Ягоды варились уже целую вечность. Хайке как раз заканчивала процеживать темно-красный отвар, когда через окно до нее долетели крики из деревни. Она замочила шерсть в котле с красителем, оставила котел на огне и побежала обратно в таверну.

Ульрих вернулся. Он сидел на своей лошади, как вырезанная из камня статуя, тень лежала на его глазах, а густая борода скрывала стиснутые челюсти. Тележка была пуста. Готтфрид с ружьем и немецким догом и мясник Юрген, которые последовали за Ульрихом в лес, теперь шагали позади тележки. Готтфрид выглядел бледнее обычного, по лицу Юргена ничего нельзя было прочесть. Ульрих проехал через всю деревню и направился к себе.

Хайке стояла у таверны рядом с Венцелем. Проезжая мимо, Ульрих глянул на них сверху вниз и сказал:

– Найдите, пожалуйста, Лизель. И приведите ее ко мне.

Лизель была старшей сестрой Томаса. Они вместе жили в доме, раньше принадлежавшем их родителям, как это заведено в Греймист Фейр, но если Томас всегда был готов поиграть с Хайке, то Лизель выполняла пожелания родителей и держалась от дочери портнихи подальше. Венцель и Хайке застали Лизель на улице, за порогом ее лачуги: девушка стояла перед домом и наблюдала, как собираются деревенские. Ее рассеянный взгляд остановился на Хайке.

– Это Томас, да? – спросила Лизель. Несмотря на покрасневшие глаза, голос ее звучал тверже, чем ожидала Хайке. – Он вчера домой не вернулся.

– Ульрих тебя зовет.

Лизель последовала за ними на север, к Ульриху. Ульрих и Готтфрид топтались перед сараем, уставившись на заднюю часть тележки. Жена Ульриха, Габи, стояла неподалеку и была как будто немного не в себе – одна ладонь на лбу, другая на бедре. Юрген, скрестив руки на внушительном животе, подпирал двери сарая вместе со своим сыном, ровесником Хайке и Венцеля, Хансом. Тот повторял отцовскую позу. Впрочем, если Юрген мог полностью заслонить собой вход в сарай, Ханс сумел бы протиснуться в щелочку и при закрытых дверях. На его долговязой фигуре висела любая одежда. Завидев их на тропинке, он сначала уставился на Венцеля, потом на Хайке.

– Лизель, – сказала Габи, когда они подошли поближе, – мне так жаль, милая.

Лизель направилась прямо к мужчинам.

– Могу я посмотреть на него?

– Смотреть особо не на что, – ответил Ульрих. Он махнул рукой в сторону тележки, где лежали штаны, ботинки и истрепанные обрывки льняной рубахи. – Когда ты в последний раз видела Томаса? Что он делал?

Лицо Лизель ничего не выражало.

– Вчера утром. Он вышел еще до рассвета, собирался сюда.

– Не дошел, – сказал Ульрих. – Готтфрид, ты ведь обычно на улице по утрам. Видел его?

Готтфрид, спрятавшийся в плащ, словно черепаха в панцирь, так, что его аккуратно постриженные черные волосы топорщились у стоячего воротника, ответил:

– Нет. Я и правда, как правило, встречаю его по дороге, когда иду в пекарню, но мы с Освальдом… – он откашлялся, – вчера утром были заняты.

Ульрих хмыкнул.

– К чему все эти вопросы, Ульрих? – Юрген оттолкнулся своим громадным телом от сарая. Ханс заскользил рядом в тени отца, то и дело вскидывая свои голубые глаза на Хайке. – Ты ведь сам сказал: явно то же самое, что случилось с Хильдой и Катриной.

Лизель тихонько вскрикнула и прикрыла рот рукой.

– Юрген. – Габи сделала жест в сторону Хайке.

Юрген усмехнулся:

– Она отлично знает, что произошло с ее матерью, и мы тоже. Мы все знаем, кто это сделал. Треклятая ведьма. Все это время мы ее не трогали, мол, пусть себе живет в лесу, а она теперь вон что творит.

Все воззрились на Хайке, будто она могла вдруг превратиться в ведьму. Венцель взял девушку за руку.

– Ты уверена, что нашла его именно в таком виде? – спросил Ульрих. – Тела точно не было? Только кровь?

– Кровь и запах. Я-то думала, если напали варги, от тела совсем ничего не остается.

– Так и есть. Тут что-то другое.

