– То есть вы и сами работаете в суде? – спросил К. – Как раз об этом я хотел бы узнать побольше.

– А мне почти нечего рассказать, – ответил торговец. – Поначалу я очень старался, но скоро перестал. Это слишком утомительно, а результатов почти нет. Самому работать и вести все переговоры оказалось совершенно невозможно. Все время сидеть и ждать – уже тяжко. Вы ведь и сами знаете, какой тяжелый воздух в канцеляриях.

– Откуда вы знаете, что я там бывал? – спросил К.

– Я как раз сидел в коридоре, когда вы проходили мимо.

– Вот это совпадение! – воскликнул К., проникаясь приязнью к торговцу и забывая, каким жалким он только что был в его глазах. – Выходит, вы меня раньше видели! Сидели в коридоре, а я как раз мимо проходил. Я и вправду шел там как-то раз по коридору.

– Не такое уж и совпадение, – сказал торговец. – Я там почти каждый день.

– Мне тоже, наверное, надо бы почаще туда ходить, – сказал К., – но едва ли меня станут каждый раз принимать с таким почетом, как тогда. Все вставали. Думали, я какой-то судья.

– Нет, – сказал торговец, – мы тогда приветствовали судебного пристава. А что вы обвиняемый, мы знали. Такие новости распространяются мгновенно.

– Знали, значит, – сказал К. – В таком случае мое поведение, наверное, показалось вам высокомерным. Ругали меня потом?

– Нет, – сказал торговец. – Наоборот. Но это глупости.

– Что глупости? – спросил К.

– А почему вы об этом спрашиваете? – огрызнулся торговец. – Вы, похоже, совсем не знаете этих людей и неправильно поймете. Имейте в виду, что многое в судопроизводстве умом не понять – слишком сильно устаешь и много отвлекаешься, так что понимание заменяют суеверия. Я говорю о других, но и сам я не лучше. Одно из этих суеверий состоит в том, что по лицу обвиняемого, особенно по рисунку губ, можно многое узнать об исходе процесса. Так вот, говорили, что, судя по вашим губам, вас наверняка приговорят, и очень скоро. Еще раз – это дурацкое суеверие, факты его, как правило, полностью опровергают, но, вращаясь в этом обществе, трудно не поддаться влиянию предрассудков. А это, поверьте, сильный предрассудок! Мы хоть и приветствовали пристава, но вряд ли поднялись бы все разом с мест без какого бы то ни было знака, – а вы ведь с одним из нас заговорили, верно? Но он вам ничего не смог ответить. У него, конечно, было много причин чувствовать себя не в своей тарелке, но одна из них – ваши губы. Он позже рассказывал, что увидел в ваших губах еще и предвестие своего собственного осуждения.

– Мои губы? – переспросил К., вынул карманное зеркальце и посмотрелся в него. – Не вижу в моих губах ничего особенного. А вы?

– Я тоже, – сказал торговец, – ровным счетом ничего.

– Какие все суеверные! – воскликнул К.

– А я о чем? – спросил торговец.

– И что же, вы много общаетесь, обмениваетесь мнениями? – спросил К. – Я до сих пор держался совсем в стороне.

– На самом-то деле общения почти нет, – сказал торговец. – Оно и вряд ли возможно, слишком много людей в нашем положении. Да и общих интересов маловато. А если иногда и зарождается ощущение, что у какой-то группы есть общий интерес, быстро выясняется, что это заблуждение. Сообща против суда ничего не добьешься. Каждое дело расследуется отдельно, этот суд отличается тщательностью. Потому и не сделаешь ничего сообща, только одиночка может тайно чего-то добиться, и лишь тогда другим удается об этом узнать, но все равно никто не понимает, что именно произошло. Так что никакой общности нет, люди сидят, бывает, вместе в коридоре, но говорят между собой мало. А суеверия сложились в стародавние времена и множатся будто сами собой.

– Я видел этих господ в коридоре, – сказал К. – Их ожидание показалось мне совершенно бессмысленным.

– Ожидание не бессмысленно, – сказал торговец. – Бессмысленно лишь защищаться самостоятельно. Я уже вам сказал, что у меня, кроме этого адвоката, еще пять. Может показаться – я и сам так думал поначалу, – что достаточно перепоручить им дело, и все. Ничего подобного. Я могу доверить им даже меньше, чем если бы нанял только одного адвоката. Вам это, наверное, не совсем понятно?

– Не совсем, – сказал К. и успокаивающе похлопал торговца по руке, чтобы приостановить этот словесный поток. – Большая просьба: говорите не так быстро, все это для меня важные вещи, а я никак за вами не успеваю.

– Спасибо, что напомнили об этом, – сказал торговец. – Вы ведь новичок, свежачок. Вашему процессу всего полгода, верно? Да, я об этом слышал. Совсем свежий процесс! А я уже все это столько раз в голове прокрутил, что мне кажется – очевиднее и быть не может.

