По совтамъ знакомыхъ студентовъ, Габріэль прочелъ Дарвина, Бюхнера, Геккеля, и ему открылась тайна мірозданія, мучившая его посл того, какъ онъ пересталъ врить во всемогущество религіи. Онъ понялъ прошлое нашей планеты, которая вркщалась сотни милліоновъ лтъ въ пространств, претерпвая всевозможныя катаклизмы и превращенія. Жизнь возникла на ней посл долгихъ предварительныхъ попытокъ, сначала въ вид микроскопическихъ формъ существованія, мха, едва покрывающаго скалы, животнаго, въ которомъ едва замтны признаки элементарнаго организма. Постепенное дальнйшее развитіе совершалось, прерываемое катаклизмами. Жизнь земли безконечная цпь эволюцій, смна неудавшихся формъ и организмовъ новыми, совершенствующимися вслдствіе естественнаго подбора, вплоть до человка, который, высшимъ напряженіемъ матеріи, заключенной въ его череп, вышелъ изъ животнаго состоянія и утвердилъ свою власть на земл.
У Габріэля ничего не осталось отъ его прежнихъ врованій. Его душа была какъ бы опустошенной втромъ равниной. Послднее врованіе, сохранившееся среди развалинъ, рушилось. Луна отказался отъ Бога, какъ отъ пустого призрака, стоявшаго между человкомъ и природой.
Но бывшему семинаристу необходимо было во что-нибудь врить, отдаться борьб за какую-нибудь идею, употребить на что-нибудь свой проповдническій пылъ, которымъ онъ поражалъ всхъ еще въ семинаріи. Его стала привлекать революціонная соціологія. Прежде всего его заинтересовали смлыя теоріи Прудона, а затмъ дло его обращенія завершено было нсколькими воинствующими пропагандистами, работавшими въ одной типографіи съ нимъ, старыми солдатами коммуны, вернувшимися изъ ссылки или изъ каторги и возобновившими съ удвоеннымъ жаромъ борьбу противъ существующаго общественнаго строя. Съ ними онъ ходилъ на митинги, слушалъ Реклю, Кропоткина, и ученіе Михаила Бакунина казалось ему евангеліемъ будущаго.
Найдя новую религію, Габріэль всецло отдался ей, мечтая возродить человчество экономическимъ путемъ. Прежде обездоленные надялись на блаженство въ будущей жизни. Но уврившись, что нтъ иной жизни, кром настоящей, Луна возмутился противъ общественной несправедливости, осуждающей на нужду много милліоновъ существъ ради благополучія небольшого числа привилегированныхъ. Онъ увидлъ источникъ всхъ золъ во власти и возненавидлъ ее всей душой. Вмст съ тмъ, однако, онъ очень отличался отъ своихъ новыхъ товарищей мягкостью характера и ненавистью ко всякому насилію. Они мечтали только о томъ, чтобы устрашить міръ динамитомъ и кинжаломъ и заставить всхъ принять изъ страха новое ученіе. Онъ же, напротивъ того, врилъ въ силу идей и въ мирную эволюцію человчества. Онъ доказывалъ, что нужно дйствовать, какъ апостолы христіанства, вря въ будущее, но не торопясь осуществить непремнно сейчасъ же свои надежды.
Побуждаемый жаждой прозелитизма, онъ покинулъ Парижъ черезъ пять лтъ. Ему хотлось видть міръ, самому изучить нужды общества и посмотрть, какими силами располагаютъ обездоленные для того, чтобы произвести великій переворотъ.
Кром того онъ спасался отъ преслдованій французской полиціи, которая слдила за нимъ въ виду его близкихъ отношеній къ русскимъ студентамъ Латинскаго квартала, молодымъ людямъ съ холодными глазами и длинными волосами, которые проповдывали въ Париж свои революціонныя идеи.
Въ Лондон онъ познакомился съ молодой больной англичанкой, горвшей, подобно ему, революціоннымъ пыломъ; она ходила съ утра до ночи по улицамъ рабочихъ кварталовъ, стояла у входовъ въ мастерскія и раздавала брошюры, находившіяся въ картонк для шляпъ, которую она всегда носила въ рукахъ. Люси сдлалась вскор подругой Габріэля. Они полюбили друтъ друга глубокимъ, но спокойнымъ чувствомъ. Ихъ соединяла не любовь, а общность идей. Это была близость революціонеровъ, всецло поглощенныхъ страстной борьбой противъ общества и въ сердц которыхъ не оставалось мста для другихъ страстей.
Луна и его подруга здили по Голландіи, по Бельгіи, потомъ поселились въ Германіи, постоянно перезжая отъ одной группы товарищей къ другой, разными способами зарабатывая средства для жизни, съ той легкостью приспособленія, которая отличаетъ международныхъ революціонеровъ; вс они скитаются по міру безъ денегъ, терпя лишенія, но всегда находятъ въ трудныя минуты братскую руку, которая помогаетъ имъ стать на ноги и двинуться дальше въ путь.
