Во дворе капища было шумно и весело. Сегодня сюда собралась вся ребятня со всех окрестных деревень и сел. В основном здесь были дети в возрасте от шести до десяти лет, но среди них было и несколько малышей младше пяти и парочка старших, лет пятнадцати, которых родители послали присмотреть за остальными.

Старик Добран сидел на завалинке своего дома, ласково щурясь от теплого весеннего солнца, и рассказывал им про основы их веры и миропонимания.

Маленькая Злата сидела возле его ног и водила палочкой по песку. Ей было всего четыре года, и все эти разговоры были ей пока не понятны и мало ее интересовали. Гораздо интереснее было наблюдать, как под воздействием ее магии, неровные линии на песке сами собой складываются в волшебные узоры. Добран искоса поглядывал на ее проделки и время от времени то стирал какую-то линию, неодобрительно качая головой, то наоборот, дорисовывал, улыбаясь при этом.

— Ох наплачешься ты с ней, Велимир, — сказал ведун старейшине в ночь, когда Злата появилась на свет, уморив до смерти свою мать тяжелыми родами, — дите, рожденное в эту ночь, — посланник Богов, а вот на счастье или на беду — не известно. Отдай ее мне, так для всех лучше будет.

— Разберемся, — хмуро сказал Велимир, глядя на крошечный пищащий комочек, который сейчас на руках держал Добран. Затем он перевел взгляд на безжизненное тело Маравы, все еще лежащее на кровати, — отмучилась, горемычная, всю жизнь от нее одни только беды были, так еще и напоследок удружила, дите в подоле незнамо от кого принесла, а сама — в Рию отправилась.

— Зачем ты так, Велимир? — укоризненно вздохнул ведун, — вины Маравы тут нет, сколько Боги отмеряли, столько и прожила. А то, что маялась всю жизнь — так видать судьба такая. Ну что надумал-то? Отдашь мне девочку?

— Не отдам, — отрезал Велимир, — Ждана — бесплодная, нет у нас детей, себе оставлю, дочерью мне станет. Имя ей нареки.

— Златой назови, неясная судьба у нее, мраком покрытая, пусть хоть имя будет светлым, — вздохнул Добран, — пожалеешь ты о своем решении, Велимир, ох, пожалеешь.

Ведун передал ему младенца. Велимир осторожно взял ее в свои огромные руки. Малышка смотрела на него ясными голубыми глазами и улыбалась беззубым ртом.

— Что это? — испуганно спросил старейшина, — разве может младенец улыбаться?

— Непростое дитя ты выбрал, — покачал головой ведун, — она все может, провидицей будет, Богам ее посвятить надо.

— Нет, — нахмурился Велимир, — не будет этого, в миру жить будет. Не больно-то Боги на меня призрели, не отдам ее им, — сейчас в нем говорили давние обиды за трудное детство, когда потеряв родителей в очередном набеге, он попал в невольники, что сделало его хитрым, изворотливым и в чем-то беспринципным. Сбежав из полона, Велимир всю юность провёл в разбойничей ватаге, совершая набеги, что окончательно ожесточило его сердце, и вот несколько лет назад он осел на их землях. Поначалу был сотником, затем воеводой, а после недавнего набега, когда благодаря его уму и хитрости удалось отбиться практически без потерь, все единогласно выбрали его старейшиной.

В глубине души Велимир понимал, что старый ведун прав, и что лучше было бы отдать младенца и не идти против богов, но стоило ему взять ее на руки, как на сердце стало легко и радостно, а в мыслях — тихо и спокойно, словно порыв весеннего ветра, ворвавшийся в комнату разметал, развеял в прах все заботы и терзания. Старейшина смотрел в сияющие глаза девчушки и не желал расставаться с ней.

— Дурное задумал ты, старейшина, ох, дурное. Не по себе ношу поднял. Не сдюжишь. Боги все равно свое возьмут. А будешь ли ты после этого счастлив?

— Вот и посмотрим, — Велимир осторожно укутал малышку в полу плаща и вышел в морозную зимнюю ночь.

— Светлых Богов никогда не рисуют и прочих изображений и кумиров их не делают — объяснял детям Добран.

— А почему, дедушка? — спросила кареглазая Лика, дочка охотника Ватюты. Старик улыбнулся, все дети в возрасте до десяти лет звали его дедушкой, — а потому, внученька, что надобности в этом нет. Вокруг оглянитесь, и вы их всегда увидите.

