Торгильс на этих словах виновато опустил взгляд в свою кружку.

— Не меньше двух тысяч, конунг, — Хлейми вытер рукавом пот со лба. — Половина — ополченцы. Землепашцы и скотоводы, которых Торгнир подкупом и угрозами выдернул из родных хуторов. Вооружены кто во что горазд: вилы, косы, старые топоры. Другая половина — его личная дружина и наемники. Идут бодро. Если не сбавят ход, к вечеру будут в Гранборге.

Он помолчал, затем глотнул меда из кружки.

— И есть еще одна беда. По пути его войско растет, как снежный ком. Со всех окрестных земель к нему стекаются авантюристы, бандиты с большой дороги, всякий сброд в надежде на легкую добычу.

— Две тысячи… — задумчильно протянул я. — И авантюристы… Грозная сила.

— Сила немалая, — хмуро согласился Торгильс.

— У Харальда было больше, — заметил Хлейми, и в его глазах блеснула искра закаленной уверенности. — И где они теперь?

— Число — не всегда залог победы, — сказал я. — Но силы, и правда, примерно равны. Не понимаю я Торгнира… На что он надеется? При штурме укрепленного города потери атакующих всегда пять к одному, если не больше. Он что, решил положить все свое войско под нашими стенами?

— Уж чего-чего, а дураком Торгнира не назовешь, — покачал головой Хлейми. — Хитрый, как лис. Наверняка, он задумал какой-то подвох. Какую-то хитрость.

— Не сомневаюсь, — я тяжело вздохнул. — Ладно… Ешьте, пейте, отдыхайте. Скоро вам понадобятся все ваши силы. А мне… мне нужно подышать воздухом и все как следует обдумать.

Я вышел из дома и медленно, преодолевая боль в ноге, пошел по улицам возрождающегося Буянборга. Воздух был наполнен звоном топоров, скрипом пил, смехом детей, которые уже успели привыкнуть к новой жизни среди руин. Я дошел до причалов, где кипела своя работа. Женщины, старики и те, кто не мог держать меч в руках, плели из желтой осенней листвы и веток огромные маскировочные сети.

Среди них я сразу увидел Астрид. Она стояла на коленях среди других женщин, ее рыжие волосы, выбившиеся из-под платка, горели на солнце, словно мед. Увидев меня, она что-то быстро сказала подругам и побежала ко мне, легко перепрыгивая через канаты и бревна.

Не говоря ни слова, я протянул ей руку. Она без колебаний вложила в нее свою ладонь, и мы, не сговариваясь, пошли прочь от шумной работы, по тропинке, ведущей вдоль берега.

Мы шли молча, и лишь крики чаек да плеск воды о камни нарушали тишину. Я все еще сильно хромал, и посох глубоко вяз в сыром песке, но с каждым шагом боль в ноге отступала, уступая место странному, мирному спокойствию. Ее рука в моей была теплой и надежной точкой опоры.

— Тебе не холодно? — наконец нарушил я молчание, глядя на ее тонкую шерстяную накидку.

— Рядом с тобой? — она лукаво улыбнулась, глядя на меня исподлобья. — У меня есть свой личный костер, который греет меня изнутри.

Я рассмеялся. Ее слова были просты и лишены пафоса, но от этого становились только ценнее.

— Этот «костер» не даст тебе замерзнуть, но от ветра не спасет, — пошутил я.

— А ты прижмись ко мне крепче, вот и спасет, — парировала она, и ее звонкий смех смешался с криком чаек.

Мы дошли до старого, полуразрушенного причала, где когда-то швартовались рыбацкие лодки, и сели на скрипящие бревна, свесив ноги над темной прозрачной водой. Фьорд лежал перед нами, спокойный и величественный… Он отражал в своей чаше высокое осеннее небо.

— Знаешь, о чем я думаю, глядя на все это? — тихо спросил я, обводя рукой горизонт.

— О том, как все это защитить? — предположила она.

— Нет. Ну, то есть да, конечно… Но не только. Я думаю о том, как нам повезло.

Она повернула ко мне удивленное лицо.

— Повезло? Сейчас? Когда к городу подступает армия, а ты едва ходишь?

