Я с трудом сажусь и жду, пока комната перестанет кружиться, прежде чем взять телефон с тумбочки. Трясущимися руками я открываю сообщения и пролистываю их.

Сообщение от Ронана исчезло. Запись о нашем телефонном разговоре тоже не сохранилась.

Прошлой ночи не было. Он не трахал меня в оранжерее, не отращивал огромные крылья и не пил собственную сперму прямо из моей задницы, как французское вино из бутылки. Все это мне привиделось в бреду.

Глядя на экран телефона, я понимаю, что чего-то не хватает. Сообщения, которое я отправила Эзре после того, как он убежал из переулка, там нет.

Паника, которая звучала у меня в ушах, проникает все глубже в мое тело, вторгается в мои клетки, пока я не начинаю задыхаться от ужаса.

Звонки, которые я совершала по работе, тоже исчезли из списка вызовов. Когда я проверяю электронную почту, оказывается, что писем также нет.

Я сижу на краю кровати, дрожа от страха, с бешено колотящимся сердцем, пока не возвращается тетушка Ди с дымящейся кружкой чая. Она замечает меня и останавливается.

— Святой базилик, дорогая, ты ужасно выглядишь. Если к полудню тебе не станет лучше, мы вызовем доктора.

Она забирает телефон у меня из рук, кладет его обратно на тумбочку и протягивает мне кружку с чаем, помогая удержать ее, пока я не привыкну к ней.

Я на мгновение опускаю взгляд в его бурлящие золотистые глубины, а затем смотрю ей в лицо.

— Эзра заходил сегодня утром?

Тетя хмурит брови.

— Эзра?

Нет. О боже, нет. Этого не может быть, только не со мной.

— Ты видела его вчера утром, — произношу я срывающимся голосом . — Он заходил, и вы с тетушкой Э его встретили. Светлые волосы. Темно-синий блейзер. Очки в тонкой оправе.

Давина долго смотрит на меня, и между ее бровями появляется тревожная морщинка.

— Выпей чаю и отдохни, дорогая. Мы поговорим, когда тебе станет лучше.

Мои руки так сильно дрожат, что чай стекает по подбородку, когда я пытаюсь его выпить. Тетушка Ди ободряюще вздыхает и снова помогает мне, обхватив мои руки своими, чтобы я не пролила ни капли.

Я так хочу пить и так обезвожена, что выпиваю всю кружку за один раз.

Она остается довольна и лучезарно улыбается мне, затем забирает пустую кружку и гладит меня по волосам.

— Ну вот, — успокаивающе говорит Давина. — Скоро тебе станет намного лучше. Просто отдохни, дорогая. Мы зайдем к тебе позже.

Чай оставил на языке меловое горькое послевкусие. У меня снова раскалывается голова, и тошнота усиливается. Я закрываю глаза, чтобы не видеть, как комната наклоняется.

— Где Беа?

— С ней все в порядке, дорогая. Не волнуйся. Не переживай, ни один волосок не упадет с ее головы.

Она снова выходит из комнаты, напевая веселую мелодию.

Когда дверь за ней закрывается, я пытаюсь встать. Меня шатает, но я все же добираюсь до ванной. Включив верхний свет, я вздрагиваю, увидев свое отражение в зеркале.

Моя кожа бледна, как у трупа. Вокруг глаз залегли темные круги. Мои волосы – спутанное крысиное гнездо. Я выгляжу так, будто болела целый месяц, а не одну ночь.

Я брызгаю на лицо холодной водой, надеясь, что это меня взбодрит, но от того, что я наклоняюсь над раковиной, головокружение только усиливается. Когда я выпрямляюсь, то чуть не падаю и едва успеваю ухватиться за полотенцесушитель, чтобы не потерять равновесие.

В голове у меня пульсирует боль, я иду в туалет, возвращаюсь к кровати и останавливаюсь, заметив свою сумочку на комоде.

С бешено колотящимся сердцем я пересекаю комнату, открываю сумку и заглядываю внутрь.

Коготь пропал.

А был ли он вообще?

Я смотрю на пустую сумку, а певчая птица за окном выводит свою невинную трель, и меня начинает одолевать страх.

Ранним вечером в поместье Блэкторн приезжает доктор.

