Хайке спрятала лицо за плечом Венцеля. Ничего другого она и не ждала. Ее мать так часто ходила в лес увещевать ведьму, что деревенские жители привыкли держаться от Хильды подальше. Сама Хайке ни разу не заходила в лес и никогда не встречалась с ведьмой, но репутация матери перешла прямиком к ней – вместе с нарядами, ремеслом и цветом глаз. С точки зрения деревенских, ведьма служила смерти и всякий, кто с ней, с ведьмой, якшался, – того же поля ягода.
Они добрались до ступенек таверны.
– Отпусти меня, – попросила Хайке.
Венцель боком протиснулся в парадную дверь.
– Погоди немного.
– Я могу идти.
– Знаю, что можешь.
Безлюдная в отсутствие путешественников таверна простаивала без дела, и обитал в ней один только Венцель. По большому темному помещению пронесся сквозняк. Венцель пронес Хайке мимо стойки, мимо лестницы, ведущей на второй этаж, мимо пустых стульев и столов. На одном из них в беспорядке валялись записки, накарябанные неразборчивым почерком, – наброски разных историй, собранных Венцелем за несколько лет. Он усадил Хайке в кресло перед камином, корзинка упала на пол. Через минуту у ног девушки затрещало небольшое пламя. Венцель поспешно скрылся за лестницей и снова появился из кухни с кружкой теплого молока. Несколько раз Хайке порывалась сказать ему, чтобы он сел спокойно, но так и не проронила ни слова. Нельзя лишать Венцеля возможности позаботиться о ней.
– Не надо звать Доктора Смерть, – сказала она наконец. – Я почти в порядке.
Венцель покачал головой и подтащил к огню второе кресло.
– Так что случилось?
Отпивая из кружки молоко и чувствуя себя существенно спокойнее, она рассказала. Пока Венцель слушал, лицо его становилось все зеленее, а к концу повести и он прикрыл рот ладонью. Хайке воздержалась от подробностей, но Венцель всегда болезненно реагировал даже на упоминания любого насилия.
Чем дольше она говорила, тем менее реальной представлялась ей самой та сцена на дороге. Скорее всего, Хайке смотрела на ботинки всего секунду-другую – просто убедиться, что они Томасовы. Воспоминание напоминало ягоду, умирающую на ветке: уже сейчас мякоть сгнивала и исчезала, оставалась одна лишь кожура. Словно это вовсе не ее, Хайке, воспоминание, да к тому же совсем из других времен.
– Но… Томас. – Венцель откинулся на спинку. – Варги. Наверное, они.
– На дороге-то? Считается, что дорога безопасна.
– То есть ты думаешь, это сделал человек? А одежду зачем оставлять?
– Может, хотели, чтобы все выглядело так, будто это работа варгов.
Венцель повернулся к огню и нахмурился еще больше.
– Варг или нет, но что, если оно все еще там? Что, если оно и на тебя бы напало?
– Не напало же. Бесполезно гадать про если бы да кабы, это не поможет разобраться. Люди все время ходят по той дороге, и никто не рвет их на куски. Это ненормально.
– Но твари в лесу…
– В лесу всегда жили опасные твари. Однако дорога-то считается безопасной.
Хайке поймала на себе взгляд Венцеля над краем кружки.
– А как же Катрина? – спросил он. – Как же твоя мать?
Девушка застыла. Огонь еле тлел.
– Они были не на дороге.
– Но умерли так, как ты описываешь. Разве нет? – Венцель прочистил горло, теребя пальцами подлокотники.
– Ульрих нашел и Катрину, и мою мать, – сказала Хайке. – То есть нашел только их обувь и порванную одежду. Говорил, крови не было. Может, конечно, он сейчас посмотрит и решит, что то же самое напало и на Томаса. – Она встала и протянула Венцелю кружку. Сила в ноги вернулась, и Хайке вдруг охватило желание остаться одной и подумать. – Надо все-таки приготовить эту краску. Вернусь, когда приедет Ульрих: у него точно будут ко мне вопросы.
– Постой. – Венцель схватил ее за руку. – Давай я с тобой пойду. А то от тебя до леса всего ничего…
– От дома до деревьев далеко. И до сих пор ничего такого в деревню не являлось… с чего бы ему сейчас?
– А с чего бы ему нападать на кого-нибудь на дороге?
Хайке не ответила. С несчастным видом Венцель взял у нее кружку и позволил уйти.
