Наполеон, взволнованный и озабоченный, бросился к себе и заперся в своей комнате.

Настал канун свадьбы Шарля с Лидией. Маркиза Люперкати окончила свой туалет, собираясь сделать несколько визитов и потом отправиться к исповеди, что было необходимо ввиду церемонии, назначенной на следующий день.

Она, сияя от счастья, осматривалась со всех сторон в зеркало. Наконец-то она была у цели! Теперь уже ничто не в состоянии было помешать ее браку с Шарлем Лефевром, браку, который должен был положить конец ее сомнительному существованию авантюристки. Она войдет, наконец, в круг высшей аристократии и займет подобающее ей место!

Все удалось на славу. Герцогиня Лефевр, очарованная, с полным доверием отнеслась к ней. Ее рассказы о всех бедствиях, перенесенных ею, о страшном горе, испытанном ею, когда она узнала, что ее муж погиб с оружием в руках на поле сражения, о громадном наследстве, оставшемся после мужа, но конфискованном правительством Неаполя, – все это было принято вполне на веру. Наконец, согласно обещаниям ее брата Мобрейля, часть громадного наследства и майората, которые перейдут к Шарлю Лефевру' и его сыну, достанется в один прекрасный день ей, а для того, чтобы это было так, ей надо сделать лишь следующее: надо признать ребенка Шарля и дать умереть второму мужу, здоровье которого стало очень хрупким после тяжелой раны и болезни. И тогда она останется богатой вдовой, носящей одну из лучших фамилий империи. Красивая, изящная, ловкая, она получит тогда возможность пожить в свое удовольствие!

Таким образом это развращенное существо с поразительным хладнокровием мечтало о скорой, преждевременной кончине этого юного раненого, у изголовья которого она играла комедию любви.

Она не испытывала ни угрызений совести, ни страха: все ей удавалось. Она удивлялась, что нет известий от брата, отправившегося в Англию, но верила в хитрость, смелость и изворотливость Мобрейля и была уверена, что он явится к назначенному дню.

Предстояло еще покончить с одним деликатным пунктом – с усыновлением ребенка, прижитого Шарлем Лефевром от Люси Элфинстон.

Этот ребенок не мог иметь своей законной матерью Лидию, если маркиз Люперкати, ее первый муж, был жив в момент его рождения. Поэтому Мобрейль посоветовал ей позаботиться о составлении нотариального акта, в котором на основании показаний свидетелей было бы указано, что смерть маркиза произошла раньше, чем это было в действительности. Все было сделано, и маркиз Люперкати был признан скончавшимся в такой год, когда он не мог быть отцом ребенка. Теперь было уже не трудно выдать Андрэ за сына Лидии и Шарля, а если относительно этого и не было документов, то факт объяснялся теми смутами в Неаполе, при которых зачастую погибали и более важные бумаги.

Следовательно, все было подготовлено, и потому Лидию нисколько не тревожило отсутствие брата. Он сам говорил, что в данный момент присутствие Андрэ совершенно не нужно, а достаточно было, чтобы его имя было упомянуто в брачном акте. Таким образом никакое препятствие не грозило помешать ей стать на следующий день женой Шарля Лефевра, наследника титула и состояния герцога Данцигского.

Маркиза уже собиралась выйти из дома, как в комнату вошла горничная и доложила ей:

– Какой-то плохо одетый человек желает поговорить с вами, ваше сиятельство!

– Наверное, какой-нибудь попрошайка? К чему вы впустили его?

– Его хотели прогнать, но, судя по разговору, это не простой человек, хотя у него и ясно звучит иностранный акцент. Он заявил, что вы, ваше сиятельство, будете в восторге увидеть его; поэтому швейцар подумал, что лучше, пожалуй, доложить!

– Он называл какое-нибудь имя? Может быть, он пришел с письмом? Его послал кто-нибудь из моих хороших знакомых?

– Нет, ваше сиятельство; он только сказал, что вы будете очень рады увидать его, если узнаете, что он пришел от Андреа и был в Сорренто в день Святого Петра.

Маркиза Люперкати смертельно побледнела; ее лицо передернулось. Она вся задрожала и еле-еле смогла пробормотать прерывающимся голосом:

– Он сказал «Андреа»? Сорренто? День Святого Петра? Боже мой! Но это невозможно!

