– Где «девяносто девятая» сейчас? – спросил Черноусов.

– Там же, в боксе, – ответил Механикус.

– Ну, дай людям ключи. И аккумулятор там проверь, живой или нет.

Механик кивнул и полез в карман за связкой.

– Ну вот, – удовлетворённо выдохнул Черноусов. – Не бог весть что, но «Лада» есть.

Девяносто девятая. Так повсеместно называли ВАЗ-21099. Машина когда-то была престижной – но это ещё в девяностых. Теперь уже явно подуставшая, но, как понятно из разговора, на ходу, а это уже что-то.

Черноусов завёл нас в бокс. Машина, как ни удивительно, оказалась в довольно приличном состоянии. Серого цвета. Мордюков сразу заметил бирки – порванные, с остатками печатей на дверях, багажнике и капоте.

– Подожди, Владимирович, – уставился он на обрывки бирок. – Она что, из вещдоков, что ли? Изъятая?

– Ну да, – невозмутимо кивнул Черноусов. – Там дело уже тянется второй год. Владелец заедет лет на пятнадцать с конфискацией, скорее всего. Так что, это самое, один фиг перейдёт государству эта машина. Пользуйтесь пока что.

– Погоди, – нахмурился Мордюков. – Так это же вещдок. На каком основании мы будем бензин получать, путёвку?

– Разберёмся, – отмахнулся Черноусов. – На бензин я вам карточку дам, будете заправляться.

– А если ГАИшники остановят?

– Да какие ГАИшники, Алексеич? Ты что, – усмехнулся Черноусов. – У тебя же удостоверение. Просто из города не уезжайте, чтобы областным не попасться.

– Нет, – возмутился Мордюков. – Это же нарушение! Это уголовщина какая-то!

– Ой, да ладно, – отмахнулся майор. – Либо вы пешком, либо на колёсах. Хозяин – барин, выбирайте.

– Берём, – сказал я и перехватил из рук начальника отдела ключи от «девяносто девятой».

Уж так выходило, что мне такие вот полуофициальные ходы были понятнее и даже ближе, чем привыкшему к современной чёткости Семёну Алексеевичу.

– А я на ней ездить не буду, – покачал головой Мордюков.

– Семён Алексеевич, да нормально всё будет, – успокоил я шефа. – Если что, скажем, что перегоняли вещдок на консервацию, на хранение, так сказать.

– Вот! – хлопнул ладонью по ляжке Черноусов. – Яровой дело говорит! Голова…

На том и порешили.

Я побрызгал водой на приклеенные бирки, аккуратно отскрёб их. Механик притащил заряженный аккумулятор. Я сел за руль, провернул ключ. Стартер крутил, крутил, движок не схватывал. Потом вдруг фыркнул, чихнул и завёлся.

И тут же заиграла магнитола. Из динамиков зазвучала некогда популярнейшая песня – «Твоя вишнёвая девятка».

Я невольно улыбнулся. Трек почти в тему. Только у нас не «девятка», а «девяносто девятая». И не вишнёвая, а серая, как бок хрущевки. Но для тачки это нормальный цвет. Мужской такой.

Сюрпризы для Семёна Алексеевича не кончились. Услышав, что ему выделили под кабинет «красный уголок», он уже было собрался материться, но сдержался, только махнул рукой. Видно, понял, что спорить и возмущаться бессмысленно, так же как и по поводу «девяносто девятой». Все равно ничего не добьется. Я стоял и улыбался, потому что видел весь диапазон переполняющих его эмоций.

– В принципе, тут нормально, – проворчал он, оглядывая красный уголок, – зато отдельно. Никто не мешает. Только лампы вкрутить поярче.

– Сделаем, – заверил Черноусов. – И если хочешь, я тебе свою еще настольную впридачу отдам. Ты не думай, я не жмот, но у нас реально по несколько человек в кабинетах сидят. Отдельно – только я и бухгалтерша. Но у нее своя кухня, ее ни с кем не спаришь.

– Ладно… – примирительно пробурчал Мордюков. – Сойдет. Но лампу-то принеси мне, ту, настольную.

Лампы вкручивать нам пришёл тот же Механикус, который, похоже, тут и электриком подрабатывал. Мужик явно с руками из нужного места, вот и закрывал здесь все хозяйственные задачи. Вкрутил, проверил, похлопал по плафону и ушёл, оставив запах машинного масла.

