На вид Элис была совершенно пьяна, но ее поцелуй и вредные таблетки Джерарда обострили мои чувства, и я был бодр и свеж.

– Наверное, мне пора домой, – сказала она.

– Да что ты, – откликнулся я, остановив на ней, надеюсь, сияющий взгляд, – я мог бы гудеть еще целую ночь.

– Так ты обычно и делаешь, – заметил Джерард с улыбкой младенца, глядящего на погремушку. На секунду я заподозрил, что он тоже пригласил Элис на свидание, но нет, у него недостало бы духу, а даже если б и достало, она уже сказала, что встречается со мной.

Лидия снова промямлила что-то нечленораздельное. Элис заявила, что они поймают такси вдвоем, и отклонила наше предложение проводить их до машины, поскольку бар находился на островке между двух оживленных улиц и ждать ей пришлось бы не более минуты.

Я собирался встать, чтобы поцеловать ее на прощанье, но не хотел проявлять особого рвения. В результате Элис сама подошла по очереди ко мне и к Джерарду и дружески чмокнула в щеку. Я хотел пожать ей локоток, шепнуть: «До четверга», но побоялся, что это прозвучит жалко. Еще порадовался, что Лидия не сделала попытки поцеловать меня: вид у нее был такой, будто ее вот-вот стошнит. Вообще-то ей шел остекленевший, полуобморочный взгляд: он придавал ей некий странный шик. Должен заметить, мне многие кажутся шикарными после основательной выпивки.

Элис ушла. Черное платье мелькнуло в сводчатых дверях, и я снова вспомнил о своем утреннем видении киношной невесты графа Дракулы. Затем в поле моего зрения шагнула Лидия – и тоже пропала. Я подумал, сколько еще раз в будущем мы окажемся вместе и сколько раз я смогу уйти с Элис.

Я надеялся уступить мою долю квартиры Джерарду: жить там мне надоело. Иначе придется выставлять ее на продажу, когда вступит в силу завещание Фарли. К тому времени, возможно, мы разбогатеем – по крайней мере, по собственным меркам, что, как я уже объяснял, не предполагает личных яхт и персональных самолетов, но превратит нашу жизнь в один долгий отпуск в курортной местности (для меня) или на горнолыжной трассе (для Джерарда).

– Ну, вот я и определился с субботой.

Я не сразу понял, что он обращается ко мне, причем потирает ладони так энергично, что рискует добыть огонь.

– Что?

– В субботу вечером я встречаюсь с Элис.

Слова «в субботу вечером» он подчеркнул многозначительным движением бровей. Только тут до меня дошло, что с той партией в шахматы я все перепутал. Выиграл Джерард, и он же потом задирал нос. Я позеленел от ревности. Мне казалось, меня сейчас стошнит. Если приглашаешь девушку на свидание и она предлагает встретиться среди недели, значит, почти наверняка не собирается с тобой спать. Ну, в результате, вероятно, этим дело и кончится, но сначала такого намерения у нее нет. А вот в субботу вечером, когда назавтра не надо идти на работу, может произойти все, что угодно. Это, конечно, не прямое подтверждение физического желания, но близко к тому. Я сам согласился ни на что особенное не рассчитывать, поскольку думал, что по ходу дела все образуется. Джерард мог торжествовать.

– Ты встречаешься с Элис? – спросил я.

– В восемь захожу за ней, и мы идем в индийский ресторан.

– Как романтично!

Тут меня пронзила ужасная мысль.

– А она все еще живет в квартире Фарли?

– Нет, – сказал Джерард. – Перебралась на новую. Вот, адрес дала. – И похлопал себя сначала по карману джинсов, а затем по носу. – По-моему, игра окончена, – с легкой ехидцей заявил он.

– Ладно, – отозвался я, мысленно представляя его мертвым, – всех благ.

Вообще-то я не из тех, кто по делу и без дела подсыпает друзьям в пищу снотворные таблетки. Однако сейчас успеть к Элис прежде Джерарда стало для меня вопросом чести. Я должен был опередить его.

Если он переспит с нею раньше, чем я, это не сделает ситуацию совершенно безнадежной, но мои шансы на успех существенно уменьшатся и конкурентная борьба между нами обострится до предела.

Бумажка с адресом лежала в джинсах Джерарда, в кармашке для презервативов: конечно, он из суеверия не осмелился бы перенести его в записную книжку. Стоит господу заметить, что он записал адрес, не успев даже встретиться с девушкой, как сразу же найдется веская причина его вычеркнуть.

