Не прошло и пяти минут, а веселье уже началось. Неудивительно, что во время праздников уровень депрессии резко возрастает. Именно в эти дни люди проводят больше всего времени со своими родственниками.
Когда тетя отворачивается, Кью медленно поднимается по главной лестнице на второй этаж с нашими сумками, ступая бесшумно, как кошка, я осматриваюсь.
Дом не изменился с моего детства. В главной комнате возвышается огромный незажженный камин из черного гранита. В нишах потрескавшихся оштукатуренных стен мерцают свечи из пчелиного воска. Каминная полка над очагом украшена плетеными ветками свежей ели, а высокий потолок пересекают темные деревянные балки, с которых свисают железные люстры, оплетенные паутиной.
Но наиболее примечательны книги, которые есть повсюду.
Они расставлены в книжных шкафах от пола до потолка, на кофейном столике, приставных столиках и даже на полу рядом с диваном и креслами. Старинные фолианты в кожаных переплетах соседствуют с современными изданиями в твердом переплете. На одной из стен расположены академические журналы и энциклопедии. Я вижу иллюстрированную серию по энтомологии, которая так восхищала меня в детстве, а также книги по истории, астрономии и искусству.
Остальная часть дома представляет собой лабиринт из комнат и коридоров, не вписывающихся в традиционную архитектуру. В этом лабиринте легко заблудиться и потерять ориентацию. Двери выходят на крутые обрывы. Лестницы ведут в никуда. Извилистые коридоры замыкаются в круг.
Пока я стою тут, меня охватывает дурное предчувствие. Внезапно мне кажется, что я смотрю с края высокой скалы на бурлящее внизу черное море, пронизывающий ветер треплет мои волосы и бьет меня по телу, а за спиной стоит кто-то зловещий, готовый столкнуть меня вниз и отправить с криками на смерть.
Надеясь, что это просто нервы, а не предчувствие, я беру себя в руки и следую за Давиной на кухню.
Несколько часов спустя, после того как мы убрали со стола после ужина, а Беа уснула в моей старой спальне наверху, мы с Эсме и Давиной сидим за кухонным столом и уже неплохо продвинулись с третьей бутылкой пино.
Женщины из семьи Блэкторн умеют многое, но только не воздерживаться от алкоголя.
— Беа довольно развита не по годам, — замечает Давина, лениво проводя пальцем по одной из многочисленных насечек на столешнице из старого дерева.
— Прям как ты, — говорит Эсме, взглянув на меня. — Но она ангел. А ты была маленькой дьяволицей. И такой же вспыльчивой и язвительной, как твоя мать.
Я усмехаюсь, глядя в свой бокал, а затем допиваю остатки вина.
— Ты говоришь так, будто вы обе – милые овечки.
Давина смотрит на меня свысока.
— Простите, ваше королевское высочество, но мы самые послушные ягнята во всей Новой Англии. Мы почти никогда не кусаемся.
— Скажи это отцу О’Брайену. Он все еще крестится, когда видит тебя?
— Пф. Старый дурак. Он единственный, кто может читать «Откровение Иоанна Богослова» и при этом не скучать.
— Если ты считаешь мессу такой скучной, перестань ходить на нее.
Тетя улыбается.
— А как еще мы могли бы еженедельно шокировать добропорядочных жителей Солстиса? Они рассчитывают, что мы дадим им повод для сплетен. Мы бы пренебрегли своими обязанностями городских изгоев, если бы отказались от походов в церковь.
— Может быть, если бы ты не провоцировала людей намеренно, они бы относились к тебе лучше.
Давина молча изучает меня оценивающим взглядом.
— Мы – Блэкторны. Мы вызываем неприязнь у людей одним своим существованием. Мы другие, и такими будем всегда, как бы ни пытались притворяться, что это не так.
Она многозначительно смотрит на мои волосы.
Мне неловко, что тетя обратила на это внимание, и я ерзаю на стуле.
— Я не притворяюсь.
— Этот отвратительный цвет говорит об обратном. И почему именно черный? Ты выглядишь так, будто проиграла пари.
— Хочу тебя заверить, что я крашу волосы у профессионального мастера.
В ее голосе слышится веселье.
— У Мортиши Аддамс2?