— Именно сейчас, — я крепче сжал ее руку. — Мы живем в мире, где все по-настоящему.Дружба здесь проверяется кровью, а не пустыми словами за кружкой эля в теплой таверне. Любовь… — я посмотрел ей в глаза, — это не томные взгляды и шепот в саду под луной. Это выбор. Решимость стоять друг за друга до конца. Жизнь здесь — это ежедневная битва за нее. А смерть… смерть всегда рядом. Она дышит тебе в затылок, и от этого каждый прожитый день, каждый миг, каждый вздох становится таким… ярким. Таким острым. Таким ценным.

Она слушала меня, не отрывая взгляда, и в ее глазах плескалось понимание.

— Я никогда не думала об этом так, — прошептала она. — Но ты прав. Здесь все честно.

Мы снова замолчали, глядя на воду.

Потом, набравшись смелости, я робко спросил:

— Астрид… А как у вас проходят свадьбы?

Она от неожиданности даже подпрыгнула на месте, а потом рассмеялась, и ее лицо озарила счастливая, игривая улыбка.

— Ох, Рюрик… Ну, и вопрос ты задал! — она покачала головой, но глаза ее сияли. — Это же целый обряд! Все начинается с помолвки. Жених должен прийти в дом к невесте и официально попросить ее руки у главы семьи. Принести выкуп. Обычно это оружие, скот или украшения.

Она устроилась поудобнее, явно наслаждаясь моментом.

— Потом назначается день. Свадьбу всегда играют в пятницу — это день Фрейи, богини любви и плодородия. Невеста… — она покраснела, — она должна принести в дом нового очага связку ключей от всех хранилищ, чтобы показать, что станет хорошей хозяйкой. А еще… ей расплетают девичью косу и заплетают волосы в косы замужней женщины. На голову надевают особый убор.

— А жених? — с интересом спросил я.

— Жених должен доказать, что достоин своей избранницы, — ее глаза хитро сверкнули. — Иногда это поединок с кем-то из родичей невесты. Иногда — состязание в скальдическом искусстве. Но самое главное… — она понизила голос до таинственного шепота, — это обмен мечами. Жених вручает невесте меч своего отца или деда — как символ защиты, которую он ей дарует. А невеста дарит ему меч своего рода. Чтобы он защищал не только ее, но и всю ее семью, ее род.

Она умолкла, глядя на меня, и в ее взгляде читался немой вопрос.

— А после? — подбодрил я ее.

— После — пир! Грандиозный пир, который может длиться несколько дней! Приносят в жертву животных, льются реки эля и меда, все едят, пьют, слушают скальдов… — она замялась и добавила уже совсем тихо: — А потом… молодых проводят в специальную комнату или в отдельный дом. И над их ложем… кладут обнаженный меч. Чтобы их первенец был сильным и храбрым воином.

Она закончила и смотрела на меня, слегка запыхавшись от долгой речи, ее щеки пылали румянцем.

Я слушал ее, завороженный. В этих обычаях, диких и прекрасных, была своя, суровая поэзия. Своя глубокая, многовековая мудрость.

— Что ж… — сказал я, глядя ей прямо в глаза. — Тогда сегодня вечером мы поженимся. И устроим пир. Пусть и не на несколько дней… Но всё же…

Ее глаза расширились от изумления, а потом наполнились таким счастьем, что моему сердцу стало тесно в груди.

— Ты… ты уверен? — прошептала она. — Сейчас? Прямо сейчас? Я могу… я могу начинать готовиться?

— Конечно, уверен! — я улыбнулся самой широкой и искренней улыбкой за последние недели. — Сколько можно ждать? Правда, я не смогу отплясывать на пиру, — я постучал посохом по доскам причала, — но, думаю, это можно простить жениху-калеке.

— О, Рюрик! — она бросилась ко мне, обвила мою шею руками и прижалась губами к моим губам. Ее поцелуй был стремительным, соленым от морского ветра и сладким от счастья. — Я так рада!

Она отпрянула, вскочила на ноги и, не в силах сдержать ликования, пустилась в пляс прямо на старых досках, раскинув руки, словно собиралась взлететь.

— Сегодня! Сегодня! — пропела она и, крутанувшись на месте, бросилась бежать обратно к городу.

Я смотрел ей вслед, и на душе у меня было светло и тревожно одновременно. Я видел, как она, запыхавшаяся и сияющая, подбежала к женщинам, как что-то им рассказала, и вся их группа разом взорвалась счастливыми возгласами, смехом, объятиями. Они бросили свою работу, окружили Астрид плотным кольцом и, щебеча, как стайка весенних птиц, повели ее в город, вероятно, чтобы начинать приготовления.