Мы остановились на соседнем холме, в пределах видимости, но вне досягаемости даже для самого сильного лука. Я приказал разбить лагерь.

Лейф стоял рядом со мной, не отрывая взгляда от холма противника.

— Всего три сотни, — прошептал он. — Не больше… Жалкие оборванцы, потерявшие душу. У нас — столько же. Но мы — на коне. Мы — в ярости. Рюрик, давай нападем сейчас же! Пока они не подготовились. Пока страх не сменился отчаянием, а отчаяние — дикой храбростью. Мы сомнём их за полчаса!

Я перевел взгляд на Эйвинда, который раздавал команды суровым парням, затем снова посмотрел на унылый холм. Я не видел там воинов: остались лишь тени от былой отваги. Видел, как один из них, пытаясь починить порванный ремень на поножах, вдруг швырнул его в грязь, сел и уронил голову на колени. Видел, как двое других просто стояли, уставившись в пространство перед собой, их плечи были ссутулены под невидимым грузом отчаяния.

— Нет, брат… — сказал я. — Не сейчас…

— Что? — Лейф обернулся ко мне, и в его глазах вспыхнул настоящий огонь. — Как это нет? Ты видел, что они натворили? Ты видел стариков Гранборга? Ты видел, как они казнили Торгильса? Эйвинд мне всё рассказал в дороге! Они держат моего отца, Рюрик! Они…

— Я это всё знаю Лейф… — перебил я его. — И я не намерен это забывать. Но мы не мясники… Наша цель — не перерезать глотки. Наша цель — сломать хребет этой войне. И сделать это так, чтобы наши люди, которые уже истекли кровью у стен Буянборга, не истекли ею и здесь. Каждая жизнь на этом холме — уже на вес золота. Я не собираюсь платить этой ценой за резню кучки загнанных в угол крыс.

Лейф тяжело задышал, его кулаки сжимались и разжимались. Жилы на шее надулись, как канаты.

— И что же? Мы будем просто ждать? Дадим ему время собраться с мыслям и придумать новую низость?

— Мы дадим ему время понять, что выбора у него не осталось, — сказал я и обернулся, поймал взгляд самого юного и быстрого из наших воинов. — Вот ты… Скачи назад в Буянборг. К Астрид и Торгриму. Скажи им, чтобы прислали всех, кто может держать оружие. Нам нужно численное превосходство, чтобы окружить этот холм таким кольцом, чтобы сама мысль о прорыве показалась им кощунством…

Молодой викинг кивнул, а через миг он уже летел вниз по склону, поднимая за собой фонтан мёрзлой земли.

— Осада… — с отвращением выдохнул Лейф. — Долгая, грязная и нудная осада.

— Не обязательно долгая, — сказал я, не отрывая взгляда от темнеющего холма противника. — Иногда достаточно просто показать капкан, чтобы мышь от безысходности или по дурости сама в него юркнула…

Сумерки спустились быстро, укутав оба холма синим, почти фиолетовым покрывалом. На нашем холме зажглись костры — скупые и неяркие. Люди молча чистили оружие, ели вяленое мясо, не глядя друг на друга. Все взгляды так или иначе тянулись к жалким огонькам в лагере Торгнира.

Лейф сидел у самого большого костра и точил свой меч. Камень проходил по лезвию с ровным, гипнотическим шипением. Его взгляд был прикован к стали, но я знал, что он видел в ее отблесках усталое мудрое лицо отца и тёмные, насмешливые глаза Торгнира, который в детстве (по словам самого Лейфа) всегда умудрялся стащить у него из-под носа самый сладкий кусок на пиру.

Именно в этот момент из нейтральной полосы и вышел одинокий человек.

Он шёл неторопливо, не пытаясь скрыться. В одной руке он нёс простой шест, на котором трепетало белое полотнище. На нём была простая, но добротная кольчуга, и носил он её с таким достоинством, с каким конунг носит корону. Это был берсерк. Я видел это по глазам. По той особой мёртвой тишине, что исходила от него, как холод от льдины. В его взгляде таились пустота и чувство долга, ставшего единственной осью, вокруг которой вращалась его жизнь.

Его привели ко мне. Он остановился в двух шагах, его взгляд скользнул по моему лицу, а затем и по Лейфу, чья точилка застыла на полпути.

