Банк держал капитан Павлов. Это был высокий стройный мужчина с симпатичным лицом, большими живыми глазами и с той печатью отваги во всем облике, которая делала его еще привлекательнее. Он сидел среди всеобщего гомона спокойно, даже как-то меланхолично, ибо все больше проигрывал. Время от времени он только нервно закусывал губу или молча царапал шпорой под столом половицу, однако не жаловался и не сыпал проклятиями.

К столу, не привлекая внимания, подошли два новых гостя, по всей видимости, офицеры, поскольку были в шинелях, однако так плотно закутались в них и так низко надвинули на глаза треуголки, что распознать какого они полка было невозможно, как невозможно было толком разглядеть необычно миловидные, почти женственные черты их лиц.

В этот момент один драгун крикнул:

– Иду va banque![7]

Банк был сорван.

Капитан Павлов слегка разгладил свои тонкие черные усы, удачливый офицер кавалерии сгреб к себе деньги – один рубль скатился на пол.

Павлов поднял его, с улыбкой сомнения посмотрел на отчеканенный монете импозантный, обрамленный горностаем бюст царицы и бросил на стол к остальным.

– Возьми ее, эта серебряная дама у меня последняя, – воскликнул он, – мне никогда не везло с женщинами!

Товарищи расхохотались.

– Потому что они знают, что ты их не любишь, – пробормотал более высокий из двух подошедших.

– О, еще как люблю! – возразил Павлов, презрительно кривя губы. – Но я их не уважаю.

– И почему же не уважаешь?

– Почему? Да потому что женщина, по сути, является существом подчиненным, – ответил Павлов, – впрочем, это можно было еще терпеть, пока бабы растили, кормили, пестовали и обшивали своих детей, однако сейчас они председательствуют на ученых собраниях и командуют полками.

Его слова вызвали дикий хохот.

– А ты не допускаешь, что могут быть исключения?

– Исключения? – сухо парировал Павлов. – Мне что-то ни одного не встречалось.

– Ну, а скажем… наша царица!

– О! Это конечно, великая женщина, блестящий ум, – с иронией произнес Павлов, – она так же разбирается в правлении, как марионетка в постановке комедии, вчера пьеса называлась «Орлов», сегодня она называется «Потемкин», и ни один человек не возьмется сказать, как она будет называться завтра!

На сей раз после его слов воцарилась мертвая тишина, и каждый из присутствующих с изумлением посмотрел на другого.

– Ты выпил лишнего, – произнес наконец драгун.

– Тут это ни при чем, – не согласился финский егерь, – он и в трезвом виде говорит то же самое.

– Будь поосторожнее с женщинами, – вдруг произнес чей-то звучный голос за спиной Павлова, в тот же миг он почувствовал руку, которая похлопала его по плечу.

Одновременно товарищи поднялись из-за стола, и в возникшей сутолоке двум закутанным в шинель фигурам удалось незаметно выскользнуть на улицу.

– Какое решение принимает ваше величество? – заговорил более высокий из двух, быстрым шагом направляющихся ко дворцу. Это была госпожа Меллин.

– Этот наглец у меня попляшет! – в сердцах воскликнула Екатерина Вторая, останавливаясь и гневно топая ногой. – Вы должны его получить, дорогая Меллин, забирайте его!

На следующее утро царица подписала два декрета. Первым госпожа Меллин назначалась командиром Тобольского полка, вторым капитан Павлов переводился из Симбирского полка в полк, отныне возглавляемый новым полковником – прекрасной женщиной. Четыре дня спустя полк был построен в каре на большом казарменном дворе для встречи нового начальника в кринолине. Офицеры вполголоса пытались острить между собой по этому поводу, лица старых седых солдат хранили мрачное выражение, рекруты смеялись и подталкивали один другого локтями.