Я смеюсь, но потом вспоминаю о матери, и мой смех становится мрачным. Я прикрываю рот рукой, чтобы заглушить всхлип.
— О, милая, я знаю, — говорит Эсме, протягивая руку через стол, чтобы сжать мою ладонь. — Мы тоже по ней скучаем. После смерти Элспет здесь все изменилось.
Это одна из многих причин, по которым я сомневалась, стоит ли возвращаться на похороны бабушки. Если не брать в расчет воспоминания о гоблинах, мне больно находиться рядом с людьми, которые так хорошо меня понимают. С тех пор как я уехала, я тщательно выстраивала свою жизнь, чтобы избежать подобного.
Как и у всех Блэкторнов, у меня слишком много секретов для настоящей близости.
Я прижимаю костяшки пальцев к закрытым векам и выдыхаю. Затем смахиваю слезы, собравшиеся на ресницах, и меняю тему.
— В поезде Беа спросила, почему вы втроем жили с бабушкой и никогда не были замужем.
Эсме выглядит заинтересованной.
— Что ты ей ответила?
— Что мужчины никогда не имели большого значения для женщин в этой семье.
Давина слегка улыбается, довольная собой.
— Они достаточно хороши для того, для чего их используют.
— Если ты собираешься заговорить о своей сексуальной жизни, то я пойду спать.
— Прости? Зрелым женщинам нельзя получать удовольствие от секса?
— Конечно, можно. Но в последний раз, когда мы говорили по телефону, ты в подробностях рассказала о том, как соблазнила симпатичного молодого доктора, который недавно переехал в наш город. Я до сих пор пытаюсь стереть эти образы из памяти. Если мне по какой-то причине понадобится медицинская помощь, пока я здесь, я не смогу смотреть этому человеку в глаза.
Давина теребит прядь волос.
— Мужчины в возрасте от двадцати до тридцати лет действительно находятся на пике своей сексуальной активности. А какая выносливость!
— Боже правый, что я только что сказала?
— Ты ревнуешь, дорогая?
Я сухо смеюсь.
— Очень.
— А как же отец Беа? Ты никогда нам о нем не рассказывала. Вы общаетесь?
Поскольку эта тема – настоящая черная дыра, полная гадюк, я делаю паузу, чтобы тщательно подобрать слова.
— Нет. У нас были разные представления о том, что значит быть отцом.
Сестры молча смотрят на меня своими проницательными зелеными глазами. Как только Давина открывает рот, чтобы что-то сказать, в окна с грохотом врывается холодный порыв ветра. Свечи, расставленные на подоконнике над раковиной, оплывают и гаснут. Пучки сушеной лаванды и трав, свисающие с балок, начинают раскачиваться.
Глядя в потолок, Эсме тихо говорит: — Здесь кто-то есть.
— Или что-то, — мрачно добавляет Давина.
Поднявшись из-за стола, сестры выглядывают в кухонное окно, но какое-то шестое чувство заставляет меня повернуться в сторону гостиной. Я встаю, быстро иду к лестнице и поднимаюсь по ней, перепрыгивая через ступеньку, пока не оказываюсь на верхней площадке. Там есть небольшое окно, выходящее во двор.
Сначала я ничего не вижу. Все темно и неподвижно. Затем луч лунного света пробивается сквозь облака и освещает железные ворота в конце подъездной дорожки.
Высокая фигура, облаченная во все черное, стоит у ворот и смотрит на дом. Хотя его лицо скрыто расстоянием и тенью, мне не нужно видеть его черты, чтобы понять, кто это.
Я узнала бы Ронана Крофта где угодно, при любом освещении, даже в чернильной тьме на морском дне.
Вы никогда не забудете свою первую любовь.
Особенно если она – ваш самый страшный кошмар.
Ронан остается неподвижным до тех пор, пока облака снова не закрывают луну. Затем его поглощает та же тьма, из которой он появился, и он исчезает.
Глава третья
МЭЙВЕН
Той ночью я не сплю. Лежа на старой деревянной кровати с балдахином, на спинках которой вырезаны шипящие горгульи, я смотрю на тени, скользящие по потолку, пока мой мозг пробирается через кладбище воспоминаний, переворачивая замшелые надгробия, чтобы обнажить темную землю и копошащихся насекомых.
