– Тем хуже для вас, – сказал надзиратель.
– Он существует только у вас в голове, – сказал К.
Ему хотелось найти способ проникнуть в мысли надзирателя и как-нибудь вывернуть их в свою пользу или хотя бы освоиться с их ходом. Но надзиратель лишь равнодушно произнес:
– На своей шкуре испытаете.
Тут вмешался Франц:
– Смотри-ка, Виллем, он сознается, что закона не знает, и тут же заявляет, что невиновен.
– Ты совершенно прав, да только попробуй ему втолковать, – сказал второй надзиратель.
К. больше не отвечал; нельзя же, думал он, чтобы эти нижние чины – ведь они сами говорят, что ниже некуда, – сбили меня с толку своей болтовней. Они ведь и правда рассуждают о том, чего не понимают. Их уверенность – лишь от глупости. Стоит мне перемолвиться словом с тем, кто мне ровня, это прояснит неизмеримо больше, чем сколь угодно долгие беседы с этой парочкой.
Он несколько раз прошелся взад-вперед по пустому пространству комнаты и снова увидел старуху напротив, которая притащила к окну еще более дряхлого деда и стояла с ним в обнимку – может быть, чтобы согреть его, а может быть, чтобы тихонько делиться с ним наблюдениями. К. решил, что хватит их развлекать.
– Отведите меня к вашему начальнику, – сказал он.
– Только когда он этого захочет, не раньше, – сказал надзиратель по имени Виллем и добавил:
– А теперь я вам советую отправляться в свою комнату, вести себя спокойно и ждать, какое постановление вынесут по вашему делу. Мы вам советуем не мучить себя бесполезными мыслями, а собраться: у вас впереди серьезные испытания. С нами вы повели себя не так, как мы того заслужили, пойдя вам навстречу, – вы забыли, что, в отличие от вас, мы, кем бы вы нас ни считали, сейчас свободные люди, а это немалое преимущество. Несмотря на это, мы готовы, если у вас есть деньги, принести вам скромный завтрак вон из той кофейни.
Не отвечая на это предложение, К. постоял еще немного на месте. Что, если открыть дверь в соседнюю комнату или в прихожую: вдруг эти двое не осмелятся ему помешать? Возможно, самое простое решение – предельно обострить ситуацию. Но что, если его схватят и бросят на пол? Тогда конец благосклонному отношению, которое они все же в некотором смысле к нему выказывают. Так что К. предпочел безопасный вариант – довериться естественному ходу событий, и вернулся в свою комнату, не проронив ни слова; молчали и надзиратели.
У себя он рухнул на кровать и подхватил с ночного столика румяное яблоко, которое еще вчера вечером заготовил к завтраку. Теперь оно и представляло собой весь завтрак – во всяком случае, более приятный, уверил он себя, откусив первый большой кусок, чем еда из грязной ночной забегаловки, которой он мог бы довольствоваться по милости надзирателей. К. ощутил приятную уверенность в себе; хоть он сегодня утром и не явился на службу в банк, его положение там было достаточно высоким, чтобы легко оправдаться. А и надо ли оправдываться? Он решил, что да. А если ему не поверят, что было бы неудивительно, он может привлечь в свидетели г-жу Грубах или даже стариков из дома напротив – скорее всего, они и сейчас бдят у окна.
К. не мог понять – по крайней мере когда ставил себя на место надзирателей, – почему они загнали его в комнату и оставили одного: ведь здесь у него уйма возможностей покончить с собой. Одновременно он задавался вопросом – опять-таки ставя себя на их место, – с чего бы ему так поступать. Не из-за того же, что эти двое устроились в соседней комнате и перехватили его завтрак. Убивать себя было так нелепо, что в силу этой совершенной нелепости он оказался бы к этому неспособен, даже появись у него такое желание. Если бы не очевидная умственная ограниченность надзирателей, можно было бы предположить, что и они руководствовались той же логикой, когда решили, что оставлять его в одиночестве безопасно. Теперь они могли бы, если бы пожелали, наблюдать, как он подходит к настенному шкафчику, где хранилась добрая бутылочка шнапса, и опрокидывает сперва стаканчик вместо завтрака, а за ним и второй для храбрости – на тот случай, если она ему, против ожиданий, понадобится.
