Многое теперь изменилось. В 1994 году, когда в восьмой корпус посадили вора старой закалки по имени Джáнгу, который практиковал сексуальное насилие по отношению к молодым арестантам, начался переполох. Голубоглазые блондины… были в его вкусе. Но вышло так, что в корпусе преобладало молодое поколение преступников, не приемлющих половых извращений. Вскоре у нас появилась давняя жертва бандита. Одиннадцать лет назад тот изнасиловал парня по кличке Немец. С тех пор они не встречались, но парень жаждал мести. Он стал искать защитников в корпусе и рассказал, какую гнусность проделал с ним Джангу. Все возмутились до глубины души.

На очной ставке Немец повторил свой рассказ, и бандит не стал отпираться. По крайней мере, он – мачо. Для него, мол, это дело прошлое, но если Немец хочет сквитаться, то он к его услугам.

Самоуверенность помешала ему здраво оценить положение. Он не понимал, что тюремные нравы изменились. То, что он всё подтвердил, да еще и похвастался, вызвало всеобщее возмущение. Немец тут же ударил его ножом с полного одобрения всех присутствующих. Тот пустился наутек, и толпа ринулась за ним. Он укрылся в камере, и преследователи остановились у дверей корпуса. Они не посмели войти туда, поскольку это было бы неуважением к сидящим там товарищам.

С полчаса обсуждали ситуацию. Число преследователей удвоилось. В коридоре звякали ножи. Двоих товарищей уполномочили войти в корпус и вытащить оттуда преследуемого, истекавшего кровью. Когда тот вышел и попытался спастись бегством, десятки ножей пронзили его. Он упал мертвым. То, что прежде разрешалось и допускалось, ныне каралось смертью. Тюрьма изменилась, но не слишком. Тупости и насилия еще хватало. Многое еще предстояло вытерпеть. И всё же каждый шаг, каждую перемену к лучшему надо ценить.

Впервые я зашел в тюремную больницу из любопытства. Там помещались ВИЧ-инфицированные с ярко выраженными симптомами. То, что я там услышал, повергло меня в отчаяние. Дело было в 1989 году, когда была сильная предубежденность против больных СПИДом. AZT[3] еще только появлялся. Об антивирусном коктейле нечего было и думать. Больные мерли, точно мухи.

Мой друг Рафаэль, тоже ВИЧ-инфицированный, встретил меня приветливо. Узнав, зачем я здесь, он решил мне всё показать и рассказать. Чтобы произвести на меня впечатление, он повел меня к больным, которые пребывали в еще худшем состоянии. Это ужасно, но часто у человека бывают дурные наклонности. Он решил меня напугать, чтобы мне показалось, что сам-то он в сносном состоянии. И хуже всего, что ему это удалось!

Люди – кожа да кости, краше в гроб кладут… От некоторых воняло, словно они гнили заживо. Другие дышали с жутким присвистом. Печальная череда предстала перед моим взором. Язвы, увечья… Смерть была разлита в воздухе. Со всех сторон люди умирали от разнообразных сопутствующих болезней. Хворь и несчастье поселились здесь навсегда. В тридцати восьми камерах гнездилась всевозможная зараза. Пневмония, туберкулез, токсоплазмоз, менингит, саркома, кандидоз, гепатит… Рафаэль описал и продемонстрировал всевозможные недуги. Все увиденное напоминало пещеру ужасов.

Созерцание таких страданий произвело на меня удручающее впечатление. Всё оказалось гораздо хуже, чем я предполагал. И их, немощных и униженных, все бросили. Невыносимо было видеть, как они мучаются. По меньшей мере дюжина была «доходягами». Многих других в скором времени ожидало то же самое. Казалось, в больнице обитают сплошные зомби. Истощенные, с печальными глазами, бродили они по коридорам.

Издали я заметил странную фигуру. Огромная задница, глаза навыкате, громкий голос. Рафаэль заметил мое удивление и всё мне объяснил. Мишель, тоже ВИЧ-инфицированная, работала здесь медсестрой. Он видел в ней прежде всего женщину. Я почувствовал какую-то неприязнь между ними. Она с любопытством поглядела на меня. Я был под таким впечатлением, что даже не остановился, чтобы рассмотреть ее. Мне хотелось вернуться в камеру и поразмыслить. Страшная истина потрясла меня. Никогда я не видел ничего подобного. Многие были в безнадежном состоянии. Они даже не боролись. Казалось, смирились со своей участью. Тоска и безысходность, запечатленные у них в глазах, передались и мне. Хотелось либо бежать куда глаза глядят, либо вступить в борьбу. Но как и за что бороться? Я ощутил себя жалким и ни к чему не пригодным. Но постараться надо. Хотя бы предложить свои услуги. Как тут останешься равнодушным?