Дом Хайке раньше принадлежал ее матери, а до того – матери ее матери. Прямо за таверной вздымался холм, тропинка взбиралась к его вершине, где под раскидистыми ветвями старой корявой липы и стояло жилище потомственной портнихи. На дверях красовался букетик – шалфей, остролист, ромашка: когда-то его сюда вешала мать, а Хайке по привычке продолжала. От двери можно было разглядеть пасущееся под серым небом стадо овец, за которым присматривал пастух, а дальше – дом Ульриха на северном холме. Справа, на юге, виднелась ферма Эльмы Кляйн, где из земли торчали зеленые ростки озимой пшеницы.
На западе шла граница леса. Ветер теребил верхушки деревьев. Они словно бы угрожающе надвигались, карабкаясь вверх по склону. Хайке пробрала дрожь, и, пожалев, что не приняла предложения Венцеля, девушка нырнула за порог.
Домик представлял собой одно небольшое помещение, разделенное на две части. В меньшей стояла тяжелая железная ванна, дубовый комод с резьбой работы ее прапрабабушки и кровать, где маленькая Хайке спала вместе с матушкой.
В другой половине хранились все портновские приспособления матери, многие из которых ныне почти не использовались. Высокий вертикальный ткацкий станок, самая громоздкая из ее вещей, стоял возле дальней стены. У Хайке ушло много времени на то, чтобы научиться его чинить, – куда больше, чем на то, чтобы использовать по назначению. Сбоку примостился глиняный горшок, где хранились пряслица, а на столе – горшок поменьше, для веретен. Здесь были корзины шерсти и льна, в одних – уже цветная пряжа, в других – неокрашенная, прибереженная на случай вроде сегодняшнего, когда удавалось раздобыть редкие ингредиенты для красителей. В шкатулках и коробках Хайке держала деревянные, железные и костяные иглы, некоторые до того гнутые, что уже никуда не годились; а еще булавки всевозможных форм и размеров, одни совсем незатейливые – такие легко потерять в складках ткани, другие с головками из ярких, но щербатых камешков; а еще наперстки – на иных от старости почти стерлись дырочки. Был в доме и очаг, где девушка кипятила воду, когда варила краску, а рядом с ним – верстак с матушкиными сапожными инструментами.
Тачать обувь она научилась на ботинках для Венцеля. Мальчика растили прежние хозяева таверны – добрая пожилая пара, у которой совсем не водилось детских вещичек. Мать Хайке мастерила для них все необходимое в обмен на съестные припасы и присмотр за дочкой на время, пока сама она пропадала в лесу. На этой-то одежде и обуви для Венцеля Хайке и обучали портновскому и сапожному ремеслу.
Матушка знала свое дело лучше всех в деревне, но некоторые другие тоже умели прясть, ткать, шить и тачать обувь, так что большинство жителей избегало ту-кто-говорит-с-ведьмой, жившую слишком близко к лесу. В желудке Хайке еда водилась только потому, что мать выполняла заказы хозяев таверны и продавала свои товары странствующим купцам и путешественникам, время от времени заглядывавшим в Греймист Фейр.
Останки матери – порванную одежду да старые башмаки – нашли в лесу, неподалеку от останков Катрины, ровесницы Хайке. Все говорили, будто их убили варги – духи леса, преданные ведьме и преследующие всякого, кто ступал на их землю. Версия про варгов звучала убедительно, ведь всякий житель Греймист Фейр, погибший от чужой руки, становился варгом, и трупа не оставалось.
Хайке уселась за верстак рядом с пустым очагом и постаралась взять себя в руки. Мать умерла четыре года назад, а казалось, что сегодня. Казалось, это ее одежда нашлась на дороге. Самой-то Хайке не привелось засвидетельствовать ту сцену в лесу – Ульрих не позволил. Она видела лишь небольшой надгробный камень с вырезанным на нем именем матери – могила без тела.
Пока Хайке перебирала ягоды и готовила котел, эмоции немного улеглись – по крайней мере, на некоторое время. Шерсть, предназначенная для покраски, была давно вычищена и аккуратно уложена в полотняный мешок, подвешенный под верстаком. В то время как ягодный отвар кипел на огне, Хайке вытащила шерсть из мешка, прогладила ее пальцами, а потом поднесла к лицу и вдохнула запах. Шерстью, ягодными красителями и костяными иглами пахла матушка. Она никогда не жаловалась на недостаток заказов или холодное отношение соседей по деревне. Хайке уткнулась лбом в край верстака и уставилась на грязные носы своих башмаков. Ее мать умела делать обувь, которая служит по двадцать лет, но так и не смогла добиться того, чтобы деревня их приняла.