Тут К. вывел из равновесия окрик из соседней комнаты, такой резкий, что его зубы лязгнули о край рюмки.
– Вас вызывает старший, – услышал он.
К. напугала именно военная, рубленая резкость окрика, на которую до этого надзиратель Франц казался ему совершенно неспособным. Самому же приказу он был рад.
– Наконец-то! – крикнул он в ответ, запер настенный шкаф и поспешил в соседнюю комнату. Но надзиратели, словно ничего иного и не ожидали, снова загнали К. в его спальню.
– Это еще что? В ночной рубашке к старшему собрались? Да он вас выпороть прикажет – и нас вместе с вами!
– Да оставьте же меня, черт возьми! – крикнул К., которого уже прижали к самому платяному шкафу. – Хватаете прямо с постели, так не ждите, что я буду в парадном костюме.
– Этим вы делу не поможете, – откликнулись надзиратели, которые всегда, когда К. кричал, принимали спокойный и даже немного грустный вид, чем смущали его и отчасти приводили в чувство.
– Смешно, этакие церемонии, – проворчал он, но все же подцепил со стула пиджак и подержал его немного на вытянутых руках, словно представляя его на суд надзирателей. Они покачали головами:
– Пиджак должен быть черный.
Тогда К. швырнул пиджак на пол и сказал, сам не вполне понимая, что имеет в виду:
– Это ведь не основное слушание дела.
Надзиратели улыбнулись, но продолжали стоять на своем:
– Пиджак должен быть черный.
– Если это ускорит дело, пусть будет так, – сказал К. и сам открыл гардероб.
К. долго рылся среди всяческого платья, выбрал свой лучший черный пиджак, сильно приталенный и оттого в свое время вызвавший чуть ли не фурор среди знакомых К., натянул другую рубашку и стал тщательно одеваться. Про себя он радовался, что все выходит быстро, потому что надзиратели забыли заставить его принять ванну. Он поглядывал на них с опаской, – вдруг вспомнят? – но им и в голову не пришло; зато Виллем не забыл отправить Франца к начальнику с донесением, что К. одевается.
– Мне еще долго, – крикнул ему К. без всякой причины, хотя на самом деле он торопился как только мог.
Полностью одевшись, он – а по пятам за ним Франц – должен был пройти через нежилую соседнюю комнату, где уже были распахнуты обе створки двери, в следующую. Эту комнату, как было известно К., занимала с недавних пор г-жа Бюрстнер, незамужняя машинистка, уходившая на работу совсем рано, а возвращавшаяся поздно, так что он успел лишь пару раз ее поприветствовать. Теперь ночной столик был переставлен от ее кровати на середину комнаты и за ним, закинув ногу на ногу, а руку на спинку стула, сидел старший, человек совсем не пугающего вида.
Старший молча, испытующе смотрел на него. «Допрос, похоже, ограничивается взглядами, – подумал К. – Ну, пускай себе поглядит чуток. Знать бы, что за учреждение из-за меня – то есть по малозначительному для этого учреждения делу – поднимает такой переполох. Ведь иначе как переполохом все это не назовешь. Целых три человека тратят на меня время, в двух чужих комнатах устроили беспорядок».
В углу три молодых человека разглядывали фотографии г-жи Бюрстнер, приколотые к настенному коврику. На ручке открытого окна висела белая блузка. В окне напротив снова появились старик и старуха, но теперь к ним присоединился мужчина – гораздо выше их ростом, в расстегнутой на груди рубахе. Он оглаживал и накручивал на палец острую бородку.
– Йозеф К.? – спросил старший, видимо, чтобы привлечь к себе рассеявшееся внимание К. Тот кивнул.
– Вы, наверное, сильно удивлены событиями сегодняшнего утра? – спросил старший, одновременно отталкивая от себя лежавшие на столике предметы – свечу, спички, книгу и подушечку с булавками, будто представлявшие собой необходимый антураж допроса.
– Безусловно, – сказал К., и его охватило приятное чувство, что наконец-то он оказался лицом к лицу с разумным человеком и может обсудить с ним свои обстоятельства. – Безусловно, удивлен, но не так чтобы сильно удивлен.
