С другой стороны, верно и то, что эти господа имеют дело с квалифицированной защитой не только из любви к ближнему или из дружеских чувств к защитнику, а в гораздо большей степени заботятся о себе самих. Здесь проявляется недостаток суда, основополагающий принцип которого – закрытость. Чиновникам не хватает связи с населением. Они хорошо подготовлены к рядовому, среднему процессу, такой процесс у них сам собой катится, как по рельсам, только иногда приходится его легонько подтолкнуть, – но в совсем простых случаях, как и в особенно сложных, они часто теряются. Из-за того, что они вечно сосредоточены на писаных законах, в области человеческих отношений чутье им отказывает, а в таких делах без него не обойтись. Тогда-то они и идут за советом к адвокатам, а за ними клерк несет бумаги, те самые, что обычно держат в секрете. Вот у этого окна иной раз можно увидеть самых неожиданных людей – стоят они и смотрят на улицу, скорбя, пока адвокат за письменным столом изучает дело, чтобы дать им хороший совет.
Кстати, именно при таких обстоятельствах можно увидеть, насколько серьезно эти господа относятся к своей работе и в какое отчаяние их приводят препятствия, которые они по своему природному складу неспособны преодолеть. Их положение тоже непростое, не надо судить о них превратно – будто им приходится легко. Служебная лестница в суде бесконечно длинна, и никто, кроме посвященных, не видит ее полностью. Хотя судебное производство в целом скрыто от глаз нижестоящих чиновников, а потому они почти никогда не могут как следует разобраться в мелких деталях дел, над которыми работают. Когда дело попадает в их поле зрения, они не знают, откуда оно взялось, а когда исчезает – не знают куда. В результате от этих чиновников ускользает понимание, как из отдельных стадий процесса складываются окончательное решение и его обоснование. Они могут иметь касательство к той лишь части процесса, которая отведена для них законом, и часто знают о дальнейшем – в том числе о результатах своей работы – меньше, чем защита, которая, как правило, поддерживает связь с обвиняемым почти до самого завершения процесса. Так что и в этом смысле чиновники могут узнать от защиты много ценного.
Зная все это, заключал адвокат, стоит ли удивляться раздражению чиновников, которое – а такой опыт есть у каждого – часто проявляется в форме, обидной для других участников процесса? Все чиновники раздражены, даже когда внешне кажутся спокойными. Конечно, больше всего от этого страдают мелкие адвокаты. Рассказывают, например, такую историю, весьма похожую на правду. Один старик-чиновник, добропорядочный, спокойный господин, весь день и всю ночь изучал сложное дело, которое особенно запутали ходатайства адвоката: эти чиновники на самом деле трудолюбивы, как никто. Ближе к утру, после двадцати четырех часов не слишком, вероятно, результативной работы, он пошел к главному входу, устроил там засаду и каждого адвоката, пытавшегося войти в здание, спускал с лестницы. Адвокаты собрались у нижней ступеньки и стали советоваться, что делать. С одной стороны, требовать, чтобы их впустили, они никакого права не имели, а потому юридически ничего против чиновника предпринять не могли – к тому же, как уже упоминалось, им следовало вести себя осторожно, чтобы не настроить против себя судейских. С другой стороны, каждый день, проведенный вне суда, для них потерян, так что им хотелось непременно пробиться внутрь. Наконец они договорились взять старика измором. Один за другим взбегали адвокаты по лестнице, чтобы, оказав по возможности лишь пассивное сопротивление, снова скатиться вниз, где их подхватывали коллеги. Так продолжалось примерно час. Наконец старик – а он и так уже был утомлен ночной работой – и в самом деле устал и вернулся к себе в канцелярию. А там, внизу, поначалу не верили, что он и вправду ушел, и один адвокат отправился посмотреть, все ли чисто за дверью.
Только тогда все они зашли внутрь и, вероятно, не осмелились даже роптать. Потому что адвокаты – а даже самые мелкие из них хотя бы частично понимают, как все устроено, – совершенно не хотят ни добиваться каких-то улучшений в работе суда, ни сами их вводить; что же касается обвиняемых, тут немаловажно отметить: почти все они, даже люди совсем простые, с первого дня процесса начинают думать, какие бы предложить улучшения, и часто тратят на это время и силы, которые можно было бы использовать гораздо разумнее. Единственно правильный путь – приспосабливаться к имеющимся условиям. Даже если бы можно было улучшить какие-то мелочи – что, впрочем, не более чем нелепое прожектерство, – в лучшем случае этим можно добиться какой-то пользы для будущих обвиняемых, но себе навредить неизмеримо больше, привлекая особое внимание злопамятных чиновников. Ни в коем случае не привлекать внимания! Вести себя спокойно, даже когда это противоречит твоему разумению! Надо попытаться понять, что весь этот огромный судебный организм всегда находится в движении и если человек самостоятельно что-то изменит на своем месте, то выбьет у себя почву из-под ног и упадет, а большая система легко исправит эту мелкую поломку, найдет замену где-то в другом месте – все ведь связано – и останется неизменной, а то и станет, что еще вероятнее, даже более закрытой, более бдительной, более строгой, более зловредной. Так что лучше предоставить возможность действовать адвокатам и не мешать им.
