– Подумаешь! – сказал парень, возвращаясь к своему коктейлю – вероятно, чтобы погасить огонь, грозящий сжечь его самолюбие.

– Часто пристают? – посочувствовал я и тут же сообщил ей, что, насколько я слышал, мужчины редко подходят к очень красивым девушкам из боязни получить отказ. Оцените, как тонко я ввернул комплимент.

– На улице чаще, чем в пабе. Вероятно, оттого, что из паба сбежать труднее, – сказала она, стряхивая пепел на краешек пепельницы.

– По логике, должно быть наоборот. Получить отказ от некрасивой девушки намного стыднее. Если она отчаялась найти себе мужчину, а на тебя все равно не смотрит, значит, дела твои плохи.

– Говоришь со знанием дела, – заметила Элис, выпуская из округленных губ колечко дыма. – Но за комплимент спасибо.

– Меня с некрасивыми женщинами не увидишь, – сказал я тоном политика, заявляющего о своих основных принципах. – Когда я с ними встречаюсь, всегда поднимаю воротник и надвигаю шляпу поглубже.

Не успев договорить до конца, я вдруг понял, что Элис может быть из тех, при ком никакую женщину нельзя называть некрасивой, даже если она действительно уродина.

– А со сколькими ты встречался? – спросила она, выдыхая еще одно большое кольцо дыма. Я залпом допил первую кружку пива.

Ни один мужчина в здравом уме не выдаст женщине информацию подобного рода без мучительных сомнений. Дать умный ответ практически невозможно. Девушка не должна подумать, что вы девственник, но в то же время вам совсем ни к чему, чтобы вас сочли развратником, особенно если вы или девственник, или развратник. Так как же быть?

– Никогда об этом не задумывался, – сказал я. – Хочешь еще пива?

– Полпинты, пожалуй. – Она только пригубила первую кружку. – А примерно?

– Даже не знаю. Может, с десятью. Или меньше. А у тебя сколько было?

– Человек пятьдесят, – сказала она.

То, что я при этом почувствовал, напоминает эпизод из ковбойского фильма, когда герой входит в полный всякого сброда салун, все оборачиваются посмотреть на него, и воцаряется глубокое, звенящее молчание.

– Что? Настоящих… э-э-э… друзей? – переспросил я. Для двадцати четырех лет неплохо, если ей действительно двадцать четыре.

– Нет, общим счетом. Приключений на одну ночь, и тех, с кем целовалась, тоже.

– Те, с кем целовалась, не считаются. Это не те отношения. Вот я, например, тоже тебя целовал, так что же, и меня считать?

– Ты меня не целовал, а чмокнул. Такое я действительно не считаю.

На мой вопрос о друзьях она так и не ответила. После шестой-седьмой кружки я бы сам спросил: «А у меня есть шансы войти в твой список?» – и перешел к решительным мерам. А на деле всего лишь робко пожал плечами, боясь сморозить глупость.

– Кстати, о друзьях: Джерард, насколько я знаю, считает своей девушкой любую, кого раз подержал за руку, что, по-моему, довольно мило, хоть и несколько странно.

Мне отчаянно хотелось взять себе еще пинту пива, но, если б я пошел сейчас, создалось бы впечатление, будто я ухожу, потому что шокирован (как оно и было). Сам факт, что женщина может переспать с пятьюдесятью мужчинами – ну, двадцатью пятью, если с остальными только целовалась, – меня не пугал. Когда-то я встречался с девушкой, за одни летние каникулы переспавшей с пятьюдесятью парнями, пока в середине сентября ее похождения не прервала глубокая осенняя депрессия. Подобный сексуальный энтузиазм меня завораживал. Но при одной мысли о том, что Элис, моя порочная голубка, имела дело с полусотней мужиков… Понимаю, упрекать ее я права не имел, поскольку сам трахнул сорок три девушки, и мог бы больше, будь я симпатичнее и удачливее. Мне не хотелось, чтобы это имело какое-то значение, да оно и не будет, стоит подумать две минуты, но в тот момент я понял, что чувствовал отец одной из моих первых девушек, истый католик, узнав, что она принимает противозачаточные. «К тебе ни один приличный мужчина не подойдет», – сказал он. Тогда я подумал: если даже и так, выбор у нее все равно огромный, – и вот, шестнадцать лет спустя, рассуждаю как человек, которого от души презирал. Я был потрясен, и то, что я потрясен, потрясло меня.

