– Он лакал шампанское, как кот валерьянку, а Лоис подливала ему.

– Зачем?

– Это уловка, – пояснил Иенсен. – Вообще-то я не очень одобряю ее, но в данном случае не возражал.

– Что вы имеете в виду?

– Девушка спаивает мужчину, чтобы иметь возможность удрать от него, пока он будет приводить себя в порядок в ванной.

– С Фишером тоже было так?

– Не знаю. Я с ним в ванную не ходил.

– Ну, судя по всему, Фишеру не удалось добиться многого.

– Фишер – это один из этих долговязых, унылых...

– Покупателей, – подсказал я.

– Потенциальных покупателей, – поправил Иенсен, усмехнувшись. И продолжал: – Да, я действительно получил от Кэдотта пару бредовых писем, но убейте меня, если я помню, о чем в них шла речь. Я только мельком взглянул на эти писульки, смял их и отправил туда, где им самое место, – в мусорную корзину. – Он надолго замолчал, о чем-то задумавшись.

– Я заметил на столе у вашей секретарши книгу для регистрации посетителей, – нарушил я молчание. – Она как раз ее открывала, когда я вошел. А туда случайно не заносятся фамилии тех лиц, которые звонят вам и с которыми у вас назначены встречи?

– А в чем дело? – спросил Иенсен.

– В случае, если Кэдотт звонил вам вчера днем перед отъездом в Вальехо, советую изъять его фамилию из книги.

– С чего вы взяли, что он звонил мне?

– Это мое предположение.

– Он не звонил.

– Я не говорил, что он должен был это сделать. Но если он звонил, вам лучше подумать, как сделать так, чтобы его имени в вашей регистрационной книге не было.

– Его там нет.

– Тогда вам повезло, – сказал я, вставая. – Итак, я сделал все, что мог, – сообщил вам об убийстве.

Мы пожали друг другу руки.

– Почему вы пришли ко мне, Лэм? – спросил Иенсен.

– Мне нужна информация.

– Но пока вы ее не получили?

– Пока – нет, – ответил я, и мы еще раз пожали руки.

Я вышел.

– Всего хорошего, – улыбнулась обольстительная секретарша.

– До свидания, – ответил я.

Выйдя из конторы, я постоял несколько секунд в коридоре, потом открыл дверь и вернулся в приемную. Она была пуста, секретарши не было. Я подошел к двери кабинета Иенсена и бесшумно приоткрыл ее.

Секретарь и шеф стояли, склонившись над столом, Иенсен резинкой стирал какую-то запись в книге для регистрации посетителей, которую она держала открытой перед ним. Они были так поглощены этим занятием, что не заметили меня.

– Думаю, что так будет незаметно, – обеспокоенно сказал Иенсен.

Девушка поджала губы и склонила голову набок.

– Пожалуй, поверх следует написать другую фамилию, – сказала она. – А то получается грязновато.

– Спасибо, – произнес я. – Теперь я получил нужную информацию.

Они оба подскочили, как дети, застигнутые за банкой украденного варенья. Первым пришел в себя Дженсен.

– Рита, – сказал он, – напишите сверху имя Дональда Лэма.

Секретарь склонилась над столом и начала писать. Смотреть на нее было одно удовольствие.

– Думаете, теперь все обойдется, Иенсен? – спросил я.

– Документы будут в порядке, – заверил он. – Я недооценил вас, Лэм.

– Благодарю вас. Теперь расскажите мне, что произошло, когда пришел Кэдотт.

– Я выставил его вон.

– Буквально?

– Буквально.

– А потом?

– Нанял частных детективов, чтобы они разузнали всю подноготную этого парня.

– Результаты?

– Пока никаких. Они не стали следить за ним, а просто копались в грязи... По профессионализму эти парни не сравнятся с вами, Лэм.

Рита повернулась ко мне и посмотрела более чем вызывающе.

– Думаю, что они и в половину не так хороши, – уточнила она.

Я встретился с ней взглядом.

– Кажется, я не прочь купить моторную лодку, – сказал я.

– Мы были бы рады продать вам мотор для нее, мистер Лэм.