Потом пришла уборщица. Провела влажную уборку кабинета. Семён Алексеевич сразу повеселел, уселся за стол рядом с посвежевшим бюстом Ленина. Смотрел на него и вдруг с настороженностью, которую редко кто у него видел, сказал:

– Максим, как думаешь, может, вождя тряпочкой накрыть? Ну, там, покрывальцем.

– Это зачем ещё? – удивился я.

– Ну как-то смотрит на меня, – сказал он. – Оценивающе, что ли… Как я работаю. Слушает всё. Не по себе мне почему-то.

– Да пусть слушает, – ответил я. – Вы же, Семен Алексеевич, хорошо работаете. Пускай видит, как современная полиция работает. Под вашим, так сказать, неусыпным началом.

Он улыбнулся. И вдруг действительно расслабился.

В отделе начался кипиш. Черноусов выгнал личный состав во дворик, построил их, зачитывал какую-то ориентировку.

Мне стало любопытно, и я вышел в курилку, хотя сам не курил – но надо же как-то присутствовать и узнать, в чем дело.

Черноусов шагал перед строем и говорил коротко и по делу, уже заканчивая инструктаж.

– Если надо, применяйте физическую силу и работайте жестко. По-другому он не понимает. Всё, работаем. Свободны.

Несколько ППСников, пара ГАИшников и кабинетные сотрудники сразу же пошли выполнять приказ. Искать кого-то.

Я подошёл к Черноусову и спросил, кого ловим.

– Да наши внутренние делишки, – махнул он рукой. – Не хочу вас с Мордюковым отвлекать. Сами разберёмся.

Я нахмурился.

– Мы ведь должны быть в курсе оперативной обстановки, Вадим Владимирович. Всё криминальное обычно взаимосвязано.

– Тут особого криминала нет, – пожал плечами Черноусов. – Родственник у меня сбежал.

– Как это? – озадачился я.

Уж больно спокойно он об этом всём говорил.

– Тот, что орал у меня, когда вы на ужине были, помнишь? Сбежал. Вот и весь расклад.

– Погоди, Владимирыч, – недоуменно спросил я. – Ты что, все-таки держал его… ну-у… в плену?

Он вопросительно посмотрел на меня.

– А тебе кто такое сказал?

– Люди говорят. – неопределенно ответил я.

– Ясно. Люди уже напридумывали, наболтали бог весть что. Да какой – в плену? Ну да, за решетку его посадил, запер. Наркоман он. Понимаешь? Нарик. Вроде как, еще не конченый, но если его отпустить, обязательно сорвется, загнется. И так уже здоровья нет. Жалко дурика. Да и жена переживает. Жена-то у меня вообще, Викуся, добрая слишком, хотя, вроде, и понимает все. Но вот как тот орать начинает, когда ломка, так она его жалеет и говорит: Вадик, отпусти. Сердце, мол, кровью обливается. Не могу слышать, как он страдает. Я говорю: дура ты, Вика, дура. Я же ради него стараюсь, чтоб ему лучше было.

– А ты уверен, что так ему будет лучше? Может, стоило его в клинику поместить?

– Да пробовали уже, – махнул рукой Черноусов. – Сбежал, гад. Вот и держим теперь у себя. Жена говорит – нельзя совсем дозы лишать. Я, мол, в интернете где-то читала, что надо помаленьку давать, иначе умереть может человек. Страдания, шок. Я говорю: нет. Я так в 90-х двоих наркоманов отвадил, закрыл их на 15 суток, вот их корежило, как только ни выворачивало, зато потом от привычки они отказались, все спасибо сказали! И с этим я так же хочу, понимаешь. А он сбежал, да – и вот сейчас примет дозу и всё, и все его страдания псу под хвост. Да как ему объяснить? Вот мне надо его срочно найти, пока он не успел, пакостник эдакий, принять дозу, это самое.

Он сунул мне фотографию.

– Вот, кстати, его фотка, – сказал он. – Тоже где-то, может, по городу будешь мотаться, мало ли – встретишь.

Он отдал мне распечатанный, размноженный на струйнике снимок.

У него еще было несколько таких, видимо, раздавал их всем сотрудникам. Я внимательно посмотрел на фото – там был худой, с пожелтевшей кожей и с красными глазами, типичный нарик неопределенного возраста.

– А знаешь, что я думаю? – продолжил Черноусов. – Вижу, что у тебя есть жилка, не то что у моих остолопов. Можешь помочь найти его?

Я не успел даже сказать что-то, только с некоторым удивлением взглянул на него, как он тут же добавил: