Художник придвинул кресло поближе к кровати и, слегка понизив голос, продолжал:

– Забыл вас спросить, как именно вы хотите отделаться от суда. Есть три возможности: истинное оправдание, мнимое оправдание и затягивание. Истинное оправдание, конечно, лучше всего, но я не имею никакого влияния на такого рода решения. По моему мнению, нет ни одного человека, который мог бы устроить истинное оправдание. Тут имеет значение только невиновность обвиняемого. Поскольку вы невиновны, существует возможность положиться на одну лишь вашу невиновность. Но тогда вам не нужна ни моя, ни чья бы то ни было еще помощь.

Такое железное построение поначалу сбило К. с толку, но потом он ответил – тихо, в тон художнику:

– По-моему, вы сами себе противоречите.

– В чем же? – терпеливо спросил художник и, улыбнувшись, откинулся в кресле.

Эта улыбка оставила у К. впечатление, что не стоит больше искать противоречий ни в словах художника, ни в судопроизводстве.

– Вы сперва сказали, что на суд не действуют никакие свидетельства, потом пояснили, что только публичные, а теперь вообще говорите, что невиновному не нужна помощь в суде. В этом и противоречие. Кроме того, вы говорили, что на судью можно повлиять через личные связи, но теперь утверждаете, что истинное оправдание, как вы его называете, не может быть достигнуто через личное влияние. Вот и второе противоречие.

– Эти противоречия легко объяснить, – сказал художник. – Речь о двух разных вещах – о том, что написано в законе, и о том, что я знаю по опыту. Не стоит их смешивать. Да, в законе, который я, впрочем, не читал, говорится: с одной стороны, невиновный должен быть оправдан, а с другой – на судей невозможно повлиять. Так вот, мой опыт говорит об обратном. Мне не известен ни один случай истинного оправдания, зато известны многие случаи влияния. Конечно, возможно, что ни в одном из известных мне случаев не осудили невиновного. Но разве так бывает? Столько дел и ни одного невиновного? Еще ребенком я слушал рассказы отца о процессах, рассказывали о них и сами судьи, приходившие в его мастерскую, – в наших кругах вообще больше ничего не обсуждают. Как только у меня появилась возможность самому приходить в суд, я ею сразу воспользовался. Я наблюдал бессчетное множество процессов в решающих стадиях, следил за ними, насколько мог, – и, надо признаться, ни разу не видел истинного оправдания.

– Ни одного, значит, истинного оправдания, – сказал К., будто беседуя сам с собой и своими надеждами. – Это, однако, подтверждает мнение, которое уже сложилось у меня о суде. Значит, и с этой стороны заходить бесполезно. Один-единственный палач мог бы заменить весь суд.

– Не надо обобщать, – сказал художник. – Я говорил лишь о своем опыте.

– Этого довольно, – сказал К. – Или вы слыхали, что в прежние времена оправдания случались?

– Такие оправдания, – сказал художник, – наверняка бывали. Просто это трудно выяснить точно. Решения суда не публикуются, даже судьи не имеют к ним доступа, а потому старые судебные дела – лишь достояние легенд. В них говорится даже о многочисленных истинных оправданиях. Но в это можно только поверить – доказательств нет никаких. Впрочем, совсем отмахиваться от легенд не стоит, в них есть доля правды, к тому же они очень красивые, у меня есть несколько картин по их мотивам.

– Какие-то легенды моего мнения не изменят, – сказал К. – Ведь перед судом на эти легенды не сошлешься, верно?

Художник улыбнулся.

– Не сошлешься, это так.

– Тогда и говорить о них нет смысла, – сказал К.

Он не верил художнику, но собирался временно соглашаться со всеми его высказываниями, даже если они вызывали сомнения или противоречили рассказам других людей. Сейчас у него не было времени проверять его слова или опровергать их, наивысшим достижением было бы сподвигнуть художника на какую бы то ни было помощь, пусть и не решающую. Поэтому он сказал:

– Довольно об истинном оправдании – вы ведь упомянули еще две возможности.

– Мнимое оправдание и затягивание. Только о них и можно говорить, – сказал художник. – Сейчас мы их обсудим, а пока не хотите ли снять пиджак? Вам ведь жарко.

– Верно, – сказал К., до сих пор не обращавший внимания ни на что, кроме объяснений художника. Теперь, когда ему напомнили о жаре, пот еще сильнее выступил у него на лбу. – Почти невыносимо жарко.

Художник кивнул, словно хорошо понимал, насколько К. неуютно.

– Нельзя ли приоткрыть окно? – спросил К.

– Нет, – сказал художник. – Рама закреплена намертво, не открывается.