– Я запомню ваше обещание, – кивнул я, – и напомните вашему шефу, чтобы он дал мне знать, если его сыщики раскопают что-нибудь.

Я повернулся и вышел.

Я вышел из отеля, прошел два квартала пешком и, убедившись, что за мной никто не следит, поехал на вокзал. Там я достал из ячейки портфель, в котором лежали ключи, копии писем и дневник в кожаной обложке, взятый мной в квартире Кэдотта.

Оттуда я поехал в оклендский аэропорт и успел на самолет, направлявшийся в Рино. Во время полета я мог спокойно, без помех познакомиться с дневником.

Первая запись в нем была сделана четыре года назад в январе. Сначала это были будничные отчеты о прожитых днях – куда ходил, с кем говорил. Но запись, датированная пятнадцатым апреля, показалась мне интересной.

«Кажется, дедушка серьезно болен. Ему становится все хуже. Мне будет очень недоставать его, когда произойдет неизбежное, но, как говорит К., любовь не должна закрывать нам глаза на реальность».

На следующий день:

«К. спросила меня, не заметил ли я, каким взглядом дедушка провожал молодую сиделку, убиравшую у него в комнате. После того как она это сказала, я начал следить и понял, что дедушка не на шутку увлекся сестрой Ортанс. Нелепо думать, что она может воспользоваться теми преимуществами, которые дает ей профессия, но К. настаивает, что у Ортанс именно это на уме. Нет смысла себя обманывать, дедушка сильно изменился за время болезни. Он стал капризным, по-детски раздражительным и, несмотря на свою слабость, одержимым похотью.

Наверное, в свое время он был не промах по женской части. По крайней мере, об этом свидетельствуют семейные предания. Боже всемогущий! Неужели в последнюю минуту Ортанс удастся поймать дедушку на крючок и заставить его переделать завещание?

Мне не хочется думать об этом. Еще меньше хочется писать об этом, но я решил быть откровенным в дневнике... Глупо отрицать, что слова К. встревожили меня».

На следующий день краткая загадочная запись:

«К. позвала меня к себе. Я наотрез отказался обсуждать то, что пришло ей в голову».

На другой день:

«Возможно, К. права, но я не могу принять в этом участие».

Следующая запись:

«Когда К. вошла в комнату, дедушка целовал Ортанс, сидевшую на краю его постели. К. вне себя от ярости. Она убедила меня присоединиться к задуманному ею плану».

На другой день лаконичная запись:

«Дедушка умер в девять тридцать утра».

Следующий листок оставался пустым.

Затем несколько строк:

«Постоянно звонит телефон. Я знаю, что это К., и не подхожу. Я не могу смириться с некоторыми фактами – пока, во всяком случае».

Запись на следующий день:

«Похороны. Никогда не забуду чувства, охватившие меня, когда я стоял у гроба и смотрел на восковое, застывшее лицо дедушки. Что подумали бы присутствующие, если бы смогли увидеть, что происходит в наших душах. К. выглядела преданной внучкой, погруженной в горе, но усилием воли заставляющей себя держаться. Насколько обманчива внешность женщин!»

На другой день:

«Как дорого бы я дал, чтобы стереть из памяти лицо лежащего в гробу дедушки! Несколько лет назад, до того как он так сильно сдал, мне казалось, что его голубые глаза видят человека насквозь. Он был точен и строг в своих суждениях о людях. Даже после смерти его лицо продолжало внушать мне ужас. Меня преследует странное чувство, что он не ушел от нас. Ночью я сплю не больше двух-трех часов и просыпаюсь в холодном поту. Мне кажется, дедушка склоняется над моей кроватью и смотрит на меня».

Запись на следующий день:

«Сегодня вскрыто завещание. Оно оказалось таким, как мы думали. Ортанс не упомянута в завещании. Она, конечно, не присутствовала при чтении, но, вероятно, нашла предлог и справилась у адвоката, не оставил ли ей дедушка чего-нибудь... Но у нее не было времени запустить свои когти в дедушку. Теперь я понимаю, насколько точна была в оценке положения К.».

Следующие страницы дневника свидетельствовали о постепенном изменении, происходившем с Джорджем Кэдоттом. Одна запись гласила: