В подобных речах адвокат был неистощим. Они повторялись при каждой встрече. Всякий раз намечался прогресс, но сообщить, в чем он состоит, никогда не представлялось возможным. Работа над первым ходатайством продвигалась, но оно все не было готово, что при каждом следующем визите представлялось как большая удача: ведь в прошлый раз время для подачи ходатайства было крайне невыгодным, чего никак нельзя было знать заранее. И если К., вконец измотанный речами, осмеливался заметить, что дело, даже учитывая все трудности, продвигается очень медленно, ему возражали, что вовсе не так уж медленно, но, обратись он к адвокату своевременно, оно продвинулось бы гораздо дальше. Тут он оплошал, и эта оплошность будет стоить ему не только потерянного времени.
Приятное разнообразие в визиты к адвокату вносила лишь Лени, которая всегда исхитрялась принести адвокату чай именно в присутствии К. Тогда она останавливалась позади К., будто бы наблюдая за адвокатом, который, наливая и отпивая чай, с какой-то жадностью склонялся над чашкой, и незаметно позволяла К. подержать ее за руку. Все молчали. Адвокат пил чай, К. сжимал руку Лени, а она иногда осмеливалась тихонько погладить его по волосам.
– Ты еще здесь? – спрашивал адвокат, допив.
– Я хотела унести посуду, – говорила Лени.
Последнее пожатие руки, адвокат вытирает рот и с новыми силами начинает забалтывать К.
Чего хотел адвокат – утешить или довести до отчаяния? К. этого не знал, но скоро укрепился во мнении, что его защита попала в плохие руки. Может, адвокат и говорил правду, но было столь же ясно, что сильнее всего он старается вылезти на передний план, ведь раньше он, похоже, никогда не вел такого крупного процесса, каким ему представлялся процесс К. Подозрения вызывали и его настойчивые ссылки на личные отношения с чиновниками. Неужели они используются исключительно во благо К.? Адвокат никогда не забывал упомянуть, что речь идет лишь о нижних чинах, то есть о служащих весьма зависимых, для чьего карьерного роста те или иные повороты процесса, вероятно, могли иметь значение. Уж не используют ли они адвоката, чтобы добиться поворотов, совершенно невыгодных обвиняемому? Может быть, не в каждом процессе – бывают ведь наверняка и такие процессы, в ходе которых они подыгрывают адвокату в обмен на его услуги, им ведь тоже нужно поддерживать его репутацию. Но станут ли они так себя вести во время процесса К., сложного и важного, по мнению адвоката, а в суде сразу вызвавшего повышенное внимание? В том, что они будут делать, больших сомнений не было. Их поведение угадывалось уже по тому, что первое ходатайство до сих пор не было подано, хотя процесс шел уже не первый месяц. Из слов адвоката следовало, что разбирательство все еще на начальной стадии, что, конечно, походило на попытку усыпить бдительность обвиняемого, а потом огорошить его приговором или, во всяком случае, известием, что материалы расследования, завершившегося не в его пользу, передаются в вышестоящую инстанцию.
К. необходимо было браться за дело самому. Именно в моменты беспросветной усталости, как в это зимнее утро, когда мысли становились безвольно тягучими, никуда было не деться от этой уверенности. От его прежнего высокомерного отношения к процессу ничего не осталось. Будь он один на свете, легко было бы не обращать внимания на процесс – но понятно, что тогда и самого процесса не случилось бы. Теперь же дядя потащил К. к адвокату, дело коснулось семьи, его положение стало в какой-то степени зависеть от хода процесса, сам он неосторожно, с непонятным удовольствием разболтал о нем знакомым, чужие люди неизвестно как о нем узнали, отношения с г-жой Бюрстнер менялись по ходу процесса… короче говоря, у К. больше не было выбора, участвовать или уклоняться от участия: он влип, и надо было защищаться. Устал – дело швах.
Впрочем, пока не было причин сильно беспокоиться. Ведь сумел же он за относительно короткое время достичь в банке довольно высокого положения и укрепиться в нем, добившись всеобщего признания, – теперь надо было те же способности применить к процессу, и тогда успех гарантирован. Первым делом, чтобы чего-то добиться, надо решительно отмести любые мысли о своей виновности. Он ни в чем не виновен. Процесс – не что иное, как крупное деловое предприятие, из тех, какие он много раз проворачивал к выгоде банка; это предприятие, чреватое, как водится, разнообразными опасностями, от которых надо застраховаться. С чего бы он должен потерпеть неудачу? Ведь он не утратил способности смотреть в корень, хоть в глазах и помутилось от усталости.