Злата, слушавшая в пол-уха, подняла голову и осмотрелась: вот березка покачала ветками, словно Хранительница Дев, Аста, тряхнула косами, вот старый дуб скрипнул, словно Покровитель Воинов, Рагнор, поднимаясь, разминал свои кости, и даже старая избушка, подобно бабушке Лете, улыбалась щербатым ртом распахнутой двери. Девочка улыбнулась, и из-под ее рук в небо взлетела стая ярких бабочек, на миг сложившись в Покровителя пастухов и стад, молодого Дея.

Добран покачал головой:

— Иди сюда, Злата, довольно проказничать, — он похлопал себе по коленям, девочка поднялась на ножки и доверчиво забралась на руки к старику. Тот ласково гладил ее по голове, погружая в состояние легкого забытья. Прогнать ее он не мог, а то, что он будет рассказывать дальше, ей было лучше не слышать. Злата сидела у него на коленях, не шевелясь, и любовалась потоками силы, которые кружили вокруг Добрана. Ведун что-то говорил, но его слова не доходили до ее сознания. Вдруг он на секунду прервался и вынул из-за пазухи цветной лубок с изображением красивого мужчины. Злата успела увидеть картинку и замерла, словно ее поразила молния. Глаза мужчины смотрели прямо ей в душу.

— Это Хорос, создатель нашего мира, основа основ и глава темного пантеона, — меж тем продолжал Добран, не заметив ее изменившегося состояния.

— А почему создатель мира — темный? — поинтересовался Боргес, сын третьего старейшины. Парню было уже одиннадцать, и на следующий год он должен был стать взрослым членом клана.

— Потому что он — разрушитель, только ему позволено что-то менять в этом мире, и только он может его разрушить.

— Я его во сне видела, — тихо сказала Злата, — будто зовет он меня, манит, а найти не может, говорит: «выходи, милая, все равно отыщу, обещанная,» — она подняла испуганные глаза на Добрана, — дедушка, ведь ты меня ему не отдашь?

— Что ты, милая, — старик вздрогнул, и его рука снова прошлась по ее голове, затуманивая ее мысли, — «так вот кому ты обещана, Злата,» — подумал ведун.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся Боргес, — много мнишь о себе, приемышь, с чего вдруг Хоросу тебя к себе забирать? Если помрешь только…

— Замолчи, дурак, — одернула его старшая сестра Мила, — не смей говорить такое. Дедушка, расскажи еще.

— Поздно уже, детишки, — вздохнул Добран, глядя на клонящееся к закату солнце, — завтра приходите, коли дождя не случится. Пойдем, Злата, домой тебя отведу, — он поднялся, держа на руках задремавшую девочку.

— Что ты несешь, старик⁈ — бушевал Велимир, — что значит — обещанная?

— Я предупреждал тебя и жену твою предупреждал, Злата — непростая девочка. Ему принадлежит. Придет он за ней. И с тебя спросит, коли не отдашь.

— Это мы еще поглядим, — проворчал Велимир, — кому она обещана и кто за ней явится. А если ты мне голову морочишь, Добран, то и тебе головы не сносить.

— Полно вам, о чем спорите? — Ждана уже уложила Злату и сейчас спускалась вниз, мужчины тотчас замолчали, — давайте лучше ужинать. Проходи, Добран, мы тебе всегда рады, а на Велимира не сердись, если он чего брякнул, так это он не подумавши, — она выразительно посмотрела на мужа.

— Да, проходи, Добран, — осекся Велимир, — прости, я сгоряча, не серчай. Как скажешь, так и сделаю, но в капище тебе Златку не отдам, свет она мой, сердце мое, жизнь за нее отдам.

— Вот в том-то и беда, — качал головой ведун, — привязался ты к ней, а в возраст войдет да невестой станет, как отдавать будешь?

— Так до того далеко еще, — отмахнулась от Добрана Ждана, — ей всего четыре года от роду, раньше восемнадцати невестой не становятся, а там любую отдавать придется. Так что ты не волнуйся. Мы справимся.

Отужинав и попрощавшись с ними, Добран отправился к себе домой. «Учить тебя надо, Злата, силу твою развивать, чтобы сама свою судьбу выбрать могла. Ничего, что Велимир против, потом сам мне спасибо скажет,» — размышлял ведун, поглядывая на небо.