— Ярл Торгнир, сын Ульрика, вызывает Конунга Рюрика на хольмганг. — спокойно сказал незнакомец.

Уши будто пробкой заткнули — так тихо стало. Даже треск поленьев в костре теперь казался святотатством.

— На рассвете завтрашнего дня, — продолжил старый берсерк, не меняя интонации. — Посредине, между холмами. Кровь одного из вас всё и решит. Кто победит — получит власть, земли и жизнь своих людей. Кто проиграет — его дело умрёт с ним. Так хочет ярл. Так требует его честь и честь его воинов, не желающих бесславно сгнить в вашей ловушке…

Древний поединок вождей… Самый простой выход из тупика. И самый дурацкий. Стратег во мне сразу закричал, что это безумие. Что у нас есть все козыри на руках. Что время — наш союзник. Что незачем рисковать всем, когда победа уже почти созрела, как яблоко на ветке.

Но я посмотрел в пустые глаза этого храброго воина и увидел в них отражение всех законов этого мира. Законов чести, гордости и отваги. Торгнир, загнанный в угол, бил в самую суть. Он предлагал традиционный суд богов. Последнюю ставку отчаявшегося игрока.

И прежде чем я смог открыть рот, вперед шагнул Лейф.

— Нет. Рюрик не пойдет с ним биться! — сказал силач. — Это моё право!

Он повернулся ко мне. Его синие глаза горели холодным, ровным внутренним пламенем.

— Он мой брат по крови. Он предал нашего отца. Он опозорил наш род. Он заковал в цепи землю наших предков. Его кровь должна литься от моей руки. Его вызов — ко мне. — Лейф повернулся к посланцу, и его голос стал гулким, как звук большого колокола. — По нашим законам, право кровной мести за род — выше права конунга на поединок! Я, Лейф, сын Ульрика, законный наследник Альфборга, принимаю вызов Торгнира. Я буду биться с ним!

И он был прав. И по писаным законам тинга, и по неписаным, но куда более важным законам крови и семьи. Это была их битва. Их семейная драма, вынесенная на всеобщее обозрение. Их последний, страшный разговор, который можно было вести только клинками.

Я медленно кивнул. Потом перевёл взгляд на старого берсерка.

— Передай своему ярлу. Завтра на закате он встретится не с конунгом Буяна, а со своим братом. Пусть боги решают, кто из них достоин жизни.

Посланец кивнул и пошёл обратно. Его белое полотнище медленно растворилось в синей мгле молочным миражом.

Все смотрели на Лейфа. Он стоял несколько мгновений, сжав кулаки, глядя туда, где скрылся вестник. Потом, не говоря ни слова, вернулся к костру. Сел. Взял точильный камень. И снова начал водить им по лезвию своего меча.

Вжик-вжик…. Вжик-вжик…

Мы сделали всё, что было в наших силах. Отстояли город. Доскакали досюда. Послали за подмогой… Теперь всё зависело от воли богов, которых, быть может, никогда и не существовало. И от стали, которая существовала несомненно…

Вжик-вжик….Вжик-вжик…

Глава 18

Рассвет подкрашивал туман золотой пылью. Серое, влажное марево стелилось по равнине, цеплялось за пожухлую осеннюю траву, смешивалось с дымом от наших потухших костров. Воздух загустел, наполнившись запахами жизни: мокрой овчиной, угольным дымком и призрачным дыханием моря, что витало на краю сознания, как забытое обещание.

При этом всём шел дождь. Осенняя морось проникала под одежду, под кожу, под самое сердце… Каждая капля была крошечным ударом молотка по наковальне тишины. Она превращала землю под нашими ногами в темную липкую грязь, которая чавкала и присасывалась к сапогам с каждым шагом, с каждым вздохом. Это была земля-могила, готовая принять уже всё, что упадет на нее.

Мы выстроились на склоне холма, став частью этого сырого пейзажа. Наши плащи потемнели от влаги и превратившись в тяжелые, негнущиеся свинцовые крылья. Лица были мокрыми и серыми, бороды висели сосульками, глаза блестели темными бусинами на масках усталости. Никто не говорил…Только дождь нашептывал свою печальную сагу в побуревшую траву да в замерзшие сердца.