Хайке вдруг поняла: в вопросах Ульриха таился скрытый смысл.

– Я этого не делала, – произнесла она холодно.

– Нет, конечно, Хайке, я вовсе не имел этого в виду. – Тон Ульриха смягчился. – Ты больше ничего там не видела? Что-нибудь среди деревьев? Может, слышала звуки какие-то непривычные?

– Зачем ты вообще зашла так далеко по дороге? – спросил Ханс, больше любопытствуя, чем обвиняя.

– Я ничего не видела и не слышала, – сказала Хайке. – Ходила за ягодами. В лесу, совсем не в свой час, поспела багряника. И я искала кусты на обочинах дороги, чтобы обобрать их и сделать краску.

– Краску для чего? – спросил Ханс.

– Какая разница? – огрызнулась Хайке. Она стиснула руку Венцеля, борясь со жгучим желанием как следует врезать Хансу – с желанием, очень часто одолевавшим ее в детстве. Впрочем, злость девушки никогда не трогала самого Ханса, не меняла его непроницаемого выражения лица, не влияла на его абсолютно наплевательское отношение ко всем, кроме себя. Венцель потер костяшки руки Хайке, чтобы вернуть хоть немного тепла в ее холодные пальцы.

– Созовем всех на собрание, – решил Ульрих. – Надо вместе подумать, что предпринять и предпринимать ли вообще что-то.

– А где? – спросил Готтфрид. – С тех пор как лорд и леди Греймист почили, усадьба-то закрыта.

Вперед выступил Венцель:

– В таверне. Места предостаточно.

Ульрих кивнул.

– Тогда давайте всех собирать. – Он глянул на Юргена. – Не надо сеять слухи и домыслы. Пусть деревня решает, как с этим быть.

Габи приобняла Лизель и направила ее к дому. Хайке потянула Венцеля прочь, к центру деревни и, уходя, остро ощутила на себе пристальный взгляд Ханса. По пути вниз они звали всех встречных на собрание, потом отправились на южную окраину поселения и дошли до самой фермы Кляйнов. Кто-то побежал к озеру, позвать рыбака и его сына. Группки деревенских жителей начали стягиваться к таверне, и Хайке с Венцелем поспешили назад, чтобы разжечь очаг в большом зале и расчистить место для выступления Ульриха.

Ульрих появился вместе с Габи, Лизель, Юргеном и Хансом. Готтфрид и Освальд пришли сразу за булочницами Йоханной и Дагни. Рыбак Фальк, его сын Фриц, Эльма и Норберт Кляйны прибыли вместе с работниками фермы. Венцель выдвинул в середину зала стол в качестве трибуны для Ульриха, чтобы всем его было видно. Хайке только решила, что вся деревня в сборе, как на пороге возникла высокая темная фигура, и толпа расступилась, пропуская новоприбывшего.

Доктор Смерть, целиком облаченный в черное, занял место у дальней стены. Не будь у него такой бледной кожи и светлых волос, он вполне бы мог слиться с густой тенью в углу. Хайке не знала, где он пропадал до сих пор и кто сообщил ему о собрании, но, увидев его здесь, ничуть не удивилась. Похоже, он всегда чуял, если что-то шло не так.

Ульрих переступил с ноги на ногу, и стол под ним заскрипел, мужчина откашлялся. Хайке, прятавшаяся за его спиной в углу возле очага, радовалась, что на нее никто не смотрит.

Ульрих снова откашлялся, и толпа смолкла.

– Сегодня на западной дороге обнаружились свидетельства смерти моего юного подмастерья Томаса, – произнес он.

Лица у людей в зале были бледные и встревоженные. Когда речь зашла о смерти, никто не издал ни звука, однако при упоминании имени Томаса послышались негромкие возгласы. Смерть – старый знакомец в Греймист Фейр, чему тут удивляться. Удивление вызывали две вещи: кто и каким образом погиб. Лица деревенских мрачнели по мере того, как Ульрих описывал обнаруженные вещи и место находки. Улики, говорил он, наводят на мысль о нападении варгов. Все жители, хоть и не сказали об этом вслух, разом припомнили тот день четырехгодичной давности, в который погибла прелестная Катрина, и теперь все взгляды обратились к углу, где пряталась Хайке. Ропот нарастал, и, когда Ульрих закончил речь, кто-то из дальних рядов сказал:

– Ну так это ж ведьма, разве нет? Ведьма ж насылает варгов.