Я взялся за дело. В первую очередь постарался выяснить, кто еще работает в больнице. В основном верующие, сообщил Рафаэль. Две монахини и один спирит. Поскольку я работал в отделе благоустройства тюрьмы, то задумал устроить комнату, где служащие могли бы встречаться с пациентами с глазу на глаз. Разрешение мне дали. После долгих мытарств мы с товарищами привели в порядок и выкрасили одну комнату. Потом мы приложили все силы к тому, чтобы украсить ее и придать ей уютный вид.

Мишель пришла на открытие. Вместе с нею пришел медбрат по имени Зе – тоже ВИЧ-инфицированный. Я давно был с ним знаком. Он и познакомил меня с Мишель. Улыбка у нее была загадочной, как и она сама. Я догадался, что между ними что-то есть. Интим, должно быть. Во всяком случае, они явно были сообщниками. Сестра Бетина и сестра Ольга сияли от счастья.

Мы побеседовали об идеях, которые предстояло воплотить в жизнь, и завершили на оптимистической ноте. Мишель хотела познакомиться со мной поближе. Появился пунш из спиртного, воды, сахара и лимона. Должна была завязаться беседа. Мне хотелось послушать ее на трезвую голову. Ничего спиртного.

Один пациент рассказал много интересного. Он хорошо разбирался в людях. Ему было лет пятьдесят, но выглядел он значительно моложе. Рано убедился в своем гомосексуализме и бывал как пассивным, так и активным. Ему никогда не хотелось быть женщиной, а нравилось чувствовать себя мужчиной и, как он подчеркивал, иметь крепкий член. У него было две дочери. Звали его Жáрбас. Почти двадцать лет он жил то в Европе, то в Бразилии. Во Франции выяснилось, что он ВИЧ-инфицированный. Он был в числе первых трех сотен зараженных СПИДом. У него была аллергия на AZT и прочие осложнения.

Беседовали мы ежедневно. Закончив работу в отделе благоустройства тюрьмы, я улучал пару часов, чтобы пообщаться с Мишель и Зе. Поражало, с каким самоотвержением Мишель ухаживает за больными. Зе заботился о гигиене, продовольствии и лекарствах, а Мишель утешала и ободряла своих подопечных. Руководил нами доктор Густáву – прекрасный врач. Больные его любили. Он был большим специалистом по инфекционным заболеваниям.

Я всё больше сживался с тюремной больницей. Встречался с каждым пациентом, говорил об их болезнях, лечении, медикаментах и состоянии здоровья. Мишель и Зе твердо верили, что жажда жизни, дисциплина и сила воли – это лучшие лекарства. Больница служила фильтрационным центром всех ВИЧ-инфицированных заключенных – уже с выраженными симптомами – для всего штата Сан-Паулу. Обычно больные прибывали сюда в коме или уже при смерти. Мест не хватало. Попадались начальники тюрем, которых мало заботила жизнь вверенного им контингента. В ту пору больные СПИДом считались обреченными, и на это смотрели как на очевидный факт. Так что толку с ними возиться?

Группа во главе с доктором Густаву, когда он приходил, стремилась чуть ли не воскрешать умирающих. Часы за часами, дни за днями боролись они за жизнь агонизирующих или за облегчение их страданий. Несметное число раз попытки спасти несчастных превосходили человеческие возможности, и почти всегда битва оказывалась проигранной. В отдельных случаях удавалось вывести больных из комы, чтобы они продолжали бороться за выздоровление. В подобных случаях мы плакали от счастья. Я необычайно полюбил свою работу и от души радовался, если больному становилось лучше.

Моя функция была социальной и психологической. Когда кого-нибудь привозили, Зе сообщал мне. Я беседовал с вновь прибывшим, стремился узнать его поближе, сообщал его семье, выдавал ему мыло, зубную пасту и щетку, конверты, марки, одежду. В большинстве случаев пациенты прибывали раздетыми – завернутыми в простыни или в ветхих больничных пижамах. Я добивался помощи для больных. Мне никогда не отказывали.