С лица Эдварда исчезли всякие следы мрачности; болтовня Джейми его успокоила. Он сдернул с головы берет, пригладил волосы и принялся расхаживать взад-вперед; ему явно не терпелось что-то сообщить.

– Мэри, оставь нас! – приказал он наконец. Мэри вскочила, словно вспугнутый фазан, но Джейми вцепилась в нее и силой заставила сесть.

– Эдвард, она плохо себя чувствует, я не отпущу ее одну! – возразила она. Эдвард снова нахмурился. – И, пожалуйста, не командуй нами, – добавила Джейми.

Усилием воли Эдвард подавил вспышку гнева.

– Но… послушай, у меня для тебя новости, которые я хотел бы сообщить наедине.

– Знаю, знаю! Тебя вызывает король! – Джейми вскочила и захлопала в ладоши, к удивлению и Эдварда, и Мэри.

– Откуда ты знаешь? – удивленно спросил Эдвард.

– Да как же не знать! – всплеснула руками Джейми. – Всем в замке известно, что король и двор восхищаются твоими подвигами! – В притворном восторге она схватила его за руку. – Эдвард, я так за тебя рада! Ты такой отважный – настоящий герой! Ты долго ждал – но я всегда знала, что рано или поздно король оценит тебя по заслугам!

Внимая этой грубой лести, Эдвард просто раздувался от гордости.

– Ты так говоришь, словно меня уже назначили в Королевский Совет!

– Почему бы и нет? Ты заслужил такую честь! – Джейми подарила ему свою самую сияющую улыбку. – Когда ты едешь?

– Как только соберется его светлость. – Эдвард снова покосился на Мэри, затем взял Джейми за локоть и потянул прочь от скамьи. – Мне нужно с тобой поговорить… наедине.

– Эдвард, мы можем поговорить и здесь.

Эдвард оглянулся вокруг. Взгляд его упал на цветущий розовый куст.

– Нет, Джейми. Пойдем вон туда!

Джейми упрямо покачала головой.

– Не надо, Эдвард, – прошептала она, опасливо оглядываясь на кузину. – Мэри только что рассказала мне, что твоя невестка, графиня Френсис, просила ее, как она сказала, «вразумить» меня. Она говорит, что мы с тобой ведем себя совершенно неприлично!

– А какого черта Френсис лезет не в свое дело? – взревел Эдвард, повернувшись к Мэри – та, бедняжка, уже места себе не находила.

Джейми прикрыла ему рот рукой и, приподнявшись на цыпочки, прошептала:

– Милый кузен, она просто беспокоится о моей репутации. Ты ведь не хочешь, чтобы злые языки чернили меня в твое отсутствие?

Вместо ответа Эдвард сжал ее в объятиях.

– Как я мечтал тебя поцеловать! – страстно прошептал он.

– Не надо, Мэри смотрит! – Джейми попыталась увернуться, но он уже впился в ее губы сокрушительным поцелуем. Она уперлась ему в грудь, пытаясь оттолкнуть, но Эдвард больно сжал ее руки. Лицо у Джейми горело от стыда; ей казалось, что этот нежеланный поцелуй продолжается вечно. Наконец Эдвард оторвался от нее – но только затем, чтобы приблизить горячие влажные губы к её уху.

– Я уезжаю, Джейми! – горячо шептал он. – Я знаю, ты хочешь меня и ждешь этого с таким же нетерпением, как и я. Джейми, как только я вернусь, мы пошлем письмо твоим родителям и объявим о помолвке.

Джейми не знала, что ответить, но Эдвард не замечал ее замешательства.

– Мы поженимся, как только от твоих родителей придет ответ. – Он погладил ее по щеке, затем провел пальцем по припухшей нижней губе. – Подпишем все бумаги – и в церковь! И ты станешь моей! Или нет – ты уже моя!

Джейми опустила глаза, старательно разглядывая золотое шитье на его колете. Она для него – добыча. Он охотится за ней, как за французским кораблем. Хочет овладеть ею, схватить, смять, сломать, подчинить себе – и, наигравшись, бросить ради какой-нибудь новой игрушки. Таков Эдвард Говард.

– Прощай, Джейми, – нежно произнес он. – Помни обо мне.

Джейми вскинула глаза, пораженная неожиданной мягкостью его голоса. Сердце ее бешено забилось, голова пошла кругом. Эдвард снова стал таким, как прежде, и она не знала, какая из двух сторон – настоящая.

