— Для каждого отца, если только он любит свою семью, дочь всё равно принцесса. А семья — то маленькое царство, где каждый мужчина князь или царь, — поспешил я добавить.

— Ну если в этом смысле, так-то оно и есть, — усмехнулся Шульц, а потом добавил: — Роды были сложными. У вашей жены узкий таз. Но она сильная женщина, справилась. Только нынче не беспокойте её. Отдыхает, и присмотр у неё такой, как предполагается и у Анны Леопольдовны, когда и она будет рожать.

Конечно, я порывался к Юле, сказать спасибо, увидеть жену, убедиться, что с ней всё в порядке. Порывался и настоял на своём, чтобы хоть посмотреть со стороны, не нарушая её покой.

Густав отговаривал меня, указывая на то, что сейчас супруга выглядит не совсем лицеприятно. Но тут я был непреклонен. Не из тех, кто может видеть жену только при «марафете». Как говориться: и в горе и в радости.

— Что с ней? — прошептал я, когда в сопровождении медика вошёл в комнату, где спала Юля.

— Малые жилы, кои вы называете в своём медицинском трактате капиллярами, полопались у неё на лице от напряжения. В скором времени они уйдут, и подобного не будет, не извольте беспокоиться, — сказал Шульц.

Лицо спящей Юли было сплошь в крови. Видно, судя по разводам, эту кровь на её лице уже протирали, но всё равно она немного сочилась. Лицевые капилляры полопались. Видимо, очень тяжело пришлось моей любимой, чтобы разродиться дочкой.

Я знал подобные явления, и моя жена, когда рожала первенца, тоже напрягалась так, что и капилляры на лице полопались. Однако, когда я её уже забирал из роддома, никаких последствий видно не было.

— Где дочь моя? — строго спросил я, как только мы вышли из палаты, где спокойным сном посапывала Юля.

Хотелось с ней разделить радость, но пусть отдыхает. Потрудилась. А я вернусь к утру. Ну или она проснется в течении часа, что я мог себе позволить находиться в больнице.

— Прошу, проходите. Вы же не успокоитесь, — обречённо сказал Густав, показывая рукой направление.

Думаю, каждый мужчина, который видел ребёнка сразу после рождения, меня поймёт. Странные ощущения, когда смотришь на этот комочек жизненных сил, морщинистый, припухший. Казалось бы, что здесь может быть красивым? Но красивым здесь было всё. Если любишь, то не замечаешь уже каких-то погрешностей внешности, даже в характере. Любишь без остатка, всей душой и с туманным взглядом.

— Уа! Уа! — заплакала дочка.

И у меня быстро стали увлажняться глаза. Настолько умилил крик маленького человека.

И это нелогичное чувство, когда видишь маленького, только что рождённого человека, но при этом уже его любишь, да так, что горы свернуть готов, лишь бы только у этого комочка жизнь сложилась.

— Красавица… Вес, рост какой? — спросил я у доктора.

— По той метрической системе, что вы уже как год пытаетесь внедрить в России, три килограмма и чуть больше двухсот граммов при росте в пятьдесят три сантиметра, — сказал Густав, прочитав данные с бумаги из своей папки, с которой не расставался.

Всё в норме, всё так, как должно быть. Так что нужно было бы успокоиться и заняться делами, но мне пришлось ещё потратить не менее полчаса часов, чтобы прийти хоть в какое-то нормальное психологическое состояние. И пока я не поговорю с Юлей, отправиться к Елизавете все же не могу.

— Что с Остерманом? — спросил я у Фролова, который появился в лечебнице примерно через час после того, как я здесь оказался.

— Степан смотрит за новым домом канцлера. Канцлер внутри и ничего не делает. О вашем приезде знать не должен, хотя не исключаю, что кто-то будет следить за вашим домом, ваше превосходительство, и уже попробует сообщить ему. Не извольте беспокоиться, перехватим, — сказал Фролов, и я его отправил усилить контроль над любыми возможными передвижениями Остермана.

И вот только после этого я смог подойти и взять за руку Юлю. Она проснулась, будто бы почувствовала, что я рядом. Спросила у прислужницы, но когда узнала, что я в больнице, послала за мной.

— Прости, что дочку родила! — пока я пытался найти нужные слова, повинилась жена.

— За что просить? За то, что подарила мне красавицу? Что родила здорового ребёнка и себя сберегла? За это я должен благодарить тебя, — сказал я.