К. наконец осознал, что все это время мечтал, как кто-то из них двоих вдруг подходит к окну и распахивает его. Он готов был глотать разинутым ртом даже туман. От чувства, что ему полностью перекрыли воздух, кружилась голова. Он шлепнул ладонью по лежавшей рядом перине и сказал слабым голосом:

– Это же неудобно и для здоровья вредно.

– Вовсе нет, – возразил художник, встав на защиту своего окна. – Тут всего одно стекло, но оно сохраняет тепло лучше двойного, поскольку окно не открывается. А если понадобится проветрить, хоть это, в общем-то, и ни к чему, потому что воздух и так идет через все щели, можно открыть дверь или даже обе.

Несколько успокоенный этим объяснением, К. огляделся в поисках второй двери. Заметив это, художник сказал:

– Она у вас за спиной, мне пришлось заставить ее кроватью.

Только теперь К. заметил в стене небольшую дверцу.

– Здесь вообще-то слишком мало места для мастерской, – сказал художник, словно пытаясь опередить К. – Уж как смог, так и обставился. Когда кровать загораживает дверь, ничего хорошего в этом нет. Вот, к примеру, судья, которого я сейчас пишу, всегда заходит через ту дверь, что возле кровати, я ему и ключ дал, чтобы он мог дожидаться меня в мастерской, если не застанет. Но он обычно приходит рано утром, когда я еще сплю. А как бы крепко ты ни спал, если прямо у кровати откроется дверь, волей-неволей проснешься. Вы бы потеряли всякое почтение к судьям, если б услыхали ругательства, которыми я его встречаю, когда он по утрам перелезает через мою кровать. Я бы отобрал у него ключ, да ничего из этого не выйдет, кроме неприятностей. Здесь двери такие: чуть поднажми – слетят с петель.

В продолжение этой тирады К. раздумывал, стоит ли снимать пиджак, но в конце концов понял, что больше просто не может. Поэтому он стянул пиджак и положил на колени, чтобы сразу надеть, если беседа подойдет к концу. Как только он это сделал, одна из девчонок закричала:

– Во, пиджак снял!

Было слышно, как все они приникли к щелям, чтобы не пропустить зрелище.

– Решили, что я буду вас писать, поэтому вы и раздеваетесь, – сказал художник.

– Вот как, – сказал К. чуть веселее: в одной рубашке он почувствовал себя намного лучше. И добавил почти сердито: – Так как вы назвали две другие возможности?

Он опять забыл термины, которые употребил художник.

– Мнимое оправдание и затягивание, – сказал художник. – Вам выбирать. Я могу помочь и с тем и с другим. Конечно, не без труда; разница тут в том, что мнимое оправдание требует больше усилий в течение недолгого времени, а затягивание – меньше, но зато оно надолго. Так вот, сперва о мнимом оправдании. Если выберете его, я напишу на листке бумаги расписку в вашей невиновности. Текст такой расписки оставил мне отец, к нему придраться невозможно. С этой распиской обойду знакомых судей. Тут я бы начал с того судьи, которого сейчас пишу: придет сегодня вечером позировать, я ему расписку и подсуну. Подсуну расписку, объясню, что вы невиновны, и поручусь за вашу невиновность. Причем это не формальное, а юридически обязывающее поручительство.

Во взгляде художника К. прочел нечто вроде упрека за то, что он собирается возложить на него такую ответственность.

– Это было бы очень любезно с вашей стороны, – сказал К. – И что же, судья поверил бы вам, но все равно не оправдал бы меня по-настоящему?

– Да, как я вам уже говорил, – сказал художник. – Кстати, мне не обязательно все поверят, некоторые судьи захотят, чтобы я привел вас к ним лично. Тогда мы с вами к ним сходим. Впрочем, в таких случаях победа уже наполовину наша, да и я вам, конечно, заранее расскажу, как вести себя с тем или иным судьей. Хуже всего с теми судьями, которые мне с порога откажут, – будут и такие. Без них – конечно, после нескольких заходов – придется обойтись, потому что отдельные судьи тут решающей роли не играют. Когда я соберу на вашей расписке достаточно подписей, то пойду с ней к судье, который непосредственно ведет процесс. Возможно, получу и его подпись, и тогда все пойдет чуточку быстрее. Обычно после этого препятствий почти не остается и обвиняемый может чувствовать себя уверенно. Может показаться странным, но это факт – в этот момент люди чувствуют себя даже более уверенно, чем после оправдания. Дальше беспокоиться особенно не о чем. Располагая поручительством определенного числа других судей, судья может спокойно вас оправдать – и после выполнения определенных формальностей он так и сделает, чтобы оказать любезность мне и другим своим знакомым. Вы тогда выйдете из зала суда свободным человеком.