Он молодой и подтянутый, и довольно привлекателен в бледно-голубой медицинской форме. Тетушка Ди после тихого стука заходит с ним в комнату. Должно быть, я снова заснула, потому что не помню ничего, что происходило между тем, как я проверила телефон, и этим моментом.

На тумбочке у кровати стоят пустая тарелка из-под супа и ложка. Я не помню, чтобы ела что-то, но, должно быть, это так. Во рту слегка ощущается привкус грибов.

Говоря тихим, успокаивающим тоном, каким обычно говорят с плачущими детьми или неизлечимо больными, Давина произносит: — Мэй, это доктор Хансен. Он приехал, как только смог. Он очень хорош в своем деле, так что будь с ним предельно честной, и мы поможем тебе поправиться. Я оставлю вас наедине.

Когда она уходит, доктор Хансен пододвигает стул, ставит его рядом с кроватью, кладет на пол коричневую кожаную сумку, которую держал в руках, и улыбается мне.

— Привет, Мэй. Я понимаю, что ты неважно себя чувствуешь. Почему бы тебе не рассказать мне о своих симптомах?

Мне не хочется этого делать, но, наверное, это просто мой обычный бунтарский дух. Я выпрямляюсь на подушках.

— Я не знала, что доктора до сих пор приходят на дом.

— Одно из преимуществ маленьких городков заключается в том, что я не перегружен работой с большим количеством пациентов, как доктор в крупном городе, и поэтому и могу оказывать более индивидуальный подход.

Я подозреваю, что «индивидуальный подход», который он оказывает тетушке Ди, имеет больше общего с его появлением здесь, чем мое состояние.

Я не упустила из виду тот мимолетный похотливый взгляд, которым они обменялись, прежде чем тетя извинилась и ушла. Должно быть, это тот доктор, о котором она говорила мне перед нашим с Беа приездом, тот, у которого «выносливость».

— Кажется, я подхватила какую-то заразу.

— Давина говорит, у тебя была лихорадка. Есть еще какие-то симптомы?

Я неохотно перечисляю симптомы.

— Тошнота. Носовые кровотечения. Головные боли. Головокружение. Галлюцинации.

Когда доктор удивленно вскидывает брови, я спешу пояснить последнее, чтобы не показаться сумасшедшей.

— Я имела в виду сны. Яркие сны.

Он вздыхает с облегчением, затем кивает и улыбается.

— Хорошо. Это обычное явление при лихорадке. Что-то еще?

Я чувствую себя нелепо, вспоминая о пропущенных электронных письмах, сообщениях и телефонных звонках.

— В последнее время я стала рассеянной.

— Как давно это продолжается?

— Несколько дней. Может, неделю? — Я нервно смеюсь. — Дни сливаются воедино.

— Какие лекарства ты принимаешь?

— Никаких.

— Были ли у тебя проблемы с алкоголем или наркотиками?

— Нет.

— У тебя есть какие-либо заболевания?

— Нет. Я всегда была здорова как бык. У меня даже кариеса никогда не было.

— Аллергия?

— Нет.

Доктор достает из сумки стетоскоп.

— Ты не возражаешь, если я послушаю твое сердце?

— Пожалуйста.

Он встает и прикладывает круглый металлический стетоскоп сначала к моей груди, а затем к спине между лопатками, несколько секунд прислушиваясь к чему-то.

И тут я понимаю, что на мне пижама, а не халат, который я надевала прошлой ночью, когда спускалась за виски, которое так и не получила, потому что пошла в оранжерею, где мою киску разорвал монстр в форме Ронана.

Я понятия не имею, когда вчера закончилась реальность и началась непристойная версия «Алисы в Стране чудес».

Доктор Хансен просит меня глубоко вдохнуть, а затем выдохнуть. Послушав, как работают мои органы в грудной клетке, он говорит: — В легких нет признаков застоя, и сердце работает нормально. Давай измерим твое давление.

Он так и делает, уверяя меня, что это нормально, а затем измеряет мне температуру цифровым термометром.

— Тридцать шесть целых шесть десятых. Если у тебя и была температура, то она прошла.

С каждой минутой я чувствую себя все более нелепо.

— Давай посмотрим, что у тебя с горлом и ушами.

Доктор осторожно прощупывает лимфатические узлы по бокам моей шеи, затем просит меня открыть рот, чтобы заглянуть внутрь с помощью маленького зеркальца. Удовлетворившись результатом, он осматривает оба уха с помощью отоскопа.