Я так и сделала и была поражена, сколько людей объединились в мою защиту.

Когда я проезжала вдоль рядов, они кричали: «Да здравствует славная королева Мария!» На сердце у меня стало легче, и я возблагодарила Бога за ниспосланные мне силы. Я молилась, прося Его помощи и указаний, как творить Его волю и преуспеть в осуществлении задачи, которую, как я была теперь убеждена, Он передо мною поставил.

Поступали ободряющие новости. Я всегда знала, что сэр Генри Бедингфильд был мне предан, так что не удивилась, когда он прибыл со своими сторонниками. Но я была в восторге, увидев под своими знаменами лорда Томаса Говарда, чей дед, Норфолк, все еще находился в Тауэре, а также все норфолкское рыцарство.

Нортумберленда не любили. Он убрал Сомерсета, которого, несмотря на его непопулярность, все же предпочитали в народе. Он вынудил леди Джейн Грей выйти за своего сына Гилфорда и имел безрассудство провозгласить ее королевой. Он зашел слишком далеко.

Его ошибка была в том, что он не оценил силу народа; те, кто служил ему, устали от его деспотизма; у него были завистники. Сам он был уверен в победе и выступил во главе своей армии. Но едва он покинул Лондон, как население стало бурно выражать свои подлинные чувства.

Им не нужна была королева Джейн. Хоть она и была внучкой сестры короля Генриха, однако собственные дочери короля имели преимущественные права. Я не знаю точно, когда именно Нортумберленд понял, что чересчур зарвался и что поражение неминуемо. Он рискнул многим, ведь он одерживал такие успехи в прошлом, что не верил, что его может постичь неудача. Теперь его друзья оборачивались против него, и он сделал роковой просчет, не приняв во внимание настроение народа.

Итак, меня провозгласили королевой по всей стране.

Прибыл гонец из Лондона. Утром 16-го там было объявлено, что я – королева Англии, Франции и Ирландии.

Графы Сассекс и Бат двигались со своими отрядами к Фрэмлингэму… но не сражаться со мной, а оказать мне почести как своей королеве.

Я не могла этому поверить. Это было чудо. Совет высказался за меня. Пемброк, только недавно объединившийся с Нортумберлендом, взял на себя командование армией и Тауэром – и он был за меня. По всей стране народ перешел на мою сторону; даже те, кто еще недавно был против меня, теперь провозглашали меня королевой. Ранее они были за Нортумберленда, но, посадив на трон Джейн Грей, он нарушил порядок наследования, и это обернулось против него.

Хотела бы я видеть, как Нортумберленд воспринял эти известия. Он находился в Кембридже и еще не подозревал, насколько полное потерпел поражение. Он знал, что победа будет нелегкой, и потому послал за помощью во Францию. Что он чувствовал – могущественный человек, по мнению некоторых, величайший государственный деятель своего времени, сын того самого Дадли, который пошел на эшафот, чтобы умиротворить народ в отношении налогов, введенных моим дедом, – что чувствовал великий Нортумберленд, пав так низко?

Он поставил на карту все, чтобы получить величайшую власть, какой только может быть облечен человек, чтобы править страной. Джейн и Гилфорд были марионетками в его руках. Но как многие ему подобные, он просчитался, забыв о народе, о простых людях, живущих своей скромной жизнью, но в массе своей представляющих самую могущественную силу в мире. Какая это была ошибка – недооценить их! Он пытался навязать им в королевы молодую неопытную девушку. Сомневаюсь, чтобы Джейн имела к этому какое-нибудь отношение. Нортумберленд намеревался править через нее и самым жалким образом потерпел неудачу.

Когда он увидел крушение своих честолюбивых планов, он быстро принял решение. Он вышел на рыночную площадь, поднялся по ступеням на самое высокое место, откуда он мог быть виден всем, и, подняв в воздух шляпу, закричал: «Да здравствует королева Мария!»

Этим он признал свое поражение и принял его мужественно. Поднимаясь по ступеням и выкликивая мое имя, он, вероятно, видел себя поднимающимся на эшафот и опускающим голову под топор палача – как многие делали это на его глазах, главным образом, его враги.