Посл восьми лтъ такой жизни подруга Габріэля умерла отъ чахотки. Они были въ это время въ Италіи. Оставшись одинъ, Луна впервые понялъ, какой опорой была для него подруга его жизни. Онъ забылъ на время свои политическіе интересы и оплакивалъ Люси, безъ которой жизнь его стала пустой. Онъ любилъ ее не такъ пылко, какъ любятъ въ его годы, но ихъ сроднила общность идей, общія невзгоды, и съ годами у нихъ сдлалась какъ бы одна общая воля. Кром того, Габріэль чувствовалъ себя состарившимся раньше времени вслдствіе трудной, тревожной жизни. Въ разныхъ городахъ Европы его сажали въ тюрьму, подозрвая въ сообщничеств съ террористами. Полиція много разъ жестокимъ образомъ избивала его. Ему становилось труднымъ путешествовать по Европ, потому что его фотографическія карточки, вмст съ портретами многихъ его товарищей, находились у полиціи всхъ странъ. Онъ былъ бродячей собакой, которую отовсюду гнали палками.
Габріэль не мог къ тому же жить одинъ, посл того какъ привыкъ видть около себя добрые голубые глаза подруги, слышать ея тихій ласковый голосъ, поддерживавшій въ немъ духъ въ трудныя минуты; онъ не могъ выдержать жизни на чужбин посл смерти Люси. Въ немъ проснулась пламенная тоска по родин, ему страстно захотлось вернуться въ Испанію. Онъ вспомнилъ о своихъ братьяхъ, точно прилпившихся къ стнамъ собора, равнодушныхъ ко всему, что происходитъ во вншнемъ мір; они уже перестали даже освдомляться о немъ, забыли его.
Габріэль ршилъ хать въ Испанію, точно боясь умереть на чужбин. Товарищй предложили ему завдывать типографіей въ Барцелон, но, прежде чмъ похать туда, ему хотлось пробыть нсколько дней въ Толедо. Онъ возвращался туда сильно состарившимся, хотя ему еще не было сорока лтъ, съ знаніемъ четырехъ или пяти языковъ, и бдне, чмъ ухалъ изъ дому. Онъ зналъ, что старшій братъ, садовникъ, умеръ, и что его вдова жила вмст съ сыномъ въ маленькомъ чердачномъ помщеніи вь верхнемъ монастыр и стирала блье на канониковъ. Эстабанъ отнесся къ нему посл долгаго отсутствія съ такимъ же восхищеніемъ, съ какимъ относился, когда Габріэль былъ еще въ семинаріи. Онъ очень интересовался путешествіями брата и созвалъ всхъ жителей верхняго монастыря послушать этого человка, который исходилъ весь міръ изъ конца въ конецъ. Въ своихъ разспросахъ Эстабанъ сильно путался въ географіи, такъ какъ зналъ въ ней только два дленія – на страны, обитаемыя католиками, и страны, гд живутъ еретики.
Габріэль чувствовалъ жалость къ этимъ людямъ, прозябающимъ на одномъ и томъ же мст, не интересуясь ничмъ, что происходитъ за стнами собора. Церковь казалась ему огромной развалиной – какъ бы щитомъ животнаго, нкогда сильнаго и мощнаго, но которое уже умерло боле ста лтъ тому назадъ. Тло его истлло, душа испарилась, и отъ него не осталось ничего, кром этого вншняго щита, подобно раковинамъ, которыя геологи находятъ при раскопкахъ и по строенію которыхъ они стараются опредлить, каково было тло существъ, жившихъ въ нихъ. Глядя на церковные обряды, которые его прежде волновали, онъ чувствовалъ желаніе протестовать, крикнуть священникамъ, чтобы они ушли, потому что время прошло, вра умерла, и что если люди приходятъ еще въ храмы, то только по традиціи и изъ страха передъ тмъ, что скажутъ другіе.
Въ Барцелон, куда Габріэль похалъ изъ Толедо, жизнь его превратилась въ водоворотъ борьбы и преслдованій. Товарищи относились къ нему съ большимъ уваженіемъ, видя въ немъ друга великихъ борцовъ "за идею", человка, объздившаго всю Европу. Онъ сдлался однимъ изъ самыхъ видныхъ революціонеровъ. He было ни одного митинга безъ участія товарища Луны. Его природный даръ краснорчія, обращавшій на себя вниманіе уже въ семинаріи, проявлялся съ огромнымъ блескомъ въ революціонныхъ собраніяхъ, опьяняя толпу въ лохмотьяхъ, голодную и жалкую, которая вся дрожала отъ возбужденія, слушая, какъ онъ описывалъ грядущее райское устройство жизни, когда не будетъ ни собственности, ни пороковъ, ни привилегированныхъ классовъ, когда работа будетъ наслажденіемъ и не будетъ другой религіи, кром науки и иекусства. Нкоторые слушатели, самые скептическіе, снисходительно улыбались, слушая, какъ онъ возмущался насиліемъ и проповдывалъ пассивное сопротивленіе, которое должно привести къ полной побд. Онъ казался имъ идеологомъ,- но его всетаки ходили слушать, считая его рчи полезными для дла. Пусть онъ говоритъ, а они, люди дла, сумютъ уничтожить безъ рчей это ненавистнве общество, глухое къ голосу истины.