Джинсы Джерард не менял по многу недель, ибо стиральный порошок вреден для окружающей среды, воду нечего тратить попусту, ну и так далее. В своем убеждении он не видит причин менять штаны, пока от них, как говаривала моя мама, «грязь не станет отваливаться кусками». Переодеваться перед свиданием для него было бы слишком.

Поэтому я не видел другого пути добыть адрес, кроме как проникнуть к нему в комнату, пока он спит. Вот только беда в том, что Джерард страдает бессонницей…

Любые уловки для того, чтобы завладеть адресом, были бы совершенно прозрачны и только дали бы Джерарду лишнюю возможность насладиться зрелищем моего ничтожества. Не стану я раскрывать все карты разом, требовать адрес, сообщать, что я первый с нею встречаюсь. Не хочу, чтобы у него было время подготовиться. Так что мой единственный выбор – вырубить его хоть ненадолго.

Беспокоила ли меня моральная сторона дела? Нет. И вообще, по-моему, я оказывал ему услугу. Хоть одну ночь выспится по-человечески.

Не в последнюю очередь Джерард мается бессонницей потому, что вместо растительных снотворных накачивает себя всякой химией. Я подумывал подсыпать ему в еду несколько пилюль, но все мы понимаем, что в медицине «растительный» часто значит «бесполезный». Поэтому в понедельник я пришел к своему врачу и пожаловался, что уже месяц не сплю. Доктор Стэмп – лекарь старой закалки, из тех, кто начал работать, когда в терапевты шли неудачники и недоучки от медицины, – в отличие от нынешних, молодых и ретивых, которые действительно пытаются лечить. Как-то я зашел на прием к его напарнику, парню лет двадцати восьми. Разумеется, лечиться у того, кто младше меня, я не хотел – это напоминало мне о собственном возрасте, – но к тому же он в отличие от доктора Стэмпа еще не желал делать, что ему говорят. Терпение мое лопнуло после пространного объяснения, что моя кожная сыпь может усилиться от обычного мыла. «Некоторые парфюмерные добавки в мыле могут усугу…» – он остановился на полуслове, окинул взглядом мою четырехдневную щетину, пальто в клочьях собачьей шерсти и всклокоченные волосы. Слово «усугубить», по его мнению, было явно не для меня. «Сделать ее сильнее», – закончил он внушительным голосом радиодиктора сороковых годов. На том мы и расстались.

К счастью, доктор Стэмп не знал таких длинных слов, чтобы избегать их в беседе с пациентом, хотя подозреваю, что несколько все-таки держал про запас, чтобы казаться умнее. «У вас острое нервно-паразитическое состояние, – говорил он, – вам нужны антибиотики». Или: «О, у вас, я вижу, приступы перемежающейся лихорадки. Вам нужны антибиотики».

Он с добродушной старомодной учтивостью пригласил меня войти, развлек рассказом о своей предыдущей пациентке, даме из Азии, что работает в магазине на моей улице. Очевидно, у нее было некое женское недомогание, которое медики находят забавным. Разумеется, снотворное он мне выписал – честное, химическое, убойной силы снотворное, – и не задал ни единого неприятного вопроса о моем психическом состоянии. Уходя, я сострил насчет того, что четырех таблеток достаточно, чтобы убить слона.

– Нет, – покачал головой доктор, – даже для грудного младенца понадобилось бы штук шестнадцать. В качестве смертельной дозы рекомендую сорок. Рецепт всего на тридцать. Вам еще выписать?

Вот, подумал я, доктор, чуткий к нуждам пациента.

Вечером в среду я вызвался приготовить еду в благодарность за ужин, приготовленный Джерардом для меня несколько месяцев назад. Точнее сказать, я предложил купить что-нибудь в индийском ресторанчике, поскольку умение готовить не относится к числу моих достоинств. И вообще, достоинств у меня нет – во всяком случае, в этом смысле. Умение готовить для мужчины явный плюс. Мы делаем это так же, как в девятнадцатом веке барышни в обязательном порядке учились вышивать: не потому, что хочется, но поскольку верим, что подобный навык сделает нас привлекательнее в глазах противоположного пола. Вы можете подумать, что сюда же относится автомеханика, но ошибетесь. Когда вы чините современной женщине автомобиль, это ставит ее в зависимость от вас, что ей, как правило, неприятно.