Я ползу. Колени, несмотря на плотный деним кондовой джинсы, похоже, уже стёрты в кровь о щебень штата Аризона, в котором я ни разу не был. Каждый камень — будто крупный наждак или осколок толстого стекла. А холодище… Ледяная вода ручья, по которому я пробираюсь, обжигает кожу сквозь прилипающую мокрую ткань, обеспечивая парадоксальный ожог от арктической стужи. «Двигайся, Макс, двигай, грёбаный ты папуас!», — бормочу сам себе, но слабый голос тонет в немыслимом гуле, который исходит отовсюду и ниоткуда одновременно.
Я не просто идиот, влипший не пойми во что, я волоку за собой на жёстком пеньковом канате, словно украденном с рыбацкого баркаса, целую связку зелёных противотанковых мин ТМ-62М. Чугунные лепёшки смерти, каждая под десять кило — словно гири огромных весов, на которых где-то наверху пучками взвешивают души. Они громоздкие, несуразные, поэтому обвязка впивается в плечи, обещая навсегда оставить на теле рубцы. Откуда здесь мины?
Откуда я здесь?
Русский парень Максим с Енисея, вчерашний студент из Лесосибирска, механик и водитель автобуса, а сегодня — партизан в аду, которого нет ни на одной карте.
Небо не просто тёмное — оно багровое, как запёкшаяся кровь, и там, может, уже завис спутник-шпион. По небу плывут не облака, а клубки чёрного дыма, извивающиеся словно живые.
И твари. Не кондоры и не грифы-стервятники из песни в Mackenna’s Gold, нет. Существа с кожистыми, как у летучих мышей, крыльями — размах, сука, как у небольшого самолёта. Они издают звук, похожий на инфернальное шуршание огромной целлофановой плёнки, разрываемой над ущельем гигантскими руками. Звук режет нервы, впивается в мозг. «Они тебя видят, Макс, — шепчет мне кто-то изнутри. — Они все тебя видят».
Флора — словно порождение злого маньяка-мичуринца. Кактусы-сагуаро вытянулись в искажённых, почти человеческих позах, словно замурованные в плотном растительном теле скелеты. Колючки длинные, бледные, похожие на фаланги пальцев. Они шевелятся и шипят, когда я проползаю мимо. А между кактусами стелется нечто вроде плюща, листья цвета гниющей печени влажно чавкают под локтями. Кажется, они пытаются ухватить меня за руки, затормозить.
Гадство, живность ещё хуже! Скорпионы. Не те, мелкие, что в пустынях, а с кошку величиной, их хитиновые панцири отсвечивают ядовито-зелёным фосфоресцирующим светом. Они щёлкают хелицерами и не убегают, а поворачивают безглазые головы, следя за передвижением человека. Жала подрагивают в такт моему сердцебиению. «Не тронь, и они не тронут», — лгу я себе, зная, что это неправда.
За спиной, в старом армейском рюкзаке, болтается несколько шашек тротила и катушка огнепроводного шнура. На ощупь тротил как холодное мыло. А в руках я сжимаю курковую двустволку, «тулку-двудулку», как называл её дед. Старое ружьё кажется таким беспомощно-бесполезным, игрушечным против всего того, что скрывается впереди. Против них.
Пещера.
Дыра зияет в скале впереди, и не просто тёмным пятном, а настоящей бездной. Её края неровные, обломанные, словно кусок скалы был вырван из камня когтями великана. Оттуда тянет сквозняком, но не свежим, горным, а спёртым, несущим запахи влажной земли из могилы, тления и ещё чего-то паскудного…
Это не просто дыра в камне с консервированным страхом. Страшная пещера — рана на теле нашего мира, и она инфицирована.
И я знаю, что должен её уничтожить. Кто-то надоумил меня об этом во сне, вложил цельную мысль, словно патрон в патронник. «Закрой эти врата, Макс. Закрой, пока не стало слишком поздно». Что, чёрт возьми, за врата, что за ними? Кто?
Мой страх как клубок из двух нитей. Первая — люди. Я постоянно оглядываюсь, мне чудится, что в каждом закоулке ущелья притаились тени в идеально отутюженных костюмах, с холодными глазами и значками ФБР или ЦРУ на лацкане — агенты из Лэнгли или Куантико уже накрывают меня сетью. Их лица размыты, но я чувствую взгляды, тяжёлые, как свинец.
«Они думают, что я шпион, диверсант, — мелькает паническая мысль. — А как иначе объяснить появление в аризонской глуши русского с противотанковыми минами?».
