Ты хотела меня о чем то попросить…

Да. Это большой разговор.

В танце он вдруг ощутил небывалое восхищение, сквозь модный гипюр трогая ее сильную спину и ощущая тонкую бретельку совершенно лишнего в своей формальности лифчика.

Гена, мне очень нужно купить машину "жигули". Срочно для очень важного в моей жизни дела.

Это очень важно для тебя?

Очень… Я буду тебе обязана до конца жизни.

Они как и тогда после полета, ехали в уютно мурлыкающем такси. И снова она целовала его мягкими и душистыми губами.

Хочешь? Девчонки уехали на гастроли, я одна. Хочешь?

Не надо, Настя. Не надо, дорогая. Я тебе завтра и талон и деньги привезу, а так – не надо.

И снова Гена смотрел на черно-серые с отблеском красных и желтых огней питерские небеса. И снова молил их:

Засуши, Господи, мою любовь к Алле. Засуши, как Ты засушил ту смоковницу, что не накормила Тебя!

Младшая.

Донскевичи жили на самом берегу Байкала. Дом Николай Александрович поставил еще в бытность свою начальником строительного управления. Вернее, дом он ставил как бы и не себе лично, а в плане постройки так называемого казенного жилья для трестовского руководства. Тогда, пятнадцать лет назад, когда Настюшке было еще четыре годика, а его красавица Марийка была беременна их второй дочкой, Николай Александрович и пробил в главке смету на эти двенадцать домиков, что образовали тот уголок цивилизации, который местные поселковые острословы назвали "Кремлем".

И не только из-за высокого забора красного кирпича, но и из-за контингента проживавших тут знатных товарищей.

Дом получился на славу. Для себя, не для других строил! На первом этаже две огромных, совмещенных с кухней гостиных… В Сибири любят ходить друг к другу в гости, ходят большими компаниями, и… Ах, сколько здесь было попито-выпито с друзьями-товарищами! Сколько вечеринок с музыкой и танцами было устроено его гостеприимной хозяюшкой Марийкой – первой мастерицей лепить пельмени аж на весь их поселок Молодежный.

На втором этаже были кабинет и спальные комнаты его с Марийкой и дочек. На третьем – не кирпичном, а деревянном, так называемом, летнем этаже – была видовая веранда, выходящая на сторону Байкала, и две комнатушки для гостей. В подвале расположились котельная, мастерская и баня-сауна, которой Николай Александрович очень гордился. Не было такой сауны даже у управляющего трестом – Сан Саныча Преснякова. И когда нередко они устраивали тут мальчишники с трестовским или заезжим московским начальством, Сан Саныч игриво грозил пальцем Николаю Александровичу, мол, нехорошо иметь машину длиннее, чем у своего начальника, жену красивее, а баню удобней и комфортней! Что до длины капота машины, то Сан Саныч конечно образно приврал – прочитал где то у модного Карнеги…

Тут все они ездили на УАЗиках – близняшках, различавшихся разве что только цифрами в последней строке на номере. А вот что до жены… То да! Ни у кого из местных боссов такой красавицы, как его Марийка, не было. Но и сам Николай Александрович был рядом с нею образцом сибирской стати и характера. У такого – не отобьешь! Может поэтому – никто и не пытался за все их двадцать пять лет совместной жизни. А может, Николай Александрович просто и не знал ничего о своей жене…

Вторая их дочка родилась с уродством. Ножку Аннушке повредила районная акушерка.

И эта семейная беда, по убеждению его Марийки, стала той божьей компенсацией за "слишком счастливую жизнь", что была у них до рождения их второй. Уж каким только профессорам в Ленинграде и Москве не показывала она их Аннушку, в какие только монастыри и скиты не возила она ее! Девочка хромала и при ходьбе подволакивала свою несимметрично сухую конечность. И те занятия танцами, которым посвятила себя их старшая – Настюшка, стали каким то контрастным и принципиальным символом семьи Донскевичей. Одна дочь – балерина, а другая – инвалид с детства.

Аннушка бесконечно много читала. Ей позволяли в семье все. Ни в чем ей не было отказу, и поэтому, когда в ее спаленке до четырех утра не гасился свет, ни мать, ни отец не смели вмешиваться в образ жизни дочери.

К шестнадцати годам Аннушка прочитала все двести томов библиотеки мировой литературы и почти наизусть выучила все предисловия академиков и профессоров-литературоведов.

А в семнадцать, прочитала всех классиков античной и немецкой философии. От Аристотеля до Шеллинга. В восемнадцать легко поступила на заочное отделение философского факультета МГУ.

Изводя мать, она по пол-часа карабкалась по крутым ступенькам на третий – "летний" этаж их дома на берегу… И потом целый день сидела на веранде "с видом", листая и чиркая карандашом своих верных друзей – тома Фихте и Леонтьева, Лосева и Шпенглера, Бердяева и Сартра. На берег она ходить не любила. Там бывали люди, которых она дичилась, стесняясь своей хромоты.

Дней за пять до отлета Гены из Ленинграда, ему позвонила Настя. Продиктовала список книг, которые, как она выразилась, было бы неплохо найти в букинистических развалах на Литейном. Для сестренки Аннушки – она очень бедненькая, прикована к постели, но очень и очень умненькая.

Деньги тебе там родители отдадут. Тебе ведь не сложно из аэропорта до поселка "Молодежный" доехать? А обратно в город тебя отец отвезет. Заодно и познакомитесь – он большой начальник по строительству…

Пол дня Гена шарил по прилавкам магазинов старой книги на Московском – возле Парка Победы, на Литейном, на Старо-Невском. Книг набрал на целый чемодан.

Собственно, после того, как он купил Насте машину, денег лишних уже и не было…

Но как то выкрутился. И еле дотащил потом эти книги в аэропорт. По весу багажа он зашкалил все допустимые нормы, но девушка на регистрации мило ему улыбнулась, и вместо сорока килограммов написала на багажном ярлыке "двадцать".

До молодежнинского "кремля" Гена добрался только в десятом часу вечера. Такси решил не отпускать, не известно – дома ли кто? И как еще примут? Уж больно Гене собачий лай был не по душе, что поднялся за кирпичным забором сразу, как такси остановилось против ворот. На его стук, лай во дворе еще более усилился, напоминая уже не службу верного дворового волкодава, а перекличку лагерных псов большого гулаговского хозяйства. Наконец, снег с той стороны забора заскрипел под чьими то валенками.

Кто?

Из Ленинграда от дочки вашей – Насти, книжки привез…

Такси пришлось отпустить. Николай Александрович гостю обрадовался и велел остаться по-крайней мере до следующего утра. Гена принялся было возражать, мол и так из отпуска опаздывает, ребята и начальство на строительстве заждались… Но управляющий треста Донскевич тут проявил всю непреклонность своего характера.

– Кто у тебя там начальник строительства? Семеникин? Знаю его! Я ему позвоню завтра же утром. Тебе отпуск еще на неделю продлят. И вообще, пока у меня в сауне не попаришься – никуда не уедешь!

Комнату Гене отвели на втором этаже. Настенькина, – счастливо улыбнувшись сказала Марианна Евгеньевна, застилая еще пахнущую девичьими слезками и мечтами неширокую деревянную кровать с портретами над ней, вырезанными из журналов…

Улановой, Нежинского, Барышникова… И едва Гена переодел рубашку, сняв свой "срамной", как говорила мама, походный свитер, как позвали к столу.

Стол превзошел все ожидания. И откуда только все это изобилие взялось, ведь и не праздник нынче и даже не воскресенье? – думал Гена, разглядывая бесконечные балыки, языки, ветчину, копченую телятину, омулей… и… и даже перепелиные яйца в черной осетровой икре. Хозяин, плотоядно потирая руки, выставлял на стол графинчики с жидкостями разного цвета, но очевидно, объединяемых одною химическою формулой содержимого – "це-два-аш-пять-о-аш"…

В сауну мы с тобой завтра пойдем, Марийка говорит, замучаем сегодня парня, если он в девять утра из Ленинграда вылетел, да не емши и не спамши… Надо его кормить, да спать ложить… Правильно?

Да я в самолете поел… – неуверенно промямлил Гена.

Че там в этом самолете? Цыплячья ножка с горошком? Такому парню! Я в Москву летаю по службе – в Министерство по два раза в месяц… Понял? Так я без этого,