Пока Элис спала, я выглянул в незанавешенное окно, в ночь, в беспросветно-черное небо за оранжевым светом уличного фонаря. Затем повернулся к Элис, приподнял одеяло и посмотрел на нее. Пижама у нее была клетчатая, слава богу, без всяких мишек и овечек. Я тихо рассмеялся, вспомнив, что она сказала тому парню в пабе. Мне хотелось прикоснуться к ней, и я жалел, что не в моей власти в нужный момент остановить время. Остановись оно сейчас, моя жизнь имела бы смысл. Но также я знал: если сейчас оно не остановится, все последующее уже не сравнится с этой минутой.

– Доброй ночи, – сказал я Элис. – Пусть Джерард не тревожит твоего сна. Доброй ночи, моя принцесса.

И повернулся на другой бок. Не забыть написать Эмили в Сноусвилль, послать ее еще дальше, чем она забралась. Даже здесь, рядом с Элис, убирая ей с лица волосы и целуя в лоб, я поздравил себя с удачным каламбуром. Даже не подозревал, насколько я пропитан самодовольством.

Утром, по дороге домой, я напомнил себе позвонить Джерарду и спросить, как дела, но не раньше, чем мы окажемся в Венеции. Выходные я хотел провести под венецианскими звездами, где красота Элис озарит мои ночи, а не в больнице рядом с подключенным к аппаратам Джерардом.

Дома, по телефону поведав Адриану о недобросовестной фирме по изготовлению пластиковых окон – у меня на заметке таковой не наблюдалось, но при необходимости найду, – я подошел к двери в комнату Джерарда. Дверь была заперта, как всегда, когда он уходил или был у себя. Джерард – человек замкнутый и терпеть не может, когда к нему врываются без доклада. Думаю, таким образом он охраняет свою территорию. Я постучал; ответа не последовало. Поскольку ни хрипа, ни храпа из-за двери не доносилось, я заключил, что все в порядке, заварил себе чаю и погрузился в мечты о путешествии в город влюбленных и, надеюсь, любителей необузданных страстей.

Я понял, что мы летим дешевым рейсом, потому что стюард, которому мы предъявили посадочные талоны, оказался нормальным мужиком, и это было видно невооруженным глазом.

– Верный знак экономии, – сказал я Элис. – Даже стюарда-гея не могут себе позволить.

– А знаешь, что самых красивых стюардесс направляют обслуживать первый класс? – откликнулась она.

Я посмотрел на наших стюардесс, точнее, на щедрый слой макияжа на их физиономиях.

– И вот что осталось нам.

– Интересно, как это? – игнорируя мой умеренный мужской шовинизм, продолжала Элис. – Тридцать пять стукнет, и тебе говорят: «Мисс МакНейс, с сегодняшнего дня вы работаете с теми, кто в спортивных костюмах. Ваше место наверху, среди пиджаков и перхоти, займет мисс Смит, которой двадцать один».

Старушка рядом с нами никак не могла справиться с замком отделения для ручной клади. Она беспокойно оглядывалась, как потерявшая ребенка героиня немого кино. Пряча раздражение за вежливым «позвольте мне», я взял ее чемоданчик, набитый, судя по весу, радиоактивным плутонием, и сам положил его наверх.

– Только чтобы не упал, – распорядилась старая грымза. Я милостиво улыбнулся и щелкнул замком.

Как только мы заняли свои места, я продолжил тему Элис:

– С футболистами то же самое. Тридцать пять, и шеф говорит: «Благодарю вас за блестящую международную карьеру, за голы в каждой игре и плодотворную работу с молодыми игроками, а теперь пошли на хрен, играйте в дворовой команде».

– Да, – возразила Элис, – но они по крайней мере успевают что-то заработать. Авиакомпании же используют этих женщин в качестве украшения, а когда они перестают таковым быть, увольняют.

Мне это показалось абсолютно логичным, но я решил промолчать. Элис продолжала:

– Футболисты получают хорошие деньги, а большинству этих девушек платят смехотворно мало. Их единственная надежда – выйти замуж за пилота или за какого-нибудь богатого идиота из бизнес-класса.

Я представил, что я – стюардесса и прощаюсь с подругами по работе, потому что выхожу замуж за миллионера.

