе, кусок сырого мяса, и мяукающая кошка кинулась на него... а я на нее!
Я никогда не поверил бы, что жизнь так прочно держится в теле кошки. Я обливаюсь холодным потом, когда вспоминаю, как я бросил на нее, боясь ее когтей, свое пальто, и как я душил ее судорожно сжатыми руками, одною за горло, другою за живот. Плечи мои тряслись от прыжков животного, из-под пальто вылетало неясное и страшное хрипение. Я думаю, что, вероятно, не так тяжело задушить человека!
Это продолжалось несколько минут. Мало-помалу сотрясения ее стали реже, хрипение стало глуше. Я сжимал, точно жизнь моя зависела от ее смерти. Живот ее, заполнивший мою руку, вдруг втянулся!.. Лапа с выпущенными когтями, выбивавшаяся из-под пальто, дрожала, дрожала... потом опустилась. Все животное поникло... Кошка была мертва!
Когда я поднял мое запачканное пальто, кошка глядела на меня с непередаваемой ненавистью своими зелеными, вышедшими из орбит глазами. Я бросил труп в сточную яму.
Флогерг вытер пот, струившийся со лба:
― А теперь слушайте дальше. Пришло Рождество. Я получил свое жалованье, которое на этот месяц было увеличено рождественскими наградными, обычным ежегодным добавлением. Я почувствовал, что кошелек мой набит гинеями, и жажда женщины овладела мною.
На одной из темных улиц, выходящих на Лейстер-Сквер, какой-то женский силуэт взял меня под руку и прошептал мне на ухо обычные слова. Я повел женщину к себе.
Мой внешний вид никогда не давал мне прав на выбор, мои денежные средства ― еще менее того. Я взглянул на нее только тогда, тогда заплатил ей деньги, и она разделась предо мною.
Это была одна из голодных маленьких девушек Уайт-Чайпеля, с жидкими белокурыми волосами, с большими зелеными загадочными глазами. Голова ее была бы красивой, если бы не худая шея, придававшая ей вид мокрой кошки, и тело ее было бы грациозно, если бы на нем не выступали жилы, натягивавшиеся под ее голодной кожей.
Когда она терпеливо вынесла эту карикатуру на любовь, она заснула рядом со мною, сжавшись комочком и поджав локти, как кошка. Я потушил свет и заснул. Сколько времени я спал?.. Я сам этого не знаю.
Внезапно я резко проснулся, все мои нервы были натянуты, волосы стояли дыбом. Я испытывал ощущение, что когти впиваются в мое горло. Кошка, сидя на моей груди, потихоньку душила меня.
Я почувствовал, точно в мучительном кошмаре, что все мои мускулы лишены всякой силы и что горло мое не в состоянии издать ни одного звука. Яростным усилием моей парализованной воли я снова подчинил их себе, я конвульсивно набросил на животное свою простыню, и потом я стал душить его...
Я чувствовал, как лапы его царапают мои бедра острыми когтями. Содрогания агонии этой кошки внушали мне ужас, и я душил... душил... душил...
И вот бледный луч луны проник в мое чердачное окно, и вдруг я увидел, что из-за простыни поднимается и дрожит, дрожит... рука!
Я чуть не задушил миленькую девушку с зеленым глазами, мою вечернюю подругу...
И с тех нор я никогда не смел больше коснуться кошки.
* * *
― Вы съели слишком много пудинга за обедом в тот день, ― пошутил Гартог.
― Все это можно объяснить также и таким образом, ― сказал Флогерг.
― И эта кошачья история возбуждает в вас опасения?
― Может быть.
― А разве не доставляла вам в нашем деле огорчения некая пятница 13 числа?
― День, в который нам прочли контракт? Вы правы. Гартог продолжал насмехаться:
― А в ваших воспоминаниях, может быть, встречается еще какая-нибудь пятница 13 числа?
Флогерг встал и сухо сказал:
― Вы мне надоели, Гартог!
Он потянулся, сделал несколько шагов по палубе и потом спросил:
― А что это вы читаете, деловой человек?
Гартог наполовину закрыл книгу и прочел английское, заглавие на обложке:
― Отчет Национального музея за 1897 год.
