Судя по тому, что в ее глазах не промелькнуло и искры понимания, женщина представления не имела, о ком я веду речь.

– До войны в этом доме жил художник. Галлер Валерий Стефанович. Слышали о таком?

Она отрицательно покачала головой:

– Нас сюда только в шестьдесят первом переселили, а до этого мы квартировались на другом конце города.

– А еще жильцы есть?

– Как не быть? Только они все позже нас въехали. Вам к Михалычу обратиться нужно. Он здесь дольше всех обитает, может, что путное и подскажет.

– Где его найти?

– А чего искать? Он в саду на лавке целыми днями сидит. Идите через двор, а там – за угол.

Женщина сказала правду. Я действительно нашла старика за домом, где он, свесив голову на грудь, дремал в тени развесистого куста.

– Добрый день. Не вы случайно Михалычем будете?

Он поднял голову и хриплым то ли ото сна, то ли от курева голосом отозвался:

– А что надо?

– Я ищу человека, который жил здесь в тридцать восьмом. Мне сказали, что вы поселились в доме раньше остальных семей. Вот я и подумала, может, вам что-то известно о его судьбе?

– И кого ж ты, к примеру, разыскиваешь?

– Ни фамилии, ни отчества я не знаю, а звали его Антон. До войны ему было лет двенадцать, и жил он здесь с семьей художника Галлера.

Старик оказался дотошным и на вопросы отвечать не спешил:

– И зачем он тебе понадобился?

– Мне Татьяна Петровна Галлер посоветовала с ним поговорить. Я журналистка. Пишу статью о ее муже.

– Так ты от Татьяны Петровны! – оживился старик. – Как она поживает?

– Неплохо для ее лет. Здоровье немного подводит, но память по-прежнему ясная. Вот посоветовала разыскать Антона. Сказала, он должен знать, что происходило в доме после их с Валерием Стефановичем ареста.

– Помнит меня, значит, – удовлетворенно пробормотал старик. – А я думал, забыла. Когда она из лагерей вернулась, я к ней заходил. Только она говорить со мной не захотела. Даже из комнаты не показалась. Ну я и не стал больше надоедать.

– Не обижайтесь на нее. Это все лагеря. Десять лет строгого режима на ком угодно оставят свой отпечаток.

Он согласно подхватил:

– Что и говорить, несладко ей пришлось.

– Значит, вы и есть тот самый Антон?

Михалыч молча кивнул.

– Помните, как их забирали?

– Такое разве забудешь? Проснулся от громкого стука во входную дверь. Стояла глубокая ночь, в доме все уже спали, и потому это требовательное буханье меня испугало. Я сел на кровати и прислушался. Сначала было слышно только лязганье отпираемых запоров, но, когда в прихожей раздались чужие голоса, я не выдержал, вскочил с постели и выбежал в коридор. В тот момент мимо проходила Татьяна Петровна в халате, накинутом поверх ночной рубашки. Не замедляя шага, сердито приказала: «Марш в свою комнату и носа не показывай, пока не позову». Я отступил назад, прикрыл за собой дверь и припал глазом к щели. В следующую минуту в коридоре зажегся свет, раздался топот сапог по полу и мимо меня прошли сначала Учитель и Татьяна Петровна, а за ними люди в военной форме. Я испугался, кинулся к окну и как был, босиком и в одних трусах, так и сиганул через подоконник в сад. Первым порывом было убежать подальше, но в следующую минуту я вспомнил, что там, в доме, остались близкие мне люди, и это заставило меня остановиться. На цыпочках, стараясь не шуметь, прокрался вдоль дома и заглянул в окно мастерской. Шторы были задернуты неплотно, и было видно, как ночные гости расхаживают по комнате и вышвыривают вещи из шкафов на пол.

Тогда во дворе все было не так, как сейчас. Перед крыльцом росли деревья, дорожки обсажены сиренью. Я добежал до угла дома, а там упал на пузо и ужом пополз в кусты. Место, где залег, было удобным. С него хорошо просматривалась и улица, и входная дверь. Я решил оставаться в засаде до тех пор, пока чужаки не уйдут.

Обыск тянулся долго. Все это время я лежал в кустах, а перед домом стоял «черный ворон». Наконец парадная дверь открылась, и вывели Валерия Стефановича. Я не успел сообразить, что происходит, как его затолкали в машину и увезли. Только «воронок» отъехал, как из двери выскочила Татьяна Петровна с Вероникой на руках и побежала следом. Мне стало так страшно, что я заплакал.