Но вторая нить страха — прочней и чернее. Это то, что может вылезти из пещеры. Не люди. Нечто, для описания чего не придумано слов. Я слышу, как из темноты доносится скрежет, будто по стеклу водят огромной костью. И шёпот. Нечленораздельный, ползучий, он проникает в голову, обещая не смерть, а нечто бесконечно худшее. Безумие. Растворение. Забвение. «Оно знает, что я здесь, — давит ком в горле. — Оно играет со мной».
Каждый мускул во мне кричит от напряжения. Спина — сплошной болезненный спазм. Руки и плечи предательски дрожат, но я должен крепко держать эту дикую минную связку и просто ползти вперёд.
«Ещё метр. Ну, ещё один! Успеть, чёрт возьми, тебе надо успеть, Макс!». Воды ручья вдруг стали гуще, темнее, словно я ползу по разбавленной нефти. Она липнет к коже, и её резкий запах отдаёт серой и электричеством, как после грозы.
Я почти у цели.
Тень от стены перед входом в пещеру накрывает меня, и становится холодно по-настоящему, до костей. Эта тьма физически давит на глаза. Я останавливаюсь, прислонившись спиной к холодной скале, и пытаюсь перевести дух. Ага, воздух здесь тот самый — могильный, запах влажной гнили и древнего, инфернального зла. Подтягиваю первую мину, вторую… Они нестерпимо тяжелы. «Вот и приползли, — бормочу я, стараясь не смотреть в чёрный зев перед собой. — Русский спецназ в гости к Ктулху».
Ещё несколько метров, и я начну закладывать взрывчатку под своды этого ада, молясь, чтобы хватило времени на бегство. Начинаю устанавливать взрыватель в шашку, окоченевшие пальцы плохо слушаются. Именно в этот момент шёпот из пещеры стихает. И наступает тишина. Гробовая, неестественная, давящая тишина. Даже кожистые твари в багровом небе замирают. Что-то шевелится в этой темноте, скребётся когтями по шершавому камню, а я знаю — если оно выберется наружу, мне конец.
И в этой тишине я слышу новый звук. Отчётливый, влажный, шаркающий шаг из глубины пещеры. Не один. Их много. Очень много. Они приближаются. И я понимаю, что мне уже не успеть…
Процесс пробуждения был болезненным — очнулся неожиданно, будто от толчка. Не пошевелившись и продолжая прерывисто дышать, я не мог вернуться в реальность.
Как будто между кошмарным сном и явью пролегла граница, со всеми присущими ей атрибутами: контрольно-следовой полосой, рядами проволочных заграждений, пулеметными вышками с прожекторами и патрулями со свирепыми овчарками. Да уж… Лучше никому не рассказывать. Подумают, что сочиняю.
Через несколько минут я приоткрыл глаза и тупо уставился в потолок, пытаясь оценить степень головной боли. Затем приподнял подушку, прислонив к спинке кровати, сел, оперевшись спиной. За окнами светло. Глянул на часы. Почти двенадцать, ничего себе. Что теперь делать, надо вставать… Сел, поднялся, голова кружилась. Тело было вялым и безвольным, хотя остаток сна говорил: «Видишь, всё хорошо, тебя и на этот раз не сожрали».
В санузел! Господи, какой архитектор придумал это чудовищное слово? Нет бы назвать «санфаянсовая». Закончив поливать себя холодной водой, я подумал и достал из тумбочки некогда подаренную механическую бритву с ручным заводом «Спутник-67» Московского приборостроительного завода.
К десятилетию космической эры, запуску первого искусственного спутника Земли, эту ленинградскую бритву модифицировали в Москве, изменив внешний вид и добавив к названию число «67». В комплект к бритве идёт щёточка для чистки ножей, запасная насадка для бритья, дорожный кожаный футляр, картонная коробка, инструкция-паспорт и гарантийный талон, который я бережно сохранил. Завода у этого чуда механики хватает на три минуты, но зато пружинный механизм может работать полвека.
Сеточка насадки из не самой лучшей стали 0,05 мм довольно быстро теряет режущие свойства, но выручает дисциплина обслуживания и паста ГОИ. В противном случае бритва становится эпилятором. Я поступил хитрей и проще, заказав десяток новеньких насадок каналом, вес мизерный. В общем, мой «Спутник» бреет отлично даже спустя несколько десятилетий после выпуска. Отрабатывает под ноль, не дерёт.