Корлевен ленивыми шагами направился к капитанской рубке, за стеклами которой виднелась тень капитана, склонившегося над картами.
― А что вы находите интересного в этом старье? ― продолжал спрашивать Флогерг.
― Вы понимаете по-английски? ― предварительно спросил Гартог.
― Поверхностно, да и то перезабыл.
― Вот название главы: «Посещение Рапа-Нюи, обычно называемого Истер-Исланд, в Тихом океане». Автор ― Джемс Кук. Хотите почитать?
― Нет, спасибо. А что рассказывает Кук о Рапа-Нюи?
― Ничего такого, чего бы мы уже не знали от доктора, и даже гораздо меньше того, чем знает доктор.
― Так зачем вы ее читаете?
― Чтобы сличить друг с другом различные мнения. Я люблю знать, куда я иду.
― Что же, остров действительно дикий?
― Действительно. По крайней мере он был таким в его время.
― И этим ограничивается вся известная вам литература по данному вопросу?
― Нет. Я прочел также отчет о путешествии Ла-Перуза, составленный географом-путешественником Бернизе.
― Ничего нового?
― Ничего. Он находит, что туземные женщины похожи на европейских.
― Это касается нашего Веньямина. Вы слышите, Годик?
― Слышу.
― Ему не стоит слишком обольщаться на этот счет, ― разочаровал Гартог. ― Кук не совсем разделяет такое мнение. Вот, например, гравюра на дереве, воспроизводившая сделанный там рисунок.
Мы склонялись над гравюрой. На ней была изображена голова полинезийки, с приплюснутым носом, толстыми губами; мочки ушей были растянуты до того, что свисали на плечи; все лицо было испещрено татуировкой, усеяно перьями, кольцами, сплетенными волокнами кокосовых орехов, и вообще совершенно не могло вызвать никаких нежных чувств в европейце.
― Фу! ― выдохнул Флогерг. ― Вот уж это нисколько не прельстительно! Я не думаю, чтобы подобный женский элемент мог поссорить нас на Рапа-Нюи.
― Не забудьте, что там есть два племени, ― возразил я; ― одно привезено из Полинезии, другое происходит от древней расы. Я не думаю, чтобы этот отвратительный образчик был представителем той тонкой и древней ветви, о которой говорил доктор.
― Но разве та раса не погасла? ― сказал Гартог.
― А думаете ли вы, что доктор Кодр снарядил бы всю эту экспедицию, если бы в душе его не оставалось сомнение в этом?
― Иллюзии допустимы, ― скептически заключил Гартог, ― и более того ― они позволяют жить.
― Так значит, ― подхватил Флогерг, ― опыт, проделанный вами, оставил вас еще чувствительным к прелестям Евы?
Неожиданный вопрос этот пробудил во мне мучительное прошлое и заставил меня встрепенуться.
― Много ли вы понимаете в этом опыте, ― сказал я Флогергу, ― и можете ли судить о нем?
― Он прав, ― оказал Корлевен, высокий силуэт которого показался из тени. ― Вы знаете, Флогерг, наши условия. Каждый из нас хранит тайну своей прошлой жизни.
Флогерг снова нахмурился:
― Это правда, Гедик. Таинственная новая жизнь ожидающая нас, иногда заставляет меня забывать, что и у меня тоже есть свои тайны, быть может, более горькие, более ядовитые, чем ваши. Простите меня.
Я пожал протянутую им руку.
― А теперь, вечно беспокойный человек, ― сказал ему Корлевен, ― откройте снова свой блокнот и запишите.
― Готово, ― сказал Флогерг. Корлевен, шутя, стал как бы диктовать:
― ...И 16 апреля в третий час первой четверти ночи, на 27° 8' 30" южной широты и 112° 11' 30" западной долготы в 2664 километрах к В.-Ю.-В. от архипелага Опасного, при туманной погоде и тихом море, трехмачтовое парусно-паровое судно «Зябкий», из Папити, убрало свои паруса, пустило в ход вспомогательный двигатель и дошло до якорной стоянки в водах потерянного среди Тихого океана острова, название которого на петрографических картах гласит «Остров Пасхи», а настоящее имя есть «Рапа-Нюи».