– Ты потрясен? – спросила Элис.

– Да нет, – пожал плечами я. – Не так уж это и много.

– Не знаю. Иногда сама жалею. Хотела бы я, чтобы тот, с кем я намерена жить вместе, имел вполовину меньше приключений.

– Mas o menos,[7] – ввернул я привезенную из путешествия по Испании фразу. До сих пор не знаю, что это значит. – Какая разница, сколько у кого было романов. Пятьдесят, сто, четыреста… Что было, то прошло. А только целовалась ты со многими из них?

– Нет, – ответила Элис. Мне показалось, она меня зачем-то испытывает, и я подумал, не завышает ли она цифры. Если сейчас ей двадцать четыре, а с мужчинами начала спать лет с пятнадцати, выходит всего человек по пять в год, а это не так уж много, учитывая тех, с кем она только целовалась. И потом я помнил ее слова насчет недавнего разрыва с любимым человеком перед знакомством с Фарли. Серьезные отношения могли длиться года два; девять лет минус два – семь. Пятьдесят поделить на семь выходит семь. Значит, в среднем семь человек в год, один в семь-восемь недель. Правда, она могла изменять своему парню, что сокращает число новых встреч до пяти в год, то есть каждые девять-десять недель по встрече…

– А с двумя сразу – не буквально, конечно… Ну, тебе случалось изменять? – спросил я, не зная, какой ответ хочу услышать, и точно зная, что не имею права на подобные вопросы.

Элис сделала возмущенное лицо капитана гольф-клуба, увидевшего на поле даму в субботу до полудня. Затем рассмеялась – весело и немного недоверчиво.

– Кстати, о верности: как там Эмили?

Запахло паленым. В пепельнице могла загореться обертка от сигаретной пачки, но дело было в другом. Пахло предательством. Я начал жалеть, что положил Джерарду в карри так мало снотворного. Когда этот мерзавец успел с ней переговорить? Мне была срочно нужна большая кружка пива.

– Какая Эмили? – спросил я, поворачивая голову, как пес, наложивший кучу на диване и застигнутый хозяином.

– Эмили, твоя подруга в Арктике.

Показное удивление она уже оставила, но я видел, что не зла на меня, а только дразнит. Ну и пусть: все мы знаем, к чему это ведет.

– У меня нет подруги в Арктике, – честно сказал я. Технически так оно и было: Эмили уехала не в Арктику, а в Антарктиду.

– А я слышала, есть. Какая-то ученая девушка, любительница походной одежды, беззаветно преданная своему делу.

Отлично, возрадовался я, в ее голосе появились нотки ревности. Может, Джерарду его коварство еще боком выйдет.

– Эмили моя бывшая подруга, сейчас она в экспедиции в Антарктиде, и между нами все кончено. Она, как мне передали на прошлой неделе, нашла себе там кого-то еще.

– Что-то ты не особенно расстраиваешься, – обиженно заметила Элис, будто моя небрежность к Эмили автоматически означала небрежность к ней самой.

– Так ведь все, проехали. Она очень охладела ко мне с тех пор, как занялась своими пингвинами, – пожал плечами я. К счастью, мой каламбур показался ей смешным. Ей, единственной во всем мире. Может, это любовь? Когда кто-то от души смеется над твоими плоскими шутками?

– Расскажи мне о ней, – попросила Элис, подаваясь ко мне и глядя в глаза. – Что тебя в ней привлекало?

Ничего себе вопрос. Честно следовало бы ответить: «Она была рядом и не отказалась». Она дополняла меня, чтобы я чувствовал себя целым. Помню, мой дядя Дэйв как-то сказал: женись, чтобы осталось время для других дел. Я спросил, что он имеет в виду. «Копаться в автомобиле, – ответил он (автомобиль был его страстью), – или чего душа попросит». Похоже, он подразумевал, что, стоит надеть на пальчик девушке кольцо, как можно прекратить все эти походы в рестораны, кино и клубы и заняться наконец настоящим, действительно интересным делом – прочисткой выхлопной трубы «Санбим Рэпьер» 1968 года выпуска. Торчать в гараже просто так, бобылем, ему было бы грустно до слез. Но торчать в гараже, пока жена дома смотрит сериалы, – дело другое, это нормально, он прошел испытание и теперь мог жить, как ему нравится.