Наконец, форейтор в красной ливрее на белом коне возвестил о появлении ожидаемой особы, которая вслед за этим въехала во двор в раззолоченной державной карете, запряженной четверкой великолепных белых рысаков, и, прежде чем поручик успел отворить ей дверцу, смелым и упругим движением выпрыгнула на землю. Поверх платья из дымчатого шелка на ней был надет полковой мундир в виде тесно облегающего фигуру зеленого бархатного камзола с алыми отворотами и золотой каймой, на высоком белоснежном парике сидела маленькая треуголка с развевающимся белым пером и свежими дубовыми листьями, на боку висела шпага, а в руке она сжимала длинную камышовую трость с набалдашником из слоновой кости, какие в ту пору были в моде среди офицеров, знатных персон и благородных дам. Знамя склонилось, под барабанную дробь и перекликающиеся свистки она, производя осмотр, прошла вдоль фронта выстроившегося полка и затем остановилась в центре четырехугольника, горделиво скрестив на груди руки.

– Солдаты, – заговорила она, – в моем лице вы видите своего нового командира полка. Назначая меня на эту почетную должность, их величество, наша прославленная императрица Екатерина Вторая, хотела отдать дань уважения не столько мне лично и моим скромным заслугам, сколько оказать честь своему полу, который до сего времени был незаслуженно оттеснен на второй план. Моя задача состоит в том, чтобы доказать вам, что женская рука может мягко и благосклонно руководить вами, не будучи лишенной той сноровки, которая по недоразумению приписывается мужчине в качестве преимущества пола. Я буду любезна с вами, пока вы исполняете свои обязанности, и всегда справедлива, но стану строгой и неумолимой там, где дело касается службы их величеству и чести нашего знамени. Вас, мои офицеры, я призываю поддержать мои намерения обращаться со своими подчиненными по-человечески, а там, где штрафных санкций не избежать, выбирать такие, которые не унижают чувство собственного достоинства солдата, в особенности, я запрещаю употребление палки и хочу, чтобы в тех случаях, когда телесные наказания неизбежны, оные производились плетью или шпицрутенами. Плеть окружена ореолом поэзии, в то время как палка вульгарна и унизительна.

– Да здравствует наша матушка, полковой командир! – закричали солдаты по окончании этого необычного обращения.

В завершение госпожа Меллин велела представиться офицерам. Когда очередь дошла до Павлова, ее черные сверкающие глаза, не скрывая угрозы, впились в него.

– Берегитесь, господин капитан, – произнесла она, – я слышала, что вы достаточно легкомысленный человек, ночной гуляка и картежник, да и к тому же еще и хулитель моего пола, от которого, тем не менее, как раз и исходит всякая утонченность нравов. Я не желаю, чтобы вы проявили небрежность в службе или каким-либо образом выказывали строптивость при выполнении моих приказов, это имело бы для вас самые плачевные последствия.

Ему выделили роту, сформированную преимущественно из рекрутов. Отныне беззаботный молодой офицер был вынужден по этой причине чуть ли не целый день проводить на строевом плацу и получил достаточно удобных случаев поупражняться как в уставе внутреннего распорядка, так и в терпении. Красивый командир полка поразительно часто появлялась на плацу, с особым интересом наблюдала за тем, как Павлов муштровал своих новобранцев. До сих пор этот обычно такой страстный человек не допускал никаких промахов, но тем не менее его противница не оставляла надежды однажды все-таки поймать его на какой-нибудь оплошности, а уж стоило ему хоть раз угодить в ее руки, то и бог бы ему не помог!

Как-то раз, когда капитан опять занимался обучением своих дикарей, случилось так, что старый капрал ударил рекрута, который был особенно нерадив, прикладом ружья по ноге. В этот момент на плацу появилась госпожа Меллин.

– Господин капитан Павлов! – холодно окликнула она командирским тоном.

Капитан отсалютовал шпагой и подошел к ней.

– Как вы можете допускать, – продолжала полковник в женском обличии, – чтобы с этим человеком обращались так жестоко?

– Я ничего не заметил, – возразил Павлов.