В упреках нет большого смысла, особенно если вся их подноготная недоступна пониманию упрекаемого, но все же стоит упомянуть, как сильно К. навредил делу своим поведением с директором канцелярии. Этого влиятельного человека можно, в сущности, уже вычеркнуть из списка тех, у кого стоит искать поддержки. Даже если мимоходом упомянуть при нем об этом процессе, он наверняка и слушать не пожелает. В чем-то чиновники – как дети. Что-нибудь безобидное – а поведение К. таковым, к сожалению, не назовешь – может их так задеть, что они и со старым другом перестанут разговаривать, при встрече начнут отворачиваться и во всем ему будут противодействовать. А потом вдруг без особой причины улыбнутся какой-нибудь шуточке, на которую тот старый друг едва решился, потому что ему все казалось бесполезным, – и снова мир.
С ними одновременно и легко, и трудно иметь дело, правил тут почти никаких. Иногда поражаешься, как человеческой жизни хватает, чтобы разобраться во всем, что здесь нужно для успешной работы. Бывают, конечно, у каждого такие мгновения, когда руки опускаются, кажется, что вообще ничего не добиться и что лишь те процессы, которым с самого начала предопределен счастливый конец, заканчиваются удачно и закончились бы так без всякой посторонней помощи; другие же проигрываешь, несмотря на всю беготню, все старания, все мелкие вроде бы удачи, которым так радуешься. В такие моменты бываешь не уверен вообще ни в чем и в ответ на прямые вопросы не осмеливаешься даже отрицать, что своим участием пустил под откос процесс, который, казалось, идет отлично. И единственное, что остается, – верить в себя. Таким приступам отчаяния – а это, конечно, всего лишь приступы, не более – адвокаты бывают подвержены в особенности тогда, когда у них из рук вырывают дело, которое они ведут давно и удачно. Это самое неприятное, что может случиться с адвокатом. И это не подзащитный увольняет адвоката – так вообще не бывает, обвиняемому, раз уж он взял себе защитника, приходится идти с ним до конца, что бы ни случилось. Единожды приняв помощь, как он может справиться сам? В общем, так не бывает, но случается иногда, что процесс принимает определенный оборот и адвокату в нем дальше участвовать нельзя. Тогда и дело, и подзащитного – все на свете у адвоката попросту отбирают; тогда и самые лучшие отношения с чиновниками уже не помогут, они и сами ничего не знают. И процесс переходит в такую стадию, на которой делу уже не поможешь: его рассматривает закрытый суд, и адвокату закрыт доступ к обвиняемому. Приходишь однажды домой и видишь на столе все многочисленные ходатайства, которые старательно и с самыми радужными надеждами подавал по этому делу: их вернули, потому что перенести их на новую стадию процесса невозможно, и теперь это лишь бесполезные бумажки. При этом процесс еще не обязательно проигран, вовсе нет – во всяком случае, нет никакой веской причины так думать, просто о процессе больше ничего не известно и не будет известно уже никогда. Впрочем, к счастью, это лишь исключения, и даже если подобное случится с делом К., сейчас ему до такой стадии пока еще далеко. В его случае возможности для адвокатской работы пока весьма широки, и К. может быть уверен, что они будут использованы. Что до ходатайства, то оно, как уже упоминалось, пока не передано, но спешить некуда, намного важнее сейчас вводные разговоры с влиятельными чиновниками, и они уже состоялись. С переменным, как честно признался адвокат, успехом. Пока в подробности лучше не вдаваться, они лишь повлияют на К. не лучшим образом – либо чересчур обнадежат, либо напрасно напугают; стоит лишь сказать, что некоторые высказались весьма положительно и выразили готовность помочь, другие же высказались менее положительно, но отнюдь не отказали в помощи. Так что в целом результаты весьма благоприятные, из них просто не стоит делать никаких особенных выводов – ведь все предварительные переговоры начинаются примерно одинаково и только дальнейшее развитие событий покажет истинную цену этих предварительных переговоров. Как бы то ни было, ничего еще не потеряно, и если к тому же удастся, несмотря на случившееся, заручиться поддержкой директора канцелярии – а кое-что для этого уже делается, – тогда перед нами будет, как говорят хирурги, чистая рана и станет можно с оптимизмом смотреть в будущее.