— Но ты сильно хотел…

— А теперь хочу дочь! — решительно заявил я.

Перед тем, как со мной разговаривать, лицо Юлии ещё раз протёрли мокрым полотенцем, и сейчас любимая выглядела куда как лучше. Бледновата, конечно, но после того, что она натерпелась, вряд ли можно иметь здоровый цвет лица, и скакать как козочка.

— Назовёшь как? — спросила Юля.

Ну прямо вообще русская стала. Хотя может быть и в немецких традициях — спрашивать у мужа имя для ребёнка.

А, собственно, как? Для сына имя было уготовано, а вот для дочери… В голову пришла шальная мысль наделить мою дочку именем Анна-Елизавета. Это было бы очень политически выверено, пускай бы и напоминало жене о некоторых пикантных подробностях моей жизни.

Но…

— Анастасия, — сказал я. — Сегодня аккурат святки по Анастасии.

Я сразу понял, что, в принципе, это имя более чем подходит нашей дочери и мне нравится.

— Анастасия Александровна! — смаковал я имя. — А что? Мне нравится!

Я взял руку Юли и поцеловал.

— Уже прощаешься? — спрашивала жена. — Пусть мне ничего не говорили, но я же видела, что происходит что-то неправильное, и ты приехал… Только вчера реляция дошла до Петербурга, что твоя армия взяла Очак, Хаджибей. Утром газеты разразились хвалебной статьёй про тебя… А ты здесь. Во дворце что-то? С Анной Леопольдовной все в порядке?

— Все хорошо, — говорил я, целуя руки Юле.

Я не мог сказать жене, что мне действительно нужно идти. Складывалось какое-то ощущение, будто бы я предаю.

— Да вижу я, Саша, что идти тебе надо. А мне отдохнуть. Ну ты же ко мне придёшь вечером или завтра?

— Господин Шульц был столь любезен, что предоставил мне комнату для жизни в лечебнице, — сказал я. — Я прибуду в ночи, утром встретимся, любимая.

— Зная тебя, у господина Шульца явно не было выбора, — рассмеялась Юля.

А потом уже смеялся и я. Но дела, действительно, были неотложными. История учит, что если уделять внимание только решением семейных вопросов, то тогда начинаются проблемы по всем другим направлениям жизни. Правда, это правило работает и в обратную сторону. Надеюсь, что какую-то золотую середину я всё-таки нашёл, и сейчас, чтобы решить другие дела, мне нужно поспешать.

— Государыня в Царском Селе? — выходя из палаты жены, совсем другим, резким тоном спрашивал я у Фролова.

— Так точно, ваше превосходительство, — рапортовал он.

И уже скоро я мчался в Царское Село. Забралась же престолоблюстительница от проблем подальше, закрылась, мол, не при делах.

— Сударь, вы готовы? — спрашивал я у Генриха Мюнца, который ехал вместе со мной в карете.

— Уже готов, ваше превосходительство, — не столь обречённым тоном, как ранее, отвечал мне немец.

Мы мчались так, что был риск загнать даже тех добрых лошадей, которые были шестёркой запряжены в карету. Наверное, если бы кто-то фиксировал рекорды передвижения, то явно заинтересовался бы тем, как скоро мы добрались до Царского Села.

— Её Великое Высочество не принимает! — сказал мне ливрейный лакей, когда я уже вступал на крыльцо дворца в Царском Селе.

Пока ещё на крыльцо старого дворца, хотя рядом развернулось грандиозная стройка. Чем она недовольна? Почему интриги плетет? Зимний дворец заложили, резиденцию в Царском Селе перестраивают, причём так, что хоть сюда столицу переноси. Денег у нее хватает и на самые большие глупости, Петр Шувалов не отказывает в финансировании. Но Елизавете нужно было ещё власти.

— А ну, пошёл вон! — сказал я, перехватывая руку лакея и отталкивая его в сторону.

— Ваше превосходительство… — неуверенно перегородил мне дорогу знакомый по сражениям в Крыму уже секунд-майор.

А тогда был всего лишь капитаном. Все те, кто рядом со мной — необычайно быстро идут в гору. Порой можно десятилетиями ждать нового чина, а тут практически все те, кого я видел и с кем рядом воевал, или же с кем имел хорошее общение, все эти люди поднялись на один, а некоторые так и на два чина вверх.