А теперь все они поддержали меня! Генри Грей, отец Джейн, сам сорвал ее штандарт в Тауэре; он тоже был за королеву Марию.

Как я презирала этих людей! Я вспомнила отца Анны Болейн, принимающего участие в крестинах маленького Эдуарда. Они бесстыдно поворачивались туда, откуда дул ветер.

А юная Джейн… что будет с ней? Она будет теперь моей пленницей. Как я могла винить ее и ее молодого мужа? Они были невинными жертвами чужих амбиций. Нортумберленд принудил их сделать то, что они сделали, а теперь он ратовал за королеву Марию!

Мне сообщили, что Нортумберленд арестован. Мой главный враг был теперь у меня в плену.

Моя столица готовилась встретить меня. Я никогда не рассчитывала, что победа достанется так легко, и теперь упрекала себя за малодушие. Для этого я была рождена, и для этого Господь сохранил меня, осуществляя свою волю через волю народа!

Моим первым долгом было воздвигнуть Крест в Церкви Фрэмлингэма. Это должно было показать людям, что я верну их к Богу путем истинной веры.

Мы должны были отправляться в Лондон.

Я тронулась в путь с огромной свитой. Как не похоже это было на мой недавний тайный отъезд из Хансдона.

Я остановилась для отдыха в Уэнстеде, и там меня посетила обезумевшая от горя герцогиня Саффэкская. Я поразилась, увидев эту величавую и гордую женщину в таком страхе и горе. Я понимала, что это все было из-за ее дочери Джейн, бедного невинного ребенка, использованного ее честолюбивым семейством.

Она поверглась к моим ногам, что само по себе было смешно, так как она была одной из тех, кто называл меня незаконной, хотя и королевской, дочерью.

Но мне стало ее жаль. Она была мать, испытывавшая глубокое раскаяние теперь, когда ее дочь находилась в Тауэре.

– Встаньте, леди Саффэк, – сказала я. – Я знаю, что вы сейчас переживаете. Ваша дочь так молода, и мне известно, что ее вынудили к этому преступному поступку.

– О дитя мое! – воскликнула она. – Ее греху нет искупления. Я не могла бы просить Ваше Величество простить ее. Ее вина слишком велика. Я молю за герцога, моего мужа. Он болен, Ваше Величество. Я боюсь за его жизнь, если он останется в этой холодной тюрьме. Его держат там уже три дня… и я боюсь, что он долго не выдержит.

Гнев охватил меня. Я могла понять любовь матери к своему ребенку, но я помнила, что рассказывала Джейн о жестоком обращении с ней родителей, и негодование миссис Пенн при виде следов наказаний на теле девочки.

– Ваш муж – предатель, – сказала я. – Он частично ответствен за возведение на трон вашей дочери. Не леди Джейн виновата. Она поступила так, как ее заставили. И вы еще жалуетесь, что ваш муж провел в Тауэре три дня!

– Он дурно поступил, Ваше Величество, но его завлекли. Ваше Величество, я вас умоляю… ведь он умрет. Отправьте его ко мне. Пусть он остается вашим пленником, но я буду за ним ухаживать. Я умоляю вас! Речь идет о жизни и смерти.

Жизнь или смерть! Так было со многими из нас. Эта гордая женщина горько плакала, и, без сомнения, ее горе было искренним. Как я могла отказать ей? Как мать она не пользовалась моим уважением, но она, несомненно, любила своего мужа.

Какой это может принести вред, подумала я. Она молит о милосердии, и я должна быть милосердной. Он умрет в Тауэре. Он в любом случае умрет. Он предатель, но я не хочу, чтобы его смерть была на моей совести.

– Его переведут из Тауэра, чтобы вы могли за ним ухаживать, – сказала я.

Она снова упала на колени. Она целовала мне руку и благословляла меня.

Когда о моем поступке стало известно, он вызвал ужас.

Сэр Генри Джернингэм напомнил мне, что освобожденный мной человек был отцом Джейн, и это он помог ей занять мое место. Он был близок к Нортумберленду, и они намеревались вместе управлять страной за Джейн и ее мужа. Как я могла забыть об этом?!