Я все еще сидел в кустах, когда снова послышался шум мотора. Подумав, что возвращается Валерий Стефанович, я обрадовался и собрался уже бежать навстречу, но из «воронка» вышли только военные и торопливо заспешили к дому, а я остался в кустах. Внутри они пробыли недолго, уже через несколько минут вернулись назад, стали рядом с машиной и, тихо переговариваясь, закурили. Как я понял позднее, сотрудники НКВД приехали за Татьяной Петровной, не нашли ее и остались ждать. Как только она появилась, ее тут же посадили в «воронок» и увезли.

Вот тут мне стало совсем плохо. Я боялся сидеть в темном саду и в дом, хотя во всех комнатах горел свет, идти тоже боялся. Когда машина подъехала в третий раз, я уже ни на что не надеялся, и правильно! Это оказался грузовик с солдатами. Они стали таскать из дома картины и грузить в кузов машины, а я смотрел на это и плакал. Мне же было известно, как Валерий Стефанович дорожит своими работами, и то, что их ночью по-хозяйски увозили чужие люди, окончательно убедило меня, что происходит нечто очень страшное.

Грузовик тронулся с места, а я кинулся следом. Конечно, мне за ним было не угнаться, но стояла глубокая ночь, улицы пусты, а до монастыря тут, сами видите, рукой подать. Как только я понял, что они направляются туда, так со всех ног к нему и припустил.

Когда подбежал к воротам, машина уже давно въехала во двор и тяжелые створки снова были плотно закрыты. Только ведь недаром мы с пацанами шастали по окрестностям. Мне в монастыре знаком каждый камень, каждая щель. И про лаз под западной башней, о котором взрослые не догадывались, тоже было известно. Спотыкаясь в темноте о поросшие бурьяном горы мусора и рискуя сломать ногу, я пробрался вдоль стены до башни и нырнул в скрытый кустами пролом. Все то время, пока я полз на животе по узкому проходу, а потом крался по монастырскому двору, меня колотила такая крупная дрожь, что, казалось, на всю округу было слышно, какую чечетку выбивают мои зубы.

Конечно, так мне только со страху казалось, на самом деле вокруг было тихо и спокойно. Темень стояла такая, хоть глаз коли. Горела только одна лампочка, но ее тусклый свет терялся на огромном пространстве монастырского двора. Машина стояла как раз под фонарем, у крыльца келейного корпуса, и ее уже заканчивали разгружать. Солдаты заносили внутрь последние картины, а поодаль стоял директор музея с тогдашним начальником НКВД и наблюдали за работой.

Короткими перебежками, от дерева к дереву, я подкрался к ним и затаился в тени. В неверном желтоватом свете я хорошо видел их спокойные лица и слышал каждое сказанное слово.

– ...Галлеру конец. Недельку-другую посидит у нас и запоет как канарейка. После пары-тройки допросов от его заморского гонора и следа не останется. А как только подпишет признание, тут его, миленького, можно и к стенке ставить, – мерно попыхивая папиросой, проронил начальник НКВД.

Директор музея, внимательно следивший за разгрузкой картин, не поворачивая головы, молча кивнул.

– Если б не вы, я бы и картинки к праотцам отправил, – продолжал рассуждать его собеседник. – Сложил бы в кучу посреди двора, плеснул бы бензинчиком – и хана!

– Нет-нет, милейший Петр Васильевич! – встрепенулся Кайсаров. – Делать этого ни в коем случае не следует!

– Да кому она нужна, эта мазня? – пренебрежительно фыркнул военный. – У меня директива из Москвы в течение месяца дело Галлера завершить, а картины уничтожить.

При этих словах директор музея нервно дернулся, а говорящий, заметив беспокойство собеседника, добродушно осклабился:

– Не нервничайте, Леонид Николаевич. Я помню наш уговор и не трону эту пачкотню. Отдаю ее, как и обещал, в ваше полное распоряжение. Только и вы уж со своей стороны постарайтесь, спрячьте получше. Не нужно, чтоб она посторонним людишкам на глаза попадалась, ведь в Москву я отпишу, что все ликвидировано согласно распоряжению.