Горничная с изумлением смотрела на волнение хозяйки.

Между тем Лидия упала в кресло и взволнованно сказала:

– Впустите его, раз он пришел от Андреа!

Горничная ушла, оставив маркизу в состоянии безграничного ужаса. Ее глаза в тупом остолбенении уставились на ковер, а губы шептали:

– Он! Он!

Вдали послышался шум шагов. Лидия овладела собой и в приливе энергии подумала: «Это невозможно! Наверное, какой-нибудь авантюрист вздумал воспользоваться его именем!»

Дверь открылась, и горничная, введя посетителя, удалилась по знаку маркизы. Незнакомец и Лидия остались одни; они молчали, вглядываясь друг в друга.

Посетитель был стройным, еще довольно не старым человеком с энергичным лицом и густой черной бородой. Он взволнованно мял шляпу в руках, и на его обнаженном лбу виднелся страшный рубец, шедший через всю голову до самых глаз. Его нос был совершенно рассечен – вероятно, ударом сабли или копья, – и это так искажало лицо, что, будучи прежде по всем признакам красавцем, теперь он был ужасен и отвратителен.

Маркиза в ужасе отпрянула, увидав это лицо, сплошь изрубленное сабельными ударами, но в это же время первоначальное чувство отвращения мало-помалу отходило на задний план, и всю ее охватывало чувство величайшей радости, спокойствия и восторга. Она уже не боялась. Первоначальное чувство ужаса за свою судьбу исчезло. Тоном дамы, потревоженной во время совершения туалета, она нетерпеливо сказала посетителю:

– Кто вы такой и что вам нужно от меня?

Незнакомец поднял голову и посмотрел Лидии прямо в лицо. Снова дрожь пробежала по телу молодой женщины, и снова в ней ожили прежние страхи: хотя сабля или копье и обезобразили до неузнаваемости это лицо, но глаза не потеряли ничего в выразительности и остроте взгляда, переполнившего сердце Лидии отчаянием.

Посетитель долго всматривался в лицо Лидии, не говоря ни слова, и наконец сказал:

– Так, значит, вы не узнаете меня? Неужели же я до такой степени изменился?

– Нет, нет, я не знаю вас, – пролепетала Лидия. – Но вы пугаете меня. Уйдите отсюда или я позову людей.

– О нет, не зовите, маркиза! Вы раскаетесь, что замешали третьих лиц в наше дело! О, раз вы не хотите признать меня, так я сам назову себя! Или я действительно так уж неузнаваем? Но ведь вам передали, что с вами хотят говорить от имени Андреа, бывшего в Сорренто в день Святого Петра. Следовательно, раз вам назвали имя вашего мужа, место и день венчания, то вы могли бы догадаться, кто тот, что желает видеть вас? Да ну же, Лидия, неужели все это серьезно? Неужели же я должен назвать себя? Неужели ты не видишь и без того, что я – Андреа, маркиз Люперкати, твой муж!

Лидия вскрикнула, протянула вперед руки, словно желая оттолкнуть от себя того, кто вдруг появился подобно мертвецу, восставшему из могилы, а затем, бросившись в кресло и закрыв лицо руками, пробормотала:

– Это неправда. Вы лжете. Мой муж умер!

– Я не только не умер, но надеюсь даже вновь начать подле вас прежнюю жизнь.

– Нет, нет! Это невозможно! – вскрикнула Лидия. – Я не знаю вас. Вы не муж мне. Маркиз Люперкати убит в сражении… на дуэли, уж не знаю…

– Скажите лучше, маркиза, что меня сочли умершим! Во всяком случае смею уверить вас, что именно я имею честь быть вашим супругом!

Лидия быстро оправилась. Она вспомнила, что для признания маленького Андрэ ее родным сыном она подстроила так, что официально смерть ее мужа произошла уже давно, и потому твердо сказала:

– Маркиз Люперкати умер уже давным-давно, вместе с Мюратом!

– О нет, маркиза! Со времени сражения при Толентино, на которое вы, вероятно, намекаете и где и в самом деле бросили меня полумертвым, я испытал много всевозможных приключений, и надо приписать истинному чуду, если я еще живу на этом свете. Но об этом речь еще впереди. А в данный момент нам с вами первым делом следует обсудить вопрос, как нам устроиться с вами в дальнейшем.