– Они, по крайней мере, хоть когда-то были красивыми, – сказал я вслух. – Некоторые из нас так всю жизнь и живут в уродстве и нищете.

– «Если б я не видела богатства, то смирилась бы с бедностью», – процитировала Элис строчку из песни.

– Ну да, – хмыкнул я, сдерживаясь, чтобы не указать ей на неточность в цитате.

– Для женщины это вопрос самоидентификации. Когда теряешь внешность, становишься другим человеком.

Не верю, чтобы Элис когда-нибудь утратила свою красоту. По-моему, она из тех редких женщин, которые с возрастом становятся только лучше. За те десять минут, что я ее знаю, она не постарела ни на секунду, а вот одна моя бывшая, Сара Дженкинс, говорила, что отношения со мною отняли у нее десять лет жизни, хотя встречались мы всего месяц.

Я вспомнил передачу об истории конкурса «Мисс Мира». Первое, что меня поразило, в шестидесятых и семидесятых годах они не были даже хорошенькими, – толстые пергидрольные блондинки с чудовищным под ярким светом телевизионных юпитеров макияжем, – но еще хуже то, какими они стали теперь, через двадцать лет. Старые, расплывшиеся тетки.

Я внутренне содрогнулся, вообразив Элис в халате с оборками, с обезображенной частыми родами фигурой. Может, еще и в полосатых носках… Стюардесса попросила нас пристегнуть ремни, и я приготовился к моему любимому моменту – взлету.

Для женщин поведение во время взлета – элементарная проверка мужчины на эмоциональную зрелость. Если он имитирует шум реактивного мотора, да еще размахивает руками, показывая, как мотор работает, можно с уверенностью сказать, что бремя ухода за детьми ляжет только на женские плечи.

Уже в воздухе, удержавшись от обычного: «Ну, Джинджер, мы подняли эту жестянку на крыло, теперь давай позабавимся с Джерри», я раскрыл один из многочисленных томиков в бумажной обложке на животрепещущую тему «Что значит быть мужчиной». Нужно было срочно найти какие-то приемы, чтобы казаться мужественным, суровым, немного необузданным. То, что Элис увидит меня с такой книгой, было мне приятно, поскольку я хотел произвести впечатление человека, недостатки личной гигиены, пьянство, эмоциональную незрелость и прочие отличительные черты коего она восприняла бы исключительно как дань некой странной моде. Разумеется, я не собирался демонстрировать ей ни одну из вышеупомянутых черт моего характера, но осторожность лишней не бывает. Путешествия, как я слышал, – прекрасный способ ближе узнать попутчика. Я потерял счет друзьям, которые отправились вокруг света в поисках себя, а в результате лишь растеряли спутников (и спутниц), и вовсе не хотел, чтобы Элис начала знакомство со мною с неприятных открытий.

– Ты ковыряешь в носу, – сказала Элис.

– Что-то глаз изнутри зачесался, – подмигнул я, и она рассмеялась, хотя рука ее бессознательно потянулась к бумажному пакету. Я понял, что вместе нам будет волшебно хорошо.

Если верить книге, мы, мужчины, имеем болезненную склонность приказывать и систематизировать, во что верится с трудом, поскольку лично меня подчас ломает не то что приказать, а даже заказать пиццу по телефону. Еще предполагается, будто мы прирожденные коллекционеры и законодатели. Опять не верю. Я, например, люблю музыку. Как-то после двухмесячных поисков я обнаружил компакт-диск группы «Хэппи Мандейз» под стулом, причем некто затушил об него сигарету. Потом Фарли оправдывался, что не нашел пепельницы, и, взглянув на меня с хитростью сумасшедшего, спросил: неужели мне больше нравится, когда окурки бросают прямо на пол? Диск я вымыл и положил обратно на телевизор, где он и остался сиять на самой вершине созвездия своих серебряных собратьев, живописно разбросанных по полу, дивану, стульям, вокруг камина, постепенно подбираясь к пакету с уцененными записями классической музыки, которые никто никогда не слушает, и потому даже не достал из пакета. По мне, футляр для компакт-диска – просто его уличная одежда. А дома пусть ходят в чем хотят.