В таком деле нельзя было размышлять ни о какой виновности, а стоило задуматься о собственной выгоде. С этой точки зрения неизбежным было решение как можно скорее, лучше прямо сегодня вечером, лишить адвоката доверенности. Хотя, если верить его рассказам, это нечто неслыханное и, вероятно, очень обидное – но К. не мог допустить, чтобы его личные усилия в рамках процесса натыкались на препятствия, созданные, возможно, его же адвокатом. Избавившись от адвоката, нужно было тотчас же подать ходатайство и, пожалуй, ежедневно настаивать на его рассмотрении. Разумеется, для этого недостаточно сидеть, как другие, в коридоре, положив шляпу под скамью. Он сам, или женщины, или еще какие-нибудь посланцы должны будут, что ни день, тормошить чиновников и заставлять их садиться за стол и изучать ходатайство К., вместо того чтобы таращиться на коридор сквозь решетку. Эти усилия должны быть неустанными и скоординированными, их надо постоянно контролировать, и в кои-то веки суд должен столкнуться с обвиняемым, понимающим свое право на защиту.
Хотя К. чувствовал себя в силах все это провернуть, составление ходатайства было удручающе сложной задачей. Раньше, всего только неделей раньше, он умирал от стыда при одной мысли, что когда-нибудь придется писать такое ходатайство самому, но ему и в голову не приходило, что это может быть еще и трудно. К. вспомнил, как однажды утром, уже заваленный работой, он отпихнул все бумаги в сторону и взялся за записную книжку, чтобы набросать схему подобного заявления и предоставить ее в помощь неповоротливому адвокату. Как раз в этот момент открылась дверь дирекции и вошел, громко смеясь, заместитель директора. К. почувствовал себя униженным, хотя заместитель директора смеялся не над его ходатайством, о котором ничего не знал, а над биржевым анекдотом, который только что услышал. Для понимания анекдота требовался рисунок, и заместитель директора, наклонившись над столом К., выхватил у него карандаш и стал рисовать в блокноте, предназначенном для ходатайства.
Сегодня К. забыл о стыде; ходатайство следовало составить. Если на работе для этого не найдется времени, что весьма вероятно, придется писать дома ночами, а не хватит и ночей – придется взять отпуск. Главное – не останавливаться на полпути, это самое неразумное, и в деловых предприятиях, и вообще. Составление ходатайства казалось делом практически бесконечным. Даже человек не робкого десятка легко мог прийти к выводу, что довести его до конца невозможно. Не из лености или коварства, которые только и мешали это сделать адвокату, а из-за недостатка сведений о предъявляемом обвинении и его возможном расширении: выходит, надо вспоминать всю жизнь вплоть до самых мелких происшествий, описывать и всесторонне проверять. И какая же это тоскливая работа! Подходит, пожалуй, лишь пенсионеру, чтобы занять впадающий в детство разум да заполнить дни, ставшие долгими. Но именно теперь, когда К. надо было всеми мыслями быть в работе, когда он еще находился на подъеме и уже представлял угрозу для заместителя директора, когда рабочие часы летели, а короткие вечера и ночи следовало посвятить наслаждениям молодости, – именно теперь К. приходилось браться за составление ходатайства.
Ему снова стало жаль себя. Почти непроизвольно, только чтобы с этим покончить, К. потянулся к кнопке электрического звонка, который был слышен в приемной. Нажимая на кнопку, он взглянул на часы. Одиннадцать! Целых два драгоценных часа потратил он на размышления и только сильнее прежнего отупел от усталости. Впрочем, время не пропало зря – он принял некоторые важные решения. Клерки, помимо всяческой корреспонденции, принесли две визитные карточки посетителей, уже давно дожидавшихся К. Это были весьма важные клиенты банка, которых, вообще говоря, ни в коем случае нельзя было заставлять ждать. Почему же, ну почему, словно спрашивали эти господа за закрытой дверью, обычно расторопный К. тратит лучшие часы рабочего дня на личные дела и зачем они явились в столь неудобное время? Утомленный и прежними мыслями, и тем, что ему предстояло, К. поднялся с места, чтобы принять первого клиента.
