Самым большим достижением Турина стали даже не три золотые российские медали. А то, что две из них были добыты не ветеранами тренерских ледовых битв, а людьми совершенно нового поколения.

Перед Олегом Васильевым я долгое время чувствовала нечто вроде вины. Татьяна Тотьмянина и Максим Маринин, с которыми тренер начал работать в 2001-м, уже в следующем сезоне выиграли чемпионат Европы, через год – еще один, причем если первая из этих побед выглядела отчасти случайной (в соревнованиях не принимали участия Елена Бережная и Антон Сихарулидзе), то вторая получилась по-настоящему роскошной: прекрасные программы, продуманные до мелочей костюмы, великолепное исполнение. А вот после с фигуристами словно что-то случилось. Как бы блистательно с технической точки зрения они ни катались, назвать их парой не поворачивался язык. Похожее бывает, когда на торжественном приеме, требующем парного присутствия, появляются живущие вместе, но давно и непримиримо враждующие супруги. Вроде и люди красивые, и держатся рядом, а сразу видно, что отношения – швах.

Холодность и безэмоциональность катания фигуристов настолько резала глаз, что меня порой трясло от раздражения. И Таня с Максимом, и их тренер по-человечески были мне очень симпатичны. Тем не менее я старалась писать о них как можно меньше, потому что понимала, что раздражение все равно прорвется между строк, обидит людей, а подчеркивать его я не должна хотя бы потому, что фигуристы совершенно не виноваты, что не оправдывают конкретно моих ожиданий.

Ожидания же были велики. Положение первой пары страны в России всегда было тяжкой ношей. Вся история фигурного катания, начиная с Олимпиады в Гренобле, где Людмила Белоусова и Олег Протопопов начали нескончаемую победную серию, просто-таки кричала о том, что проиграть парное катание мы не имеем права. Чем дальше, тем сильнее. Мысль о том, что Россия может остаться в этом виде без золота, казалась кощунственной как по одну сторону океана, так и по другую. На чемпионатах мира осечки случались не раз. Но Игры – это совсем другое.

К тому же звезд всегда так или иначе сравнивают с предшественниками. А ведь те не просто выигрывали. Они – очаровывали. В том числе – потрясающей «парностью», которой у Тотьмяниной и Маринина не было и в помине.

Безусловно, я рассуждала как максималист. Отдавала себе отчет в том, что излишне критична по отношению к спортсменам, иногда – откровенно жестока. Но ничего не могла с собой поделать. Потому что понимала: с таким, пусть даже технически безупречным катанием, олимпийскими чемпионами Тотьмяниной и Маринину в Турине не стать. Просто не дадут. Разве что соперники сами выкатят росссиянам «золото» на блюдечке, если ошибутся все и сразу.

Беда Тотьмяниной и Маринина заключалась еще и в том, что, даже выйдя на высший чемпионский уровень, они никак не могли отделаться от какого-то глубинного провинциализма, въевшегося в сознание еще с тех времен, когда фигуристы впервые приехали в Санкт-Петербург: Таня – из Перми, Максим – из Волгограда. В пару их поставила прекрасный тренер Наталья Павлова, она же, по сути, довела до первой европейской победы в 2002-м. Однако накануне того чемпионата Таня и Максим вдруг расстались с тренером. Фигуристов многие осуждали, упрекая в черной неблагодарности по отношению к наставнице, которая все эти годы не только тренировала спортсменов, но и решала все их бытовые проблемы.

Но в той истории была и другая правда. Тренер – почти что дрессировщик: профессия жесткая. Далеко не всегда в процессе работы отношения носят дипломатичный характер: случаются и грубость, и крик. Вот только реагируют на них спортсмены по-разному. То, что столичный, окруженный привычными стенами и близкими людьми человек воспринимает как сиюминутную, мгновенно проходящую неприятность, врезается порой в душу его сверстника-провинциала на всю жизнь. Последним бывает гораздо тяжелее признаться, если они чего-то не понимают, – неизбежно появляется страх быть поднятым на смех.

Это, собственно, и происходило с Тотьмяниной. Когда фигуристку впервые поставили в пару с Марининым (до этого она каталась как одиночница) и тот крепко – как положено в парном катании – взял ее за руку, Татьяна была настолько уверена, что это очередная попытка ее унизить, что начинала исподтишка царапаться.

