К N. N Не играй моей тоской, И холодной, и немой. Для меня бывает время: Как о прошлом вспомню я, Сердце (бог тому судья) Жмет неведомое бремя!.. * Я хладею и горю, Сам с собою говорю; Внемлю смертному напеву; Я гляжу на бег реки, На удар моей руки, На поверженную деву! * Я ищу в ее глазах, В изменившихся чертах, Искру муки, угрызенья; Но напрасно! злобный рок Начертать сего не мог, Чтоб мое спокоить мщенье!.. Черкешенка Я видел вас: холмы и нивы, Разнообразных гор кусты, Природы дикой красоты, Степей глухих народ счастливый И нравы тихой простоты! Но там, где Терек протекает, Черкешенку я увидал, — Взор девы сердце приковал; И мысль невольно улетает Бродить средь милых, дальных скал… Так дух раскаяния, звуки Послышав райские, летит Узреть еще небесный вид: Так стон любви, страстей и муки До гроба в памяти звучит. Ответ Кто муки знал когда-нибудь, И чьи к любви закрылись вежды, Того от страха и надежды Вторично не забьется грудь. Он любит мрак уединенья, Он больше незнаком с слезой, Пред ним исчезли упоенья Мечты бесплодной и пустой. Он чувств лишен: так пень лесной, Постигнут молньей, догорает, Погас – и скрылся жизни сок, Он мертвых ветвей не питает, — На нем печать оставил рок. Два сокола Степь синея расстилалась Близ Азовских берегов; Запад гас, и ночь спускалась; Вихрь скользил между холмов. И, тряхнувшись, в поле диком Серый сокол тихо сел; И к нему с ответным криком Брат стрелою прилетел. «Братец, братец, что ты видел? Расскажи мне поскорей». – Ах! я свет возненавидел И безжалостных людей. «Что ж ты видел там худого?» – Кучу каменных сердец: Деве смех тоска милóго, Для детей тиран отец. Девы мукой слез правдивых Веселятся как игрой; И у ног самолюбивых Гибнут юноши толпой!.. Братец, братец! ты что ж видел? Расскажи мне поскорей! «Свет и я возненавидел И изменчивых людей. Ношею обманов скрытых Юность там удручена; Вспоминаний ядовитых Старость мрачная полна. Гордость, верь ты мне, прекрасной Забывается порой; Но измена девы страстной Нож для сердца вековой!..» Грузинская песня Жила грузинка молодая, В гареме душном увядая; Случилось раз: Из черных глаз Алмаз любви, печали сын, Скатился; Ах! ею старый армянин Гордился!.. Вокруг нее кристалл, рубины; Но как не плакать от кручины У старика? Его рука Ласкает деву всякий день: И что же? Скрываются красы как тень. О боже!.. Он опасается измены. Его высоки, крепки стены; Но всё любовь Презрела. Вновь Румянец на щеках живой Явился. И перл, между ресниц, порой, Не бился… Но армянин открыл коварность, Измену и неблагодарность Как перенесть! Досада, месть, Впервые вас он только сам Изведал! — И труп преступницы волнам Он предал. Мой демон Собранье зол его стихия. Носясь меж дымных облаков, Он любит бури роковые И пену рек, и шум дубров. Меж листьев желтых, облетевших, Стоит его недвижный трон; На нем, средь ветров онемевших, Сидит уныл и мрачен он. Он недоверчивость вселяет, Он презрел чистую любовь, Он все моленья отвергает, Он равнодушно видит кровь, И звук высоких ощущений Он давит голосом страстей, И муза кротких вдохновений Страшится неземных очей. Жена Севера Покрыта таинств легкой сеткой, Меж скал полуночной страны, Она являлася нередко В года волшебной старины. И Финна дикие сыны Ей храмины сооружали, Как грозной дочери богов; И скальды северных лесов Ей вдохновенье посвящали. Кто зрел ее, тот умирал. И слух в угрюмой полуночи Бродил, что будто как металл Язвили голубые очи. И только скальды лишь могли Смотреть на деву издали. Они платили песнопеньем За пламенный восторга час; И пробужден немым виденьем Был строен их невнятный глас!.. К другу Взлелеянный на лоне вдохновенья, С деятельной и пылкою душой, Я не пленен небесной красотой; Но я ищу земного упоенья. Любовь пройдет, как тень пустого сна. Не буду я счастливым близ прекрасной; Но ты меня не спрашивай напрасно: Ты, друг, узнать не должен, кто она. Навек мы с ней разлучены судьбою, Я победить жестокость не умел. Но я ношу отказ и месть с собою; Но я в любви моей закоренел. Так вор седой заглохшия дубравы Не кается еще в своих грехах; Еще он путников, соседей страх, И мил ему товарищ, нож кровавый! Стремится медленно толпа людей, До гроба самого от самой колыбели, Игралищем и рока и страстей К одной, святой, неизъяснимой цели. И я к высокому, в порыве дум живых, И я душой летел во дни былые; Но мне милей страдания земные: Я к ним привык и не оставлю их… |