Эдвард поклонился и пошел прочь, оставив ее в глубокой задумчивости.

Малкольм падал. Летел, словно камень, пущенный рукой великана. Земля приближалась: внизу качался цветущий вереск, и Малкольм мог различить каждый лепесток на его цветах. Охваченный страхом, Малкольм хотел зажмуриться, но бешеный ветер бил в лицо, трепал волосы, разлеплял губы, не давал закрыть глаза. Он попытался закрыть лицо руками, но отдернул их в ужасе, увидев, что руки его от пальцев до локтей объяты багровым пламенем. Он падал все ниже и ниже, и земля раскрывала ему свои жестокие объятия…

Шотландец открыл глаза, пробуждаясь от кошмара. Аромат вереска исчез, сменившись тяжелым запахом гнилой соломы. Рядом слышались голоса: шум в ушах не позволял Малкольму различить ни слова, но чужой говор был ему хорошо знаком. Англичане! Они приближаются! Подходят все ближе. Малкольм попытался подняться, но тело ему не повиновалось. Стиснув зубы, он сделал еще одно усилие – бесполезно.

«Двигайся же, черт возьми!» – приказывал себе Малкольм. Он смутно помнил, что на поясе у него должен покоиться в ножнах короткий меч… Помнил, но не мог пошевельнуть и пальцем, чтобы добраться до оружия.

Голоса послышались совсем рядом. Малкольм лежал, недвижный и беспомощный, и ждал последнего удара.

Но смерть все не шла за ним.

Лицо Малкольма пылало, а грудь и руки были холодны как лед. Ног он вообще не чувствовал. Горло, казалось, высохло и потрескалось от нестерпимой жажды.

Малкольм спросил себя, где он, – и тут же бешеный хоровод лиц, сцен, голосов закружился в его памяти. Корабль – французский корабль. И бешеная атака английских корсаров. Их больше, гораздо больше… Язык стального пламени пронзил его плоть, прошел сквозь ребра, сверкающей белой молнией вышел из груди. Мир исчез, уступив место боли. А затем – вой ветра, тьма и пустота.

Потом в памяти Малкольма всплыла сцена из далекого прошлого. Его учитель, достопочтенный Эразм. По шумным улицам Фрейбурга, что в Брейсгау, сновал народ, с грохотом проезжали тяжелые повозки; но в стенах университета было тихо и покойно. Потрескивал огонь в камине, и учитель, улыбаясь одними уголками мудрых серых глаз, говорил: «Ну-ка, Малкольм Шотландец, – он всегда называл так своего лучшего ученика, – давай еще раз обсудим «De Divisione Naturae». Но теперь, мой мальчик, будем говорить по-гречески…»

Эразм умер. Когда спутники спрашивали Малкольма, зачем он плывет в Роттердам, шотландец говорил, что учитель оставил ему по завещанию небольшое наследство, но до сих пор у лэрда не было времени съездить за тем, что принадлежит ему по праву. Но одному спутнику, к которому почувствовал доверие, Малкольм признался, что дело не только в этом. Он мучительно тоскует по тому душевному покою, который ощущал в студенческие времена.

Так – не лэрдом, не грозным шотландским воином, а безвестным искателем наследства – он вступил на борт французского корабля. Он не ожидал, что судьба поступит с ним так жестоко. И не ожидал, что так скоро встретится с Джейми. Малкольм застонал.

Нет, это был не сон, не горячечный бред. Она приходила к нему в темнице. Он помнил холодный каменный пол, смрад загноившихся ран и нестерпимую, изматывающую боль, лишающую гордости и рассудка. И вдруг – словно журчание воды в пылающем аду – послышался шелест юбок. Малкольм повернулся, чтобы увидеть лицо женщины. Это была Джейми. Он тосковал по ней и сорвался с насиженного места, чтобы заглушить боль разлуки, – и вот она, словно ангел с небес, явилась его затуманенным глазам. Душа его взыграла нездешней радостью; но восторг тут же сменился болью и гневом.

Предательница, вероломная дрянь! Малкольм сжал кулаки: ему вспомнилось все, что произошло потом.

За дверью слышались голоса, и мирный тон их ничем не напоминал о войне. До Малкольма доносилось ржание лошадей, звон ведер, чей-то отдаленный голос напевал английскую песенку – словом, обычные утренние звуки богатой усадьбы. Послышались тяжелые шаги: кто-то пнул Малкольма в плечо, и хриплый стон вырвался из груди помимо его воли.