Ежедневно приходя на каток, спортсменка до жути боялась в очередной раз нарваться на слово «деревенщина», но слышала его снова и снова. Причем от самого близкого на тот момент человека – тренера.

Необходимость непрерывно находиться в глухой защите от окружающего мира и привела к тому, что Татьяна и Максим отказались от наставника, как только почувствовали, что способны сами зарабатывать себе на жизнь. Некоторое время они катались без тренера, затем стали работать с Олегом Васильевым в Чикаго.

Васильеву пришлось взять на себя роль не только тренера, но и няньки. Учить подопечных английскому языку, вождению машины, обращению с кредитными карточками и банковскими счетами. Освоившись, Тотьмянина и Маринин заметно раскрепостились и на льду. Былая провинциальность проявлялась порой лишь в одном качестве: заметно болезненной реакции на какую бы то ни было критику со стороны.

Васильев, которому подоплека жизненного пути его спортсменов была известна гораздо лучше, чем журналистам, тоже болезненно относился к тому, что пишут о его группе в прессе. Никогда не отказывался от интервью, однако я постоянно чувствовала: лично на меня он обижается, хотя и не говорит об этом. Такие отношения угнетали, мешали работать. В сентябре 2004-го во время предсезонного проката, когда очередной плановый разговор «под диктофон» был завершен и тренер повернулся, чтобы уйти, я не выдержала:

– Олег!

Он приостановился:

– Что-то еще?

Я открыла крышку ноутбука.

– Простите, что лезу не в свое дело. Здесь – все выступления ваших ребят в прошлом сезоне. Фотосъемка. Обратите внимание, нет ни одного кадра, где Таня и Максим смотрели бы друг на друга. Ни одного! Может быть, именно поэтому их никто не воспринимает как пару?

В глазах Васильева мелькнул интерес.

– Гм… Я подумаю над этим. В любом случае – спасибо.

А полтора месяца спустя случилось страшное. Выступая на этапе «Гран-при» в Питтсбурге, Таня упала с поддержки.

Такие трагедии неизбежно заставляют людей переосмыслить всю жизнь. Можно только представить, что пережил в Питтсбурге Маринин, пока партнерша находилась без сознания, как мучительно он избавлялся от кошмаров и страхов, когда тренировки возобновились, но изменилсяи он.

На льду январского чемпионата Европы в Турине – на том самом катке, где год спустя было суждено пройти Олимпийским играм, Таня и Максим впервые предстали единым целым. С первого до последнего такта музыки Максим не отрывал от Тани глаз. Его движения выглядели не просто привычно отточенными, но крайне бережными. Возможно, они сами не отдавали себе отчета в том, насколько по-другому стало восприниматься их катание, но это действительно было так.

Собственно, именно с этого момента акции Тотьмяниной и Маринина начали неудержимо расти. В Америке, где они продолжали постоянно тренироваться, их наперебой приглашали в самые престижные телепередачи, брали интервью, болельщики толпами осаждали каток в надежде на автограф или совместную фотографию. Мне же доставляло истинное удовольствие наблюдать за действиями тренера. На протяжении двух сезонов он не сделал ни одного неверного шага. Безупречным выглядело все: выбор программ, музыки, костюмов. Умением просчитать заранее все возможные расклады и подготовить к этому своих спортсменов Васильев порой до боли напоминал мне его собственного тренера – Тамару Москвину. В чем-то даже превосходил ее.

– В чем вы видите свою главную тренерскую задачу на Играх? – спросила я Васильева на олимпийском катке.

– Уберечь ребят от возможной нервотрепки. Бывают моменты, когда мы обязаны принимать участие в каких-то мероприятиях, давать пресс-конференции, но даже при этом я стараюсь, чтобы нагрузка на психику у моих спортсменов была минимальной. Это достаточно тонкий момент: с одной стороны, неизбежно приходится кому-то отказывать в интервью, но с другой – я прекрасно понимаю, как легко можно кого-то обидеть. И естественно, стараюсь избежать этого. Честно скажу, тренерская работа для меня намного привычнее. Но пока, кажется, справляюсь.