– То есть вы рады, что ваш процесс уже настолько продвинулся? – спросил К., не желая задавать прямой вопрос, как у торговца обстоят дела.

– Да, я уже пять лет как затягиваю свой процесс, – сказал торговец и повесил голову. – Это немалое достижение.

Он помолчал. К. прислушался, не идет ли Лени. С одной стороны, ему не хотелось, чтобы она вошла, – у него оставалось еще много вопросов, и было бы неприятно, застань она его за таким доверительным разговором с торговцем; с другой стороны, его сердило, что она, несмотря на его приход, так долго не покидает адвоката – гораздо дольше, чем нужно, чтобы поставить перед ним тарелку супа.

– Хорошо помню то время, – снова заговорил торговец, и К. навострил уши, – когда мой процесс был не длиннее вашего. На меня тогда работал только этот адвокат, но я был им не очень доволен.

Вот тут-то я все и узнаю, подумал К. и живо закивал, словно мог таким образом убедить торговца рассказать ему все, что стоило знать.

– Мой процесс, – продолжал торговец, – не двигался, хотя меня вызывали на допросы. Я всякий раз ходил, собирал документы, передал в суд всю мою деловую отчетность, в чем, как я потом узнал, не было никакой нужды, вечно бегал к адвокату, а он подавал всяческие ходатайства…

– Всяческие ходатайства? – переспросил К.

– Ну да, именно, – сказал торговец.

– Это для меня очень важно, – сказал К. – По моему делу он все еще работает над первым ходатайством. Он пока ничего не сделал. Теперь я понимаю, он мной постыдно пренебрегает.

– На то, что ходатайство еще не готово, могут быть разумные причины, – сказал торговец. – Кстати, как позже выяснилось, мои ходатайства не имели никакого смысла. Одно я даже прочитал – судейский чиновник сделал мне такое одолжение. Оно было совершенно бессодержательным, хоть и написано ученым языком. Сперва много по-латыни, тут я ничего не понял, потом общие призывы к суду, потом лесть в адрес одного чиновника, хоть и не названного по имени, но посвященные должны были угадать, о ком речь, потом похвальбы адвоката и прямо-таки собачьи, самоуничижительные выражения почтения к суду, наконец, ссылки на прежние случаи, чем-то якобы похожие на мой. Впрочем, эти ссылки, насколько я мог понять, были очень тщательно проработаны. Ничего не хочу сказать о работе адвоката – я ведь видел только одно ходатайство из многих, но в любом случае – и об этом я сейчас расскажу подробнее – я не видел, чтобы мой процесс как-то продвигался.

– Какое же продвижение вы хотели увидеть? – спросил К.

– Очень разумный вопрос, – ответил с улыбкой торговец. – В таких делах прогресс заметен крайне редко. Но тогда я этого не знал. Я коммерсант, а в то время был еще больше коммерсантом, чем теперь. Я хотел видеть ощутимый прогресс, дело должно было двигаться к концу или, во всяком случае, к какой-то кульминации. Вместо этого были только допросы, по большей части об одном и том же. Ответы я уже затвердил, как катехизис. Не по одному разу в неделю являлись посыльные из суда – в контору, домой, куда угодно, где бы я ни был. Они, конечно, мешали (теперь хотя бы в этом отношении стало полегче: телефонные звонки не так отвлекают), к тому же среди моих деловых партнеров и особенно среди родственников начали распространяться слухи о моем процессе, так что все пошло наперекосяк, но не было ни малейших признаков, что близится хотя бы первое рассмотрение дела в суде. Так что я пошел к адвокату и стал жаловаться. Он пустился в долгие объяснения, но решительно отказался предпринять для меня что бы то ни было: сказал, что никто не может повлиять на время рассмотрения, а требовать в ходатайстве назначить заседание, как я сделал, – просто неслыханно и равносильно погибели и для меня, и для него. Я подумал: чего не может или не хочет этот адвокат, сможет и захочет другой. И стал искать другого адвоката. Скажу, забегая вперед: ни один не потребовал назначить время рассмотрения, даже не попытался об этом ходатайствовать, это оказалось возможным только при одном условии, о котором я сейчас расскажу, так что здесь этот адвокат меня не обманул. В остальном, однако, я не пожалел, что обратился к другим адвокатам. Послушайте меня! Вы ведь наверняка слышали от д-ра Хульда о мелких стряпчих: он, конечно же, отзывался о них презрительно, и они этого, в общем-то, заслуживают. Но, сравнивая их и своих коллег с собой, он допускает одну небольшую ошибку, о которой я вам вскользь упомяну. Он всегда называет адвокатов своего круга, в отличие от прочих, «крупными». Но это неверно, ведь любой может назвать себя «крупным», если захочет, но на деле все решает лишь судебная практика. Согласно этой практике, действительно существуют стряпчие, а еще мелкие и крупные адвокаты. Но этот адвокат и его коллеги как раз мелкие, а крупные адвокаты – о них я только слышал и никогда их не видел – настолько же выше их рангом, насколько они